— Мне нет до этого никакого дела.

— Доктор Хамфри доказал…

Борис Джером резонно возразил:

— Доктор Хамфри ждёт нас. Возвращаемся обратно. Не забудьте взять с собой мисс или миссис Эдисон.

— Одну минуту, — дополнил Уиллард, вытянувшись по струнке. — Вы считаете, кэбби, что барышня должна ездить в хэнсоме только в сопровождении мужчины? Тогда откройте дверцы, пожалуйста.

Произнеся эти слова, доктор Уиллард сел рядом с пассажиркой, и кэб продолжил свой путь — это была материя, чьи последствия не входили в число фактов, известных остальным троим медикам.

— Достанется же ему от кэбмена, — озабоченно проговорил Джером.

— Почему, мистер Джером? — спросил Фил Тодд.

— Как и у нас, у него нет с собой денег. Деньги лежат в карманах пальто. Пальто находится в Бартсе. Следовательно, он, не заплатив, не сможет выйти из кэба.

— Вы правы, но тогда барышня тоже не сможет выйти.

— Вы не могли бы говорить громче? — неожиданно для всех спросила мисс или миссис Эдисон, явно забывшая о недавнем побеге из Бартса и теперь не предпринимавшая попыток вырваться из рук медиков.

— Мы совсем забыли о вас.

— Чёрт бы побрал этих политиков и агрессоров! — бросил вслед кэбмен. К этой категории он, вероятно, отнёс и Эдисона. — И американцев чёрт бы побрал! Ведь доктор Хамфри — из Америки? И он предсказал будущее своей страны?

Трое медиков и Эдисон вернулись туда, откуда начали свой непредвиденный путь или, вероятнее, непредвиденное отступление от него.

Зал, где доктор Хамфри читает лекции, был пуст по одной точной причине: в настоящее время Хамфри пребывал на том же стуле, продолжавшем стоять в коридоре и не отпускать от себя принца Уэльского.

Глеб Кёрк огляделся в поисках maître и, убедившись в отсутствии такового, взял инициативу в свои руки.

— Вы видите адамово яблоко?

— Видим, — отозвался Тодд.

— Следовательно, Эдисон — мужчина. Теперь мы имеем не один, а два аргумента против одного.

— А как же противоположный аргумент — истерия?

К спорщикам подошёл доктор Хамфри. За ним с видом оскорблённого достоинства шёл Берти, неся стул в придачу к трости в руке мэтра, чтобы тот во время остановки не подвергал себя лишней нагрузке. Теперь Хамфри сидел, а Берти пыхтел со столь явственной сердитостью, что не видя его, исходящий от него звук легко было принять за паровой двигатель.

Доктор Хамфри устроился на стуле и с безнадёжностью пробурчал замогильным голосом:

— Я всё понял. Вы плохие врачи! Иначе выражаясь, это не истерия! Это ваша беспросветная тупость!

— Неужели…

— Действительно! Я не предполагал, что врачи могут перепутать чужую истерию с собственной тупостью! Чем мы занимаемся, а? Мы должны проводить медицинские эксперименты, а вы тут голодные прыгаете.

— П-Простите, н-но у меня возражения, — робко признался Джером. — Мы в-врачи, следовательно, мы джентльмены. А джентльмены не прыгают.

— А кто сказал, что вы врачи?

— Вы только что сказали...

— Да мало ли что я сказал! Слово врач происходит от слова врать. Следовательно, мы все олухи! Кстати, где Уиллард?

— У н-н-него приключение, — несколько размыто ответил Джером.

— Ясно. А почему вы вчера не были в больнице?

— Д-Да, почему я вчера не был в больнице? Я не был в больнице, потому что я болел.

— Чем?

— Инфлюэнцей.

— Инфлюэнца? Да что это за болезнь? Вы бы ещё сказали, что триппером болели.

Джером похлопал глазами.

— Это была американская докторская шутка! Что, не похоже?

Берти приподнял брови, отметив, что если доктор Хамфри и обладает чувством юмора, то оно излучает декадентство. Джером Клапка Джером с его шуточками и рядом не валялся.

Кёрк испугано продолжил:

— Д-Д-Доктор Хамфри, позвольте один комментарий.

— Слушаю.

— Д-Д-Доктор Шарко создал т-теорию о том, что истерия не есть б-б-бешенство матки и что она вызывается другими причинами.

— Для меня доктор Шарко не авторитет. Я слышу о нём впервые.

— Д-Доктор Х-Хамфри, вы не слышали о Жане Мартене Шарко?

— Никогда.

После небрежных слов лицо Хамфри приобрело столь равнодушное выражение, что все присутствующие  — не считая, пожалуй, не слышавшего его Эдисона — поняли: этот доктор плохо знает самоновейшие достижения гуманной области деятельности, коей он посвятил себя, и потому сам авторитетным быть для них вряд ли может.

— П-Психиатр Шарко из клиники «Сальпетриер»! Вы впервые слышите это имя?

— Если вы будете повышать на меня голос, Глеб, вы больше не услышите моё имя. Так что вы говорите, открыл Шарко?

— Он открыл, ч-ч-что истерия вызывается совсем другими п-причинами.

— Какими?

— Н-Не помню.

— Тогда помалкивайте.

— С-С-Сначала я скажу вам, что Шарко также изобрёл душ Шарко.

— Я что-то слышал о душе Шарко. Чем он отличается от обычного душа?

— Он п-предназначен для лечения истерии.

— Никогда бы не подумал. Я думал, душ Шарко нужен для мытья.

— Т-Тогда я расскажу вам, как истерия объясняется одним учеником доктора Шарко. Этот ученик приехал из Австро-Венгрии.

— И как это объясняет этот идиот из Австро-Венгрии?

— Он открыл, что истерия вызывается… вызывается… вызывается…

На этой ноте Кёрк уткнул свой взгляд в пол, не решаясь повторить мысли, высказанные автором величайшего бреда современности ввиду не сколько их абсурдности, столько их недостаточно благопристойной сущности.

— Скажите, Кёрк, что можно сказать о враче, который высказывает такие идеи, какие потом будет стыдно произносить? У него голова есть? Или у него турнюр вместо головы?

— Н-Насколько мне известно, турнюр правильно называть греческим изгибом.

— Да хоть неандертальским, мне без разницы!

— Это в-во-первых. А во-вторых, н-насколько мне известно, греческие изгибы уже не носят.

— Мне без разницы! Главное, чтобы все земляне носили лакейские ливреи! И платья горничных тоже.

— Д-Доктор Хамфри, так к-к-каково же ваше мнение о болезни Эдисона? — осведомился Тодд, благоразумно дождавшись окончания диалога.

— Допустим, у него истерия. Тогда в ассортимент наших проверенных средств входят: холодный душ, электротерапия, электрошок, терроризм...

Снова зазвучал злостный смех. Применительно к самому Хамфри последний пункт совершенно правилен.

— Д-Доктор Хамфри, вы говорили, что у нашей пациентки нет истерии.

— Я сказал «допустим»! У Эдисона нет истерии, следовательно, он мужчина.

— Доктор Хамфри, если по вашим словам те, у кого нет истерии — мужчины, то по вашим словам выходит, что все женщины — истерички.

— Я всегда так считал, Тодд.

— Я п-понял, д-доктор Хамфри! — выдавил Тодд, видимо, решив придать диагнозу новый, совершенно непредвиденный, оборот. — Судя по симптомам, у Эдисона хроническое отравление ртутью. Следовательно, Эдисон — шляпник.

— Шляпник? Тогда где сделанные им шляпы? Тодд, неужели вам снова хочется бегать за Эдисоном, отрицающим наши диагнозы? Этот номер не пройдёт. Неужели из хронического отравления ртутью следует, что мы должны накачать Эдисона сырыми индюшачьими яйцами? Или то, что Эдисон — шляпник? Может, тогда я — Мартовский Заяц? Кстати, кто этот хрен? Вы не знаете?

— Т-Так какой диагноз вы ставите? — спросил Кёрк, дождавшись конца малоосмысленной тирады.

— Теперь нам всем должно быть ясно, что у Эдисона наблюдается банальное нервное расстройство, вызванное оскорблением со стороны Теслы.

— Доктор Хамфри, р-разве вы не могли сказать этого раньше? Тогда не было бы всей этой кутерьмы.

— А ещё говорят, что до этой кутерьмы Америку довела агрессия. Перейдём к делу, — сердито пробурчал Хамфри. — У Эдисона расшалились нервы.

В этот момент Эдисон встрепенулся и, вероятно, впервые за это время прислушался к словам визави.

— Что вы сказали? Я здоров!

— Что?! Кто вам разрешил?

— Вы так напугали меня своим империализмом... своей американской агрессией... что я излечился.