Но я никогда больше не стану писать мистику! Возьму сюжетец про гномов и дракона, изобличу в их образах людские пороки, и в каждой строчке там будет написано, что все это — аллегория, басня, которой не было и не будет.

Если, вообще, смогу хоть что-то написать…

Кстати, об этом я еще не думал.

Вот как я потом буду жить без этой пещеры?

Друзья начнут скандировать: «Гера — ты лучший! Гера, давай!»

И все будут ждать если не продолжения, то чего-нибудь в том же духе, а вот как я напишу что-то похожее, если у меня не хватит эрудиции?

Ордена, маги, артефакты, законы трансформации и проклятий. Я обо всем этом знаю только из телевизора…

А что если все эти инквизиторы и дозорные существуют, и я приоткрыл занавес какой-то страшной тайны? Да они же решат, что я — один из них, и попробуй потом докажи обратное: только больше уверишь всех этих адептов в их правоте.

А что если я изобличил какого-то заговорщика до того, как он предпринял военный переворот в Ордене и ему, после публикации моей книги, перекроют кислород. Он ведь выкрутится, но явится ко мне, чтобы отомстить.

Я нервно сглотнул, вскочил с дивана и нервно прошелся от окна к дверям.

Впрочем, «Бесов» читала вся Россия, и что? Вот как написано у Достоевского, так революционеры и сколачивали свои преступные группировки. Да они буквально просто по сценарию Федора Михайловича власть захватывали.

Вот и выходит, что Великий инквизитор не станет меня убивать. Он прочтет, все поймет и сам поедет в Екатеринбург искать Костю, чтобы воссоединиться со своей магической памятью.

И тогда получится, что моя книга не изобличит преступника, а станет ему условным сигналом: мол, пора, приходи, дорогой друг, мир ждет тебя. Ты — наше антикризисное лекарство. А то так забодала эта бесконечная череда дефолтов и инфляций!

Вот почему первый автор, который продумал все мелочи, что теперь сами возникают в моей голове, так и не смог начать эту рукопись?

Он прозрел, понял, что своей славой проложит дорогу злодею? Он решил умереть, но не помогать преступникам?

А что решу я?

Да поздно уже принимать решения. Я написал несколько глав, я втянулся в ткань повествования, я уже внутри этой книги, и пока не закончу ее — не успокоюсь.

Предыдущий автор знал об этом, именно потому он не оставил ни строчки. Он понимал, что, начав работу, он не сможет остановиться.

Но я ведь не принесу в мир зло, а лишь предупреждение!

Да что толку?

Достоевский тоже думал, что открывает людям глаза на истинную суть революционеров.

Нет, чисто гипотетически, я могу написать, что «Некрономикон» уничтожил Великого инквизитора, и тогда черный маг испугается и задумается. Но это в теории.

Но проверено уже, что это не я сочиняю тексты, а готовый роман использует меня для того, чтобы придти в мир под моим именем!

Но если я взбунтуюсь, пещера найдет другого мальчишку, такого же тщеславного и не имеющего определенной целостной философской системы взглядов на мир.

И тогда эта книга, все равно, придет в мир, лишь под другим авторством.

А я испытаю ревность, точно, мне, в самом деле, изменяют и физически, и духовно. Словно, в этом случае роман предает меня другому, наверняка, менее умному графоману: ему ведь необходимо родиться, и не важно в чьей голове! Да еще изменит роман мне непременно с тупым балбесом, который даже не понимает, что его используют!

А вот мне легче оттого, что я все это понимаю?

Я открыл крышку «ноута», разбудил его. Свернул текст и посмотрел на Леру, улыбающуюся с рабочего стола.

Если я не напишу роман, то рискую застрять здесь навсегда. Без Леры.

В конце концов, я ведь не гений в прямом смысле этого слова. Я не волшебник, а только учусь. Моя книга не может вызвать социальную бурю.

Люди не поверят мне, когда узнают мой возраст. Они прислушиваются лишь к зрелым авторам, которым, как минимум за тридцать, а еще лучше — за сорок. Эти авторы сами управляют своими текстами. Они знают жизнь. А я для читателей — лишь амбициозный юнец, не более того.

И в чем-то эти люди, наверное, правы. Я не могу совладать с лавиной чужих мыслей, которая грозит погрести меня под собой, не просто подмять, а переделать на свой лад, заставить самого чувствовать и размышлять так, как нужно именно ей. Как же можно воспринимать меня всерьез?

И потому наплевать: кто и какие выводы сделает из моего романа! Я что: нянька человечеству?

В издании книг важно что? Чтобы тираж разошелся, чтобы вложенные средства вернулись с прибылью. И все подчиняются именно этому закону рынка. А что там внутри, под красивой обложкой, с накачанным небритым мужиком и с красавицей в купальнике, — издатель обычно этого не знает. Так с чего это я должен заботиться о правильном понимании текстов, если это, вообще, никого не заботит?

Вот прочитают про «Некрономикон» глупые двадцатилетние дети, считающие свое мнение единственно правильным, призовут они темные силы, и наступит у нас настоящий «Апокалипсис»?

А если эти же идиоты прочитают, скажем, Замятина или Солженицына, то что: у них в мозгах прояснится, и они стройными рядами двинуться обустраивать Россию?

Знаю я с десяток таких мудрецов: понтов — выше крыши, но в головах — ветер гуляет. У них что ни слово — то перл изящной словесности. И ведь все они то в журналистику лезут, то в искусство, наивно полагая, что в этих сферах ничего знать не нужно, а можно лишь «пальцы гнуть» и многозначительно намекать на свою одаренность.

А мне теперь, чтобы все эти потенциальные умники не сделали неправильных выводов, нужно сжечь самую лучшую свою рукопись? И ради чего? Они свои выводы сделают из чего угодно, и моя книга будет не поводом, а просто данью моде. Они ее не прочитают, а узнают в пересказе газетчиков, и выводы сделают еще до того, как роман будет подписан в печать. Как раньше любили говорить: «Я не читал, но считаю»…

Так что: кто и что решит — это пустяки.

Важнее, что скажет об этом Лера. Только ее мнение, действительно, для меня значимо.

Лера.

Она застряла в моей душе навсегда. По крайней мере, мне так кажется. Друзья уже давно пытались учить меня жизни: «Ты сначала все попробуй. Вдруг ты просто не понимаешь, что тебе нужно? Вот женишься, и будешь несчастен всю жизнь».

А если я не хочу, как все, методом математического исключения отсекать лишнее из своей жизни, если я просто чувствую, что мне нужно, а что нет?

Почему для мужчины считается позором жить эмоциями, а для женщины — нет? Зачем опускаться в грязь и жить как свинья, если можно просто положиться на сердце? Только одна душа и знает, что мне, на самом деле, нужно. А мозги, так же, как и эмоции, — вечно уводят в сторону.

Вот чего я хочу? Чтобы Лера была рядом. Не так уж и много. И чтобы мы, по-прежнему, ссорились из-за ерунды, типа восстания роботов, а не из-за немытой посуды. Чтобы мы не теряли ощущения друг друга, не переставали слышать и понимать, чтобы шли на уступки. Вот, собственно, и все.

На самом деле это очень много, я отдаю себе в этом отчет, но если я не буду стремиться именно к этому, то вот тогда и буду несчастлив.

Но именно этого друзья и не понимают. Они хотят попробовать все, пока молоды. А я писатель, я все могу выдумать, мне не обязательно опускаться на дно порока, чтобы понять его.

Написать во имя Леры и себя, во имя нашего воссоединения!

Красиво, с надрывом, но — не правда.

Пишу я только ради самого себя. Это мне нужно утвердиться в собственных глазах. Это я испытываю дискомфорт от отсутствия какого-либо собственного социального статуса. Это мне хочется кем-то быть и что-то в этой жизни значить. И я хочу добиться этого собственными действиями, а не брать все в займы у бога.

Но самое главное: сначала нужно что-то создать, и уже потом думать о том, как это будет влиять на людей.

А я, прежде всего, выдумал кучу разных, как обоснованных, так и не имеющих под собой фундамента, страхов. И уже потом, управляемый этими фобиями, стал заглядывать в мутную воду вдохновения.