вероятно, удивит мое тебя. Откуда и кто распускает всякие слухи обо мне?

Говорил ли я когда-либо тебе, что буду ныне летом в Петербурге? или что буду

печатать II том в этом году? и что значат твои слова: не хочу тебя обижать

подозрением в лености до такой степени, что будто ты не приготовил 2-го тома

«Мертвых душ» к печати? Точно «Мертвые души» блин, который можно вдруг

89

испечь. Загляни в жизнеописание сколько-нибудь знаменитого автора или даже

хотя замечательного: что ему стоила большая обдуманная вещь, которой он отдал

всего себя, и сколько времени заняла?—Всю жизнь, ни больше, ни меньше. Где ж

ты видел, чтобы произведший эпопею произвел, сверх того, пять, шесгь других?

Стыдно тебе быть таким ребенком и не знать этого! От меня менее всего можно

требовать скорости тому, кто сколько-нибудь меня знает. Во-первых, уже потому, что я терпеливее, склонен к строгому обдумыванию и притом еще во многом

терплю всякие помешательства от всяких болезненных припадков. «Мертвых

душ» не только не приготовлен II том к печати, но даже и не написан, и раньше

двух лет, если только мои силы будут постоянно свежи в это время, не может

выйти в свет. А что публика желает и требует II тома — это не резон; публика

может быть умна и справедлива, когда имеет уже в руках, что надобно рассудить

и (над чем) поумничать; а в желаниях публика всегда дура, потому что

руководствуется только мгновенно минутною потребностью. Да и почему знает

она, что такое будет во II томе? Может быть, то, о чем даже ей не следует и знать

и читать в теперешнюю минуту, и ни я, ни она не готовы для второго тома» [073].

Так, после зимы в Ницце все обращается для Гоголя в вопрос, начиная с его

авторской деятельности. Содержание нашего отрывка, несмотря на

презрительный и горделивый тон его, все еще держится предметов

общественного и литературного свойства, но в письмах к московским друзьям

Гоголь весь отдается мистическому направлению и в нем почерпает доводы для

временного прекращения и изменения своей деятельности как писателя. С этой

поры также начинает выказываться та наклонность к упрекам и выговорам, которая отличала потом все его сношения с людьми близкими и дальними.

Высшее нравственное состояние, до которого он достиг, по его мнению, дозволяло и узаконяло голый упрек: Николай Васильевич потерял даже и

представление о его житейском, оскорбляющем свойстве. Рядом с этим

встречается, однако же, весьма трогательная и благородная черта характера в

Гоголе. Как только раздавался голос живого человека, отозвавшегося на его

удары, как только достигал до него вопль затронутой им души, Гоголь вдруг

падал с высоты всего предполагаемого своего развития, предавался

глубочайшему раскаянию, старался загладить или изменить смысл неосторожного

выражения и при этом все казалось ему хорошо — нежное, ласкающее слово, одобрение, подымающее силы, мольба и лесть... Так действует он постоянно в

течение четырех последних лет пребывания за границей со всеми друзьями

своими.

К той же последней половине 1843 относим мы первое уничтожение

рукописи «Мертвых душ» из трех, какому она подверглась. Если нельзя с

достоверностию говорить о совершенном истреблении рукописи II тома в это

время, то, кажется, можно допустить предположение о совершенной переделке

его, равняющейся уничтожению. Так по крайней мере можно заключить из всех

писем Гоголя и особенно из письма к В. А. Жуковскому от 2 декабря 1843: роман, за которым уже около трех лет работал автор, представляет в эту эпоху, по

собственному его признанию, один первоначальный хаос: это труд, только что

зарождающийся. Вот слова самого Гоголя:

90

«Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого

должно произойти создание «Мертвых душ». Труд, терпение, даже

приневоливание себя, награждают меня много. Такие открываются тайны, которых не слышала дотоле душа, и многое в мире становится после этого труда

ясно. Поупражняясь хотя немного в науке создания, становишься в несколько

крат доступнее к прозрению великих тайн божьего создания и видишь, что чем

дальше уйдет и углубится во что-либо человек, кончит все тем же: одною полною

и благодарною молитвою» [074]. .

В смысле этих слов ошибиться, кажется, нельзя: набрасывание хаоса, из

которого должно произойти создание «Мертвых душ», не может относиться ни к

продолжению поэмы, ни к отделке какой-либо части ее. Не о постепенности в

творчестве или обыкновенном ходе его говорит это место, а о новой творческой

материи, из которой начинают отделяться части создания по органическим

законам, сходным с законами мироздания. Старая поэма была уничтожена; является другая, при обсуждении которой открываются тайны высокого

творчества с тайнами, глубоко схороненными в недрах русского общества.

Обновление поэмы было полное...

Между тем наступил 1844 год, важнейший во втором периоде гоголевского

настроения. Одну половину его Гоголь пробыл, как известно, в Ницце, а другую

во Франкфурте, с временными отлучками из обоих городов, не заслуживающими

упоминовения. Он начинает этот год раздачей экземпляров «Подражания Христу»

друзьям, оставшимся в России [075], и кончает признанием, что за работой

самосовершенствования уже никакие земные утраты не в силах огорчить его.

(Письма, том VI, стр. 136.) Сочинения свои, с такими хлопотами изданные два

года тому назад, он неоднократно объявляет произведениями глупой молодости, да и первая часть «Мертвых душ» не избегает почти того же отзыва(см. в

Письмах Гоголя, т. VI, стр. 204). Наставления, упреки, идеалы для образа жизни и

объяснения их посылаются друзьям в разных видах, перемешанные с тем

возвращением на собственные слова и поправкой собственных слов, какие идут у

него почти всегда рядом с самым твердым, по-видимому неизменным и

решительным приговором. Он сосредоточивается весь на переписке с друзьями и

на соображениях, касающихся романа. Там и здесь у него одна задача: помочь

ближнему и в его освобождении от пороков и несчастий времени найти

собственное спасение; но он ищет общего благодатного лекарства, способного

целить злые недуги зараз и награждать больного ничем не заслуженными

радостями... Цель, таким образом поставленную, называет он своим житейским

подвигом, забывает для нее опыт, науку и мало-помалу начинает выделять самого

себя и мысль свою из современного развития, из насущных требований общества, из жизни. Он усиливается смотреть поверх голов, занятых обыденным,

безотлагательным делом времени, открывает новые горизонты, перспективы, светлые сияния в тех сторонах, куда покамест нет никаких путей. Мираж этот

кажется ему важнее всего, что делается около него. Торжественно принимает он

на себя роль моралиста, но как мало было в нем призвания к этой роли, показала

потом его книга «Выбранная переписка». В ней он оскорбляет общее чувство

справедливости, проповедуя смирение там, где не было ни малейшей кичливости, 91

требуя любви, жертв и примирения не у тех, которые провинились особенно

постоянством отпора, сухости и презрения к другим. Мысль общества начинает

уже скрываться от того человека, который первый ее открыл и почувствовал в

себе, и это несчастное одиночество Гоголь принимает за высокий успех, рост в

вышину, великое нравственное превосходство. Тогда сама собой является

необходимость разрешения вопросов и литературных задач посредством

призраков и фантомов, что так поражает в оставшейся нам второй части

«Мертвых душ». Именно около этой эпохи задуманы лица вроде Костанжогло, который должен был явиться типом совершеннейшего помещика-землевладельца, типом, возникшим из соединения греческой находчивости с русским