— А у вас как? — спросил Пинегин. — Я имею в виду тебя с твоим Шелопутом. Получили ответы на запросы?

Волынский замялся. Он знал, что Пинегин обязательно спросит его об этом, но ему не хотелось обсуждать такую острую тему. Он ответил уклончиво:

— Да нет, молчат люди. От одного института, впрочем, пришла отписка, осторожничают товарищи ученые.

— Осторожничают, — повторил Пинегин. — Ученость всегда осторожна: все факторы стараются учесть.

— Как же ты все-таки чувствуешь себя сам? — спросил Волынский. — Что говорят врачи?

Пинегин усмехнулся:

— А ты будто не знаешь, что говорят врачи? Тебе они, во всяком случае, говорят больше, чем мне; может, со мной поделишься?

Волынский посмотрел на часы.

— Мне, Иван Лукьяныч, выделили всего пять минут, надо идти. Вот тебе газеты, тут указ Верховного Совета о твоем награждении. Прими от меня сердечные поздравления, а также от всех товарищей — это не только твоя, наша общая радость, ты, конечно, понимаешь!

Он протянул руку Пинегину, тот, изумленный, откинулся на подушки. За время болезни он забыл о предстоящей награде.

— С чем же вы меня поздравляете? — спросил он, пожимая руку Волынского.

Теперь удивился Волынский:

— Как с чем? С высоким знанием — теперь ты Герой Социалистического Труда! Ну, извини, извини, и рад бы еще, не могу — и так от врача достанется! И потом — дела в горкоме.

Волынский ушел, а Пинегин схватился за газеты: да, точно, Указ Президиума Верховного Совета, награждение но случаю сорокалетия трудовой деятельности и завершения работ по первой очереди комбината, тут же портрет Пинегина — нестарое, умное, волевое лицо, вряд ли он сейчас похож на эту свою фотографию…

Пинегин отложил в сторону газеты, закрыл глаза, задумался. Вот и наступил этот час, самая почетная награда отмечает его жизненный путь — высокая народная оценка его заслуг. Да, заслуги у него в прошлом немалые, он может ими по всей справедливости гордиться. Он оглядывается назад — всякое бывало, и хорошее, и плохое, но в трудных жизненных передрягах он стоял на высоте, многого добился, принес своему народу кое-какую пользу, это надо признать.

А за этими горделивыми мыслями поползли другие — темные, злые, чаще сейчас его посещавшие, обидные мысли о совершенных им ошибках. Люди, говоря о хорошем, поднимают вверх голову, обращают вперед глаза, а он, Пинегин, оборачивается назад — хорошее позади. Нет, не только позади! Будущее в его руках, он создаст его по своему нынешнему разумению, как создавал до сих пор свое заслуженное прошлое.

От волнения Пинегин растрогался. Так, с невысохшими слезами, он и уснул. Дверь палаты осторожно приоткрылась, в комнату вошли врач и Волынский. Пинегин дышал ровно и спокойно, румянец покрыл желтоватую крепкую кожу его лба и щек.

— Я говорил вам, что это известие только порадует его, — шепнул врач Волынскому. — Радость — лучшее лекарство.

— Ну, слава богу, слава богу! — шептал в ответ Волынский. — Черт знает, как я тревожился эти полчаса. Ведь радость — тоже волнение, а сами вы говорите, большое волнение для него опасно.

17

Теперь он сам чувствовал, что выздоравливает. Ему разрешили подниматься с кровати, прогуливаться по больничному коридору, читать газеты. И сразу же, как он встал на ноги после многодневного лежания на спине, переменился весь строй его мыслей. Все то, что недавно так мучило его, словно потускнело и стерлось. Сумбурные, страстные размышления действие свое оказали, время их истекло. Трудный перевал остался позади. Пинегин больше не оборачивался на прошлое, но вглядывался в будущее. Он снова был прежним Пинегиным — целеустремленным, дельным, категорическим, — прежним и вместе иным. Он знал, что иной. Он не был бы спокоен, если бы думал, что все осталось как было. Отныне будет по-новому, он понимал это.

Мысли его были определенны и ясны, планы четки. Прежде всего нужно разделаться с тем, что названо «Вариантом Пинегин», разработать новый, лучший вариант. К этому делу привлечь Шелепу, Вертушина, местных металлургов, столичных экспертов, комиссии Госплана, технические советы совнархозов — и не медлить, гнать, нажимать, времени остается в обрез! Но и до этого, еще срочнее, выяснить, чем может помочь им промышленность Центра, что она возьмет на себя. Это была не только срочная, но и трудная задача. Пинегин знал, что Волынский с Шелепой совершили ошибку; не так нужно было браться, как они взялись. Он вспомнил уклончивый ответ Волынского: «Осторожничают товарищи: ученые!» А как бы ты хотел, дорогой Игорь Васильевич? Чтоб от радости тебе на шею вешались? Нам, мол, своих забот по уши, вы еще одну добавили, да не легонькую, спасибо там за это! Вроде не так люди держатся, ученый народ тоже из людей. Пинегин не сомневался, что запрошенные институты, проектные организации и заводы постараются отделаться малозначащими обещаниями или просто откажут, ссылаясь на перегруженность. Нет, размышлял Пинегин, возможности, конечно, изменились, огромные возможности, только все мы учили, что возможность сама по себе еще ничто, ее надо превратить в действительность, а это штука хитрая! Он усмехнулся, покачав головой, — умный человек Игорь Васильевич, а таких простых вещей не понимает.

И чем дальше углублялся Пинегин в эти новые мысли, тем яснее становилось ему: труднее всего добиться именно того, что и Шелепе и Волынскому представлялось самым простым и легким. Удастся сделать этот первый шаг, удастся получить согласие на разработку и изготовление новых машин, остальное пойдет, а не пойдет, подогнать можно, способы есть! В правительственных решениях не пишут: «Никем еще не созданные машины сотворить к исходу такого-то квартала» — дело тонкое, эксперимент может удаться, а может — лет. Но указать, что делать в первую очередь, что во вторую, откуда поступят ресурсы и какие, — это уже можно провести через правительство, тут он, Пинегин, постарается.

— К Алексею Семеновичу обратиться, — говорил себе вслух Пинегин, этим выводом неизменно кончалось возобновлявшееся каждый день рассуждение. — Только к Алексею Семеновичу.

Из газет Пинегин знал, что бывший министр возглавил крупный совнархоз, в ведении которого находились машиностроительные заводы, исследовательские и проектные организации. Если кто в Союзе и мог с успехом создать новые металлургические агрегаты, то, конечно, Алексей Семеныч со своими учеными и инженерами.

В один из дней Пинегин потребовал от врача бумагу и ручку — написать деловое письмо. Врач запротестовал. Пинегин спокойно возразил:

— Ходить мне вы разрешили. Почему ходить можно, а писать нельзя?

— Вам вредно умственное переутомление, — разъяснил врач.

— Тогда скорее давайте бумагу. — Пинегин усмехнулся. — Я напишу и перестану думать об этом, а так — все дни умственно переутомляюсь.

Бумагу ему дали. Пинегин упомянул, что пишет в больнице — было, мол, неважно, стало лучше, — и сразу перешел к делу. «Ты сам говорил, — писал он председателю совнархоза, — что я не люблю перекладывать трудные задания на плечи других. На старости лет приходится с сокрушением отказываться от этого принципа. Хочу оставить себе полегче, а тяжелое взвалить другим на горб. И знаешь кому? Тебе!» Пинегин на этом месте долго передыхал, даже прилег на кровать, закрыл глаза. Но сделал это не от огорчения — он улыбался. Он воображал, как удивится бывший министр, получив его письмо. Нет, выйдет неплохо, одна эта мысль — приходится отказываться от почетного трудного, брать себе задание полегче — покажет Алексею Семеновичу, что дело, точно, важное, тут нельзя отписываться. А это — начало, дальше пойдет покрепче!

Пинегин снова присел к столу, писал дальше: «И, конечно, ты лучше всех знаешь, что для меня означал „Вариант Пинегина“. Не буду повторять, как ждал его утверждения, сколько связывал с ним, сколько вложил в него. Важно не это, важно другое — сейчас, после тщательного рассмотрения, вижу, что надо от „Варианта Пинегина“ отказаться, несвоевременен и несовершенен он, можно сейчас найти более удачные и дешевые, совсем новые решения. И вот от тебя, Алексей Семеныч, от твоего совнархоза зависит, сумеем ли мы осуществить эти более удачные решения взамен невыгодного „Варианта Пинегина“. Действую по старой нашей с тобой привычке — до того, как официально вносить в правительство вопрос о перемене варианта, хочу неофициально проконсультироваться с тобою, выяснить, в каком объеме и как скоро вы сможете нам помочь. Знаю, что ты отнесешься к моему письму со всей ответственностыо, иного от тебя не жду!»