Перед отъездом в большое европейское турне Сара встречает молодого грека, атташе посольства, наверняка представленного ей сестрой Жанной, морфинисткой, как и он. Аристид Дамала — очень красивый мужчина и желает преуспеть в актерской карьере. Мари Коломбье набросала его портрет:

«Он представляет собой на редкость чистый образец прекрасного восточного типа, однако от своей расы он получил не только большие бархатные глаза с ласковой поволокой, мечтательно нежные или безумно страстные. Не только классические черты, теплую бледность и ярко-красные губы, он унаследовал от нее апатичный характер фаталиста, а главное, поразительное презрение к женщине за пределами гинекея. <…> Естественно, он обладал, причем в высокой степени, тем, что многие актеры безуспешно стараются приобрести. Разумеется, ему недоставало той уверенности, тех познаний, какие даются опытом и консерваторией, однако он заменял это темпераментом, ибо был интуитивным артистом и на сцену приносил свойственные ему сообразительность, огонь, напряженную жизнь. Его талант укреплялся с каждым днем и возрастал на каждом из его дебютов. Он был „личностью“».

Сара победоносно показывает в Европе свою «Даму с камелиями»: успех оглушительный, зрители буквально вырывают билеты из рук в Бельгии, Нидерландах, Скандинавии и Австрии. Те, у кого нет денег на билет, часами поджидают Сару, только чтобы увидеть ее, принцы и короли оспаривают ее благосклонность, осыпая роскошными подарками, в то время как она думает лишь о том, как бы сделать крюк и попасть в Россию, встретить там Дамала и взять его в актеры. Между тем это турне проходит не только под знаком всеобщего энтузиазма и безоговорочного триумфа. Чехов весьма сдержанно отнесся к «всесветной, легендарной диве», к окружающей ее рекламе и сопутствующим ей легендам. Даже бурный прием, уготованный ей в Одессе и Киеве, где актриса становится мишенью антисемитских нападок, превратился в демонстрацию оригинальности. «Сару приняли несколько эксцентрично: обрадовались, крикнули „ура“ и бросили в карету камушком… Неприлично, но зато оригинально…» Чехов, таким образом, откровенно выражал свое разочарование и усматривал в ее игре скорее работу, нежели талант, и скорее позерство, чем естественность:

«Каждый вздох Сары Бернар, ее слезы, ее предсмертные конвульсии, вся ее игра — есть не что иное, как безукоризненно и умно заученный урок. Урок, читатель, и больше ничего! Будучи дамой очень умной, знающей, что эффектно и что не эффектно, дамой с грандиознейшим вкусом, сердцеведкой и всем, чем хотите, она очень верно передает все те фокусы, которые иногда, по воле судеб, совершаются в душе человеческой. Каждый шаг ее — глубоко обдуманный, сто раз подчеркнутый фокус… Из своих героинь она делает таких же необыкновенных женщин, как и она сама… Играя, она гонится не за естественностью, а за необыкновенностью. Цель ее — поразить, удивить, ослепить…»

Затем Сара в сопровождении Дамала едет играть в Италию: в Турине «Даму с камелиями» пришла посмотреть молодая итальянская актриса Элеонора Дузе[22] и была очарована. Через несколько лет она приедет бросить вызов Саре, выступая с ее репертуаром сначала в Париже, а потом и в Нью-Йорке. Но Божественная влюблена: она увозит Дамала, который меж тем бесстыдно изменял ей с молоденькими женщинами труппы, бежит с ним из Италии, чтобы сочетаться браком, в Лондон, где формальности проще, чем во Франции, ибо он православный, а она католичка. Ей предстоит заплатить двадцать пять тысяч франков неустойки за отмененные спектакли. Эта романтическая эскапада становится для нее поистине испытанием физических сил: шестьдесят часов поездом туда и тридцать шесть часов обратно. 4 апреля 1882 года Сара стала госпожой Дамала, снова заполнив хронику парижской прессы, впервые услышавшей о молодом человеке, за которого ей пришла в голову фантазия выйти замуж. Друзья считают, что она сошла с ума, сын, по свидетельству Лизианы, ответил матери, заглянувшей в Париж, чтобы сообщить ему эту новость: «Я знаю, мама, ты сочеталась браком с господином Сара Бернар…» Тем временем турне без всяких помех продолжилось в Испании, затем во французских департаментах.

Замужество Сары Бернар наделало много шума. Журналисты представить себе не могли великую соблазнительницу обреченной на столь «мерзкое воздержание» и верность одному мужчине. Карикатурист Альбер ле Пти изобразил ее домашней хозяйкой, хлопочущей у плиты, подписав рисунок: «Сара-Домоседка». Дамала представляли несчастным мужем, из которого веревки вьет могущественная женщина, превратившая его в марионетку, или еще более резко — пронзенным Сарой-иглой, которая держит в руках его сердце. Ярость и изобилие таких карикатур свидетельствовали о фантастической силе образа актрисы, свободная жизнь которой угрожала признанной сексуальной власти мужчин. И самое удивительное то, что эти изображения бесконечно множились именно в тот момент, когда она, выйдя замуж, приняла условности буржуазного образа жизни.

Вскоре Саре представился случай показать мужа парижской публике: умер художник — декоратор Шере, оставив свою вдову без средств, и актриса предлагает сыграть 26 мая в театре «Гэте» спектакль в ее пользу, это будет «Дама с камелиями». В тот вечер Сара вновь оказалась во власти жуткого страха и всю меру своего таланта смогла использовать лишь в третьем акте, но публика была в восторге. Зато с Дамала дело обстояло иначе, на нем было сосредоточено пристальное внимание критиков, и хотя он не показался им совсем уж плохим, как они надеялись, тем не менее его иностранный акцент и отсутствие сценического опыта подвергли жестоким насмешкам. Словом, Париж снова был покорен, и Сара даже получила еще одно прозвище — «Дамала с камелиями».

Начинаются репетиции «Федоры», новой пьесы, написанной для нее Викторьеном Сарду. В моде тогда были нигилисты и славянская экзотика. Сарду написал фантасмагорическую мелодраму, чтобы дать возможность актрисе использовать все богатство своей актерской палитры: княгиня Федора думает, что ее жениха убил нигилист Иванов, роль которого очень талантливо исполнил Пьер Бертон. Она соблазняет убийцу, чтобы отомстить за жениха, однако, обратившись к русской полиции, узнает, что тот действовал в целях законной самозащиты, а жених оказался неверным, он ухаживал за его женой. Потрясенная этим открытием, она понимает, что влюблена в Иванова, и в отчаянии принимает яд. Подобный финал дает актрисе возможность сыграть великолепную сцену агонии. Пока Сара репетировала, Дамала скучал: Сарду и слышать не хотел, чтобы отдать ему роль Иванова, как Сара ни уговаривала его.

Тогда она решила арендовать небольшой театр «Амбигю», чтобы дать мужу возможность сыграть в пьесе Катулла Мендеса «Враждующие матери», что могло бы выдвинуть его как актера. Речь шла о символической и вместе с тем исторической драме, где мужчина разрывается между двумя отчизнами, двумя женщинами: одна русская, которой он дал сына и которую покидает, другая — полька, на которой он женится и от которой у него тоже сын. Оба сына убивают друг друга во время войны между Россией и Польшей. Управление театром Сара поручила сыну Морису — тогда ему было семнадцать лет — в качестве подарка и в знак примирения. Театр отделывали заново на ее средства, а она работала над пьесой со своим супругом, который, пока она отсутствовала, репетируя «Федору», злоупотреблял спиртным в притонах и не пропускал ни одной юбки. Премьера «Враждующих матерей» состоялась 17 ноября 1882 года, задолго до «Федоры». Сара пыталась убедить публику и критиков, что Дамала не играет в пьесе Сарду, так как занят в этой театральной постановке. «Враждующие матери» были далеко не провалом, но критики по-прежнему проявляли сдержанность. Огюст Витю писал, что Дамала «произносит текст и играет верно, но ему мешают глухой голос и акцент, над которым следует работать, чтобы исправить».

Зато после премьеры «Федоры», состоявшейся 12 декабря, пресса рассыпалась в похвалах: для Сары это был настоящий триумф. Прежде она была парижской доньей Соль, ее безупречной дикцией при чтении стихов Расина и Гюго восхищались, а теперь она с величайшим успехом попробовала себя в модной мелодраме. Публика, хотя и не без интереса, но поначалу довольно холодно отнеслась к этому. «Одну из причин такой первоначальной холодности прежде всего следует искать в неровной, торопливой и порой чересчур тихой речи, позволявшей улавливать лишь незначительную часть фраз. Этот недостаток приписывают нервному напряжению, которое вернувшаяся издалека трагическая актриса не в силах была преодолеть», — писал Огюст Витю. Дальше он восторгается Сарой, «наделенной тем стихийным вдохновением, которое, словно кинжал, вонзает чувство в души и нервы. Поражают ее порывы, жесты, ни с чем не сравнимое умение слушать, придавать выразительность молчанию, погружаться в действие, словно это ее собственная реальная жизнь, которую она, естественно, играет перед незримой публикой, для нее не существующей. <…> Эта удивительная артистка, которая так своеобразно комкает порой фразы, умеет вместить в одном слове целый мир мыслей и страстей». В «Контанпорэн» Жюль Леметр[23] более точно описывает достоинства ее игры и ее проникновенное своеобразие: