95

И ты для меня всех лучше.

1939

* * *

Горе, радости и жалость -

Все унес с собой прибой.

Лишь одно письмо осталось,

Пощаженное судьбой.

Возникают строки снова

Из небытья тишины

На границе дней суровых,

Как предвестники войны.

Пусть и писем больше нету,

Но одно хранить хочу -

Дни, подобные рассвету,

Жизнь, подобную лучу...

1941

* * *

Или помните, или забыли

Запах ветра, воды и сосны,

Столб лучами пронизанной пыли

На подталых дорогах весны.

Или вспомнить уже невозможно,

Как видение дальнего сна.

За платформой железнодорожной

Только сосны, песок, тишина.

Небосвода хрустальная чаша,

Золотые от солнца края,

Это молодость чистая ваша,

Это нежность скупая моя.

1939

* * *

96

В июне, в северном июне,

Когда излишни фонари,

Когда на островерхой дюне

Не угасает блеск зари,

Когда, теплу ночей поверив,

Под кровлей полутемноты

Уже раскрыл смолистый вереск

Свои лиловые цветы,

А лунный блеск опять манил

Уйти в моря на черной шхуне, -

Да, я любил тебя, любил

В июне, в северном июне.

1939

* * *

Узка над берегом тропинка,

Лежат на камне невода,

Клонясь, как легкая тростинка,

Приходит девушка сюда.

Пред ней вода сверкает льдисто,

Ушла к соседке в гости мать,

И хорошо на взморье чистом

Подумать и погоревать.

Погоревать, вплетая в косу

Неяркой ленточки атлас,

О парне том русоволосом,

Что в дальнем плаванье сейчас.

И сладко знать, что дни за днями

Летят скорее и скорей,

А парень в Гулле, в Роттердаме

Повсюду верен только ей.

Позолотило солнце кровлю,

К воде припала дыма нить,

И самый час теперь на ловлю

С попутным ветром выходить.

97

Отец ведет баркас упорно,

Широк весла упругий взмах,

Уже снуют крючки проворно

В привычных девичьих руках.

1939

* * *

Где возносится скала крутая,

Где смолкает бурная волна,

Мерно дышит темно-золотая,

Спрятанная солнцем глубина.

И томимый думой Прометея,

Зачарован отблеском огня,

Я стою, и мышцы каменеют,

Чтобы в воздух вынести меня.

Взмах и взлет, и вниз дугой крутою

Я стремлюсь к зеленой глубине.

Где же ты, сиянье золотое?

Где же солнце?.. Нет его на дне.

1937

* * *

Обломки солнечного диска

Уносит к западу Нева.

Иглой гранитной обелиска

Прошита темная листва.

Лишь сфинксам равнодушным, старым

Ни до любви, ни до весны.

За равнодушие недаром

Они навек разлучены.

Моя подруга дорогая,

Не говорит ни да, ни нет,

И, купол неба озаряя,

Горит зодиакальный свет.

Все это было, но не прочь я

98

Перемотать катушку лет,

Идти прозрачной белой ночью,

Не слышать «да», не слышать «нет».

1940

СЕДОВЦАМ

Победители! Пятнадцать смелых!

Я раскрыл сокровищницы слов,

Чтоб сказать про доблестное дело,

Про великий труд большевиков.

Я хочу найти такое слово,

Чтоб на много сотен миль вокруг

Было видно экипаж «Седова»,

Многолетний лед и крылья вьюг,

Чтобы нам на зорких вахтах флота

Засверкала тысячью огней

Славная и трудная работа

Родины великих сыновей.

Чтоб живой, не в песне и не в книге,

А как есть - упрямым, волевым

Константин Сергеевич Бадыгин

Виден был товарищам своим.

Родина! У нас одна такая,

Сильная, заботливая мать,

Верящая в нас, ты посылаешь

Нас идти в моря и побеждать.

...Я нашел достойнейшее слово,

Драгоценней всех хороших слов,

Кораблю, «Георгию Седову»,

Славе наших смелых моряков.

С этим словом счастьем мы владеем

И в бою с врагом, и среди льдов.

Это слово точно факел - «Ленин»,

С ним прошел весь трудный дрейф «Седов».

99

1940

ОХОТНИЧЬЕ

Палево-желтый солнечный закат

Уже угас. Синеют в насте зимнем

Звериные следы. И звонок звук курка.

И пахнет дым иссохшею полынью.

И я, склонясь, увидел волчий след,

Скользя тропой охотничьей на лыжах.

Крепчал мороз, кусая кожу мне,

И лунный диск катился в дымке рыжей.

На кожаный рукав ложится ствол

Серебряный, взлетает иней круто -

Клыкастым бешенством встречает волк

Свою последнюю минуту.

Охотничье наследие отцов -

В груди встает борьбы седая ярость.

Стою в снегу, замкнутый в пихт кольцо,

Подняв лицо к сияющим Стожарам.

1940

ОТКРЫВАТЕЛИ

Нет, не сон и не бред белый камень горючий,

Полузалитый темной водою баркас.

Это щелканье шкотов и ветер колючий,

И в руках полумертвых зажатый компáс.

Но сверкает заря сквозь разрывы утесов,

И у скал исполинских темнеют пески,

И светлеют угрюмые лица матросов,

И дыханье земли опаляет виски...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Где-то был тот предел, что не властвует боле,

Тот указ самодержца империи всей,

100

Было только одно: безграничная воля

И великое мужество русских людей.

Что вело вас вперед, подавив утомленье,

Через грозную пену морских непогод?

Что за ветер надул эти шкуры тюленьи,

Паруса, окрылившие маленький бот?

Океанский прибой воздымался неистов.

Но звезда вам светила во мраке морей

Штурманов, и матросов, и геодезистов -

Необъятной российской страны сыновей.

Как вы шли! С ураганами в яростной схватке,

Пролагая в науке истории след.

И ложились на карту прибрежья Камчатки,

Острова, о которых не слыхивал свет.

Устья северных рек, полуостров Аляска,

В Калифорнии русских звучат имена.

Но ждала ли вас «дома», в империи, ласка,

Иль богатство, иль слава, иль ордена?

Не обласканы вы и не разбогатели,

Не щедры были милости царских даров -

Умирали в нужде на солдатской постели

Иль под яростный рев океанских валов...

Но, внимая, как сердце колотится громко,

Наклоняясь над картою смелых путей,

Проницают грядущие ваши потомки,

Молодые праправнуки ваших детей.

Это им суждено в их эпохе счастливой

Корректировать карты и делать всё вновь.

Открывателям новых земель и проливов,

Совершителям ваших видений и снов.

1940

ЭНГЕЛЬС

После кремации

101

прах его был, согласно

его последней воле,

развеян по ветру в

открытом море у

Исберна.

Огонь пылал - и прахом стало тело,

Но собран пепел в урну не затем,

Чтоб в тишине церковного придела

Она стояла там, где сумрак нем.

Рукой борца, могучею и смелой,

Приказ написан: «Пересечь Гольфстрем

И в час, когда от пены море бело,

Отдать мой прах, развеять шквалом всем».

Корабль прошел меридиан Бельфаста,

Давно исчез вдали утес клыкастый,

И слит в одно воды и ветра звон.

Летит волна вдоль борта парохода,

И прах борца взяла к себе природа,

А дух его с людьми соединен.

1940

КИНО В КРОНШТАДТЕ

Тревога! Тревога! Тревога!

Порывисто дышит зал -

На лицах, внезапно строгих,

Багровый взмывает залп.

Я чувствую крепкий локоть

Товарища моего.

Он шепчет: «Довольно хлопать!

На мушку бери его...

Полковника... Эх!.. Мне бы

В руки сейчас наган...»

Простреленным дымным небом,

102

Штыками горит экран.

Все ближе белые роты,

И вдруг порывом, как смерч,

Чапаевского пулемета