Понял он или нет - не важно, только бы не болтнул лишнее, но до сих пор сомневаться в нем я не имел оснований.
Мы приехали на телевидение, я сказал Жеке, чтобы он ждал внизу, пропуск выписан на меня одного, но я потом за ним обязательно спущусь, если все, конечно, закончится так, как я спланировал.
Кабинет Евгении Федоровны, замглавного детских программ, был заперт. Я опешил: мы же договаривались точно на это время. Я зашел в приемную главного, секретарша сказала, что Евгения Федоровна у главного, у них небольшое совещание, она просила передать, чтобы я ее дождался. Я не хотел слоняться по коридорам, здесь меня слишком многие знают, не хотел мозолить глаза и попросил у секретарши разрешения остаться здесь, в приемной. Она сыпанула передо мной стопку журналов, я стал их листать. И в первом же попавшемся натолкнулся на рожу Лехи Распутина. Плакат на целый разворот, подпись "Супер". Алексей Распутин". Куда он только ни пролез в последнее время - какие-то международные конференции, политические диалоги на радио, интервью в газетах, а уж гастроли! Кажется, что он вообще не появляется в Москве, его тусовка совершает бесконечные набеги, добиваясь при этом одних аншлагов. И все это несмотря на все мои попытки расквитаться с ним как следует. После одной моей статейки ему пришлось худо, филармонии, управления культуры наотрез отказывались иметь с ним дело, я ведь все сделал, чтобы изобразить его шарлатаном и мелким жуликом. Но потом все началось с необычайной силой. И опять эти идиотские высказывания: "Ты сделал ему рекламу..." Впрочем, они во многом правы. У нас так: хочешь сделать артисту гадость, напиши, что он пай-мальчик, хороший и положительный со всех сторон и, можно считать, звезда его закатилась. С моими девочками из "Ах!" такого, не будет. Кое-что я из них выудил: и чердачные компании, знакомые, которых не оттянуть от иглы, и кое-что другое...
Евгения Федоровна первой выпорхнула из кабинета:
- Извини, Юрочка, сейчас мы обо всем поговорим.
Я прошел следом за ней в маленький, но уютный кабинет. Мой в сравнении с этим - берлога, заваленная книгами, кипами писем, старых газет.
- У тебя очень уютно, - сказал я, чтобы с чего-то начать разговор.
- Давно не бывал здесь, а, помнится, забегал частенько, сказала она.
А вот этого как раз и не надо, ни к чему какие-то старые воспоминания, которые не доставляют мне удовольствия. Лет восемь назад мы были в жюри одного фестиваля. Кажется, в Сочи, нет, это в другой раз, то дело было в Ялте. Я тогда на большом банкете крепко принял, она взялась проводить меня до номера, даже сказала известному, ныне покойному композитору, мол, не волнуйтесь за Юрочку, у нас соседние номера, и он доберется благополучно, никуда его не занесет. Занесло меня не куда-нибудь, а к ней. В Москве наши встречи какое-то время продолжались, то угасая, то возникая вновь, я иногда забегал к ней, времена были совсем другие, пристроить кого-нибудь в передачу ничего не стоило, артистическая мизерная ставочка от этого не уменьшалась не увеличивалась. Теперь прошла целая вечность, вспоминать о прошлом - значит чувствовать себя старым. Боже мой, ей ведь за пятьдесят.
- Ты хорошо выглядишь, - сказал я. - В жизни даже лучше, чем на экране.
Она иногда сама вела передачи.
- Если бы ты знал, каких усилий это стоит! Ты молодой и не понимаешь, что в моем возрасте, если дашь себе послабление, женщина рассыпается на глазах. А ты стройный, поджарый, как всегда, будто тебя хорошо провялили и ты не портишься, - то ли сделала она комплимент, то ли решила поиздеваться надо мной.
- Жизнь такая, в основном слишком жаркая ...
- Все дерешься с кем-то, кого-то разоблачаешь. Я слышала, ты развелся.
- Окончательно и навсегда. Лучше закончу жизнь в доме для престарелых, чем хотя бы еще один раз, - на этот раз искренне сказал я.
- А я осталась совсем одна. Мама умерла, сын мой далеко, очень далеко...
- Служит где-нибудь на Дальнем Востоке? - предположил я, припомнив, что у него примерно призывной возраст.
- Да нет, и не служил и не на Дальнем Востоке, - сказала она. - Он ведь у меня в строгановском учился. Познакомился с премилейшей англичанкой и сейчас живет в Шефилде. У ее отца фирма. Он в этой фирме работает художником. Оформляет витрины супермаркетов...
- А как у тебя здесь? - я покрутил головой по сторонам, стараясь объять весь телевизионный домище.
- С этим все в порядке... Это раньше из партии могли попросить, а теперь наоборот, все завидуют. Изменились времена, Юрочка, изменились. Ему там хорошо. Приезжает и говорит: "Не представляю, мамочка, как я мог жить в этом дерьме?!" А мне, поверь, обидно... И, конечно же, одиноко. Была я у него уже дважды. Все там очень хорошо. Нам даже представить трудно...
- Представляю - бывали, ездили, - сказал я.
- Одно дело отели, копейки в кармане, а другое - когда видишь, как живет твой единственный сын, совсем иное... Но ведь я туда не поеду, там я никому не нужна, а здесь одиночество уничтожает...
- И все равно я радуюсь за тебя. То-то вижу, ты превратилась в английскую леди...
Она сказала, что ей это очень приятно слышать, особенно от меня, человека из тех немногих, кого она вспоминает с удовольствием, но я ведь пришел не для обмена комплиментами, у меня какое-то очень срочное дело, и она поняла по голосу, что я горю, - так мне необходимо кого-то срочно раскрутить ...
Умница! Она облегчила мое положение.
- Дело не в раскрутке, появилось в самом деле что-то очень свеженькое, не избитое. Все девчонки как одна с улицы, отцы-алкаши, работяги. Выросли на дворе. Чердаки, подвалы ... Взяли и запели вдруг.
- Постой, постой, что-то такое уже было. Хулиганы из одного города тоже запели. Я немного брезгливо к этому отношусь.
- Но это совсем другой случай. Это же девчонки. Никакие не хулиганки, а обычные, дворовые, к тому же московские, коренные... - я буквально захлебывался и заговорил едва ли не стихами, - уж поверь, что они не хуже, а получше Распутина, которого ты постоянно даешь в своих передачах.