— Чайка?

— Что?

— Что все это значит?

— Не знаю, чувак. Не имею ни малейшего представления.

Глава ?

В какой-то момент я понял, что ненавижу свое сердце. Оно могло в любой момент заколоть так сильно, что я даже не мог нормально вздохнуть. Я просто застывал в той позе, в которой меня застала эта дикая боль. В основном она приходила ночью и била меня прямо в грудь, вытаскивая изо сна. А потом она уходила, но обещала вернуться следующей ночью. Я поднимался, садился у окна и закуривал сигарету. Больше уснуть не получалось. Я или читал, или рисовал, или просто сидел, думая о всяком.

Сегодня боль не приходила. Но радоваться я не спешил, она просто могла опаздывать, а если и не придет вообще, то завтра придет еще более разъяренной. Но пока ее не было. Я докуривал вторую сигарету, и как раз думал о том, что буду читать сегодняя.

Комната наполнилась дымом. Окна открывать я не стал, на улице уже холодно, а простыть не особо хотелось. Я вообще серьезно подошел ко всему этому. Не позволял себе выходить на улицу, не одев перед этим двух свитеров и пальто. Да и выходить я стал намного реже, только когда заезжал Чехов, что случалось теперь не слишком-то и часто.

Здесь все оставалось таким же, как и раньше. Они до сих пор играли в «Бинго», а я все еще протирал штаны за тем же столом, рисуя всякие картинки из моей старой головы. Я заметил одну интересную странность: когда меня только выперли из универа, и я рисовал на улице, картины получались жутковатыми. Изображаемые образы и пейзажи были страшными. Потом я отошел от этого. Рисовал всякие здания, природу, людей, и там не было ни одного намека на что-то жуткое. А теперь опять. За последние лет десять, у меня не было ни одного цветного карандаша, только простые.

Валентин больше не кричал «БИНГО». Старикам теперь никто не мешал, они спокойно себе сидели, черкая какие-то цифры на своих карточках.

Сегодня я рисовал кота. Я сделал его одноглазым и назвал Плутоном, мне показалось, что можно будет его повесить у себя в палате около портрета По. Я закончил рисовать, а старики по-прежнему играли, поэтому я вскочил и крикнул:

— БИНГО!

Все взгляды направились ко мне. Я не чувствовал себя неловко, мне почему-то вдруг захотелось напомнить им о Валентине. Удивление прошло, и кто-то улыбнулся. Лидия сунула руку в мешок с бочонками, затем вытащила один и громко произнесла:

— Двенадцать!

Головы опустились к карточкам. Я собрал все свои вещи и пошел в свою палату. Скоро обед. По пути я встретил Герасима, который как всегда молча смотрел в окно. Я остановился возле него и сказал:

— Здравствуй.

Он посмотрел на меня, и хоть ответа я не услышал, мне однозначно показалось, что он улыбнулся.

— Хочешь пойти прогуляться? – спросил я, и понял, что он был бы не против.

Тепло одевшись, я посоветовал Герасиму сделать то же самое. Он послушался. Когда мы вышли на улицу, он улыбнулся, теперь уже по-настоящему. Почему же раньше он просто стоял у окна, вместо того, чтобы выйти? Я привел его на то место, где мы постоянно сидели с Чеховым.

— Здесь пахнет куда лучше, чем внутри, правда?

Он кивнул.

Значит, никакой он не дурак, он все прекрасно понимает. Я достал пачку и протянул одну сигарету ему. Герасим замешкался, но не отказался. Я поднес спичку сначала к своей сигарете, а потом к его. Он затянулся, закрыл глаза и секунд десять не выдыхал дым.

Герасим рассматривал все вокруг и улыбался. Сколько он уже здесь? Выходил ли он хоть раз на улицу за все время? Мне почему-то казалось, что нет.

Я не стал ничего спрашивать у него. Мы просто сидели, как старые друзья, выдыхая дым куда-то вдаль.

Почти семьдесят.

Глава ?

В тот день мне нужно было идти на работу. Я собирался, Чайка и Егор уже не спали, а готовились к очередному безумному трипу. Меня это начинало подзаебывать, но я ничего не говорил.

— Может, не пойдешь сегодня? — спросил Чайка.

— Остался бы, — говорю, — но на работе меня съедят.

Они возились на кухне, готовили сразу завтрак, обед и ужин, чтобы не тратить время потом.

— А может, ты бы сегодня взялся за свою книжку?

— Завтра, — говорит Чайка, — думаю, еще неделька и закончу.

Я попрощался и ушел на работу. Если бы я остался – ничего бы не изменилось. Сколько раз я об этом думал? Пытался отыскать в памяти что-нибудь такое…но ничего такого не находил.

Я просто сказал:

— До вечера.

А потом вышел, даже не улыбнувшись. На работе я не думал ни о Чайке, ни о Егоре. Я раскладывал товары по полкам, получал советы от каких-то дегенератов, и при этом приветливо улыбался.

— Куда вот эти странные апельсины? — спрашивал я, а мне отвечали, что их нужно отнести туда, где лежат киви.

— Спасибо.

Даже возвращаясь домой, я ничего не чувствовал. Да и что я должен был почувствовать?

Дверь была опечатана. Я просто сорвал ленту и открыл дверь своими ключами и вошел внутрь. В квартире стоял такой же дубак, что и на улице. Окна были открыты, и ветер разбрасывал всякие листики по комнате. Ни Егора, ни Чайки…Я вошел в комнату, кресло стояло возле кровати.

Это что еще такое?

Первым делом я закрыл все окна, а потом позвонил Егору. Телефон отключен. Я набрал Чайку и через несколько секунд услышал, как где-то под кроватью пиликает его телефон.

Все происходящее казалось каким-то нереальным. Осмотревшись, я понял, что исчез бонг и все подобное, хотя еще утром — я уверен — все было в квартире. Я подошел к холодильнику, открыл морозилку и достал оттуда две пластмассовых банки из-под кетчупа Они были пусты. Исчезли все заначки Егора, думал я, проверяя остальные места в доме.

Или их забрали, или Егор сам все слил. Почему квартиру опечатали?

Что, сука, тут вообще произошло?

Егор молчал уже минут пятнадцать. Он сидел в кресле и просто пялился в пол, пальцами теребя застежку на своей кофте.

Не было ни злости, ни сил.

— Так и будешь молчать?

Он поднял голову, посмотрев на меня как-то странно. Во взгляде этом была такая жалость и тоска, что мне даже стало его немного жаль.

— Что сказать? — промямлил он.

— Ты где был все это время?

— В милиции.

— Почему отпустили? Неужели в хате ничего не нашли?

— Я все слил. Успел слить.

— Молодец.

Я встал и пошел на кухню. В холодильнике я взял две банки пива и вернулся обратно. Одну я кинул ему, а вторую открыл сам и тут же осушил почти полбанки.

— Оболонь — такое говно.

Я ничего не ответил.

И тут Егор начал говорить, так быстро, словно за ним кто-то гнался:

— Так не должно было случиться. Все пошло не так с самого начала. Я не знаю, что произошло. Мы начали кашлять, а это типа хуево, когда кашляешь – это все, финиш. И он тоже кашлял, сильно. Он опустил одну банку и потух. Я тоже. Хотя я постоянно пытался спрашивать у него, типа как дела, чувак, но он все время молчал. Где-то полчаса, чувака, ни звука за полчаса.

— Дальше что было?

— Я всего не помню, ты должен понимать. Меня убило так, как никогда не убивало до этого. Это было типа какое-то новое говно, типа суперубийственное. Я помню, что не знал, чо с ним такое происходит. У меня не получалось отличить происходящее, то есть, я не понимал, то ли ему действительно хреново, то ли мне просто кажется.

Он отпил немного пива и продолжил:

— Потом его отпустило. Чайка поднял голову и сказал: «Это что-то совершенно безумное». Так и было, чувак. Я уже тоже мог нормально соображать, ну типа в себя пришел и все такое. Мы похавали, а потом он предложил повторить, зуб даю, он сам предложил. Я сразу не хотел, мол, мне не особо впечатления понравились, но на самом-то деле я просто испугался, зассал просто-напросто. Потому что это реально что-то совершенно безумное…Ну вот…Мы включили какой-то фильм и хапнули еще раз. В этот раз было еще хуже. Убило просто насмерть, я думал, что сойду с ума, что меня не отпустит. Чайка сначала был таким бодрым, но его очень сильно натупило и он опять все время молчал.