— Посольства, — объясняла королева. — Купеческие и монастырские подворья. Тут и остатки недобитой Супремы свили своё гнездо: мой Кьяр их недолюбливает, но терпит.

— Дознаватели они, как и прежде первоклассные, эти широкополые. Безумные шляпники, — не очень понятно съязвил Михаил.

— И вообще под иным стягом выступают, — отрезала Зигрит: снова чуть серьёзнее, чем показалось Галине уместным. Роли, наверное, такие них с чичисбеем — одному устраивать рискованные подколки, другой — учиться понимать верно и отвечать правильно.

Так беседуя, кортеж неторопливо двигался через столицу. Народ, которого становилось на улицах всё больше, охотно раздвигался, кое-кто приветственно махал рукой или платком. Стражники и Орихалхо держались чуть настороженно, старшая королева давно исчезла из глаз — растворилась в массе. Постепенно Галину оттеснили и от Зигрит, Михаил же давно выскочил вперёд. «Не повод для огорчения», — сказала себе Галина.

Всё это также казалось ей непривычным. На родине во все времена владыки внушали куда больший пиетет и вовсю пользовались тем благоговейным страхом, который внушали подданным. И охранять их приходилось в полном соответствии с этими чувствами. «Никак не цивилизуюсь на здешний манер, — подумала Галина. — Или не одичаю».

Здешние проспекты, вначале темноватые, постепенно стали светлеть, будто впереди был источник сияния.

— Шесть улиц, идущих от ворот к сердцу города — шесть лучей, — неожиданно проговорил Орихалко.

Тут все они вышли на истинную площадь. Она была широка и представляла собой невысокую платформу с пологими ступенями. Из плато рвались кверху резные водопады светлого камня, вздымая на мощной струе унизанные гроздьями лозы, плоды гранатов и яблок, когтистых грифонов с распростертыми крыльями, смеющегося дракона, лики в ореолах, фигуры людей, сплетенных в любовном соитии.

Но это были не шпили зданий. Это были — сами здания, сплошь покрытые глубокой резьбой. Если то было нездешнее искусство, то вовсе не современное: древнее, как пагода Шведагон или… Галина судорожно искала сравнений… да. Боро-Будур. Индийские пагоды, на изображения которых она любовалась в путевых дневниках.

— Приехали. Нравится? — спокойно произнесла молодая королева, оборачиваясь в седле.

— Тут ты…вы… все живут?

— Да не волнуйся, Гали. Только в нижнем ярусе и то во время паломничеств. Выше у нас сокровищницы, библиотеки, хранилища картин и прочих редкостей. Кьяр, видишь ли, хочет, чтобы наша третья очередь получилась красивой. Вот и послал меня налюбоваться по самую маковку, чтобы внутри отпечаталось.

Подбежали прислужники, взяли коней за повод, повели по широкой и пологой аппарели. Затем помогли всадникам и всадницам сойти наземь. Распорядители указывали, где кому разместиться, — вроде бы не одних Галину и Орри подхватило по дороге шествие.

Внутри нижнего этажа мигом сделался шум.

— Сэнья Галина! — поманила рукой Зигрит. — Решай, что сначала: кормиться, омываться с дороги или смотреть ваши дамские апартаменты. Вода с едой там имеются, главное пированье ожидается ближе к вечеру.

— Предпочту разобраться с вещами, ваше молодое величество, — Галина чуть поклонилась, памятуя совет и чтоб ничем не провоцировать королеву.

— Да, я жду от вас пенья и игры, так что вспомни что-нибудь, будь так ласкова. Не возражай — нам древнего лада не нужно, публики ты не боишься. Инструмент жди, пришлю вместе с игроком.

— Это приказ?

— Ай, не говори пустого. Совет. Слишком ты долго была одна. Ото всех отвыкла.

И удалилась, высоко неся свой живот.

— Орри, не пойму. Отчего тут все так мало чванятся?

— Да вообще нисколько. Что дано, как тут говорят, то уж не отнимется и не ущербится. Не нужно раз за разом утверждаться в том, что ты поистине есть. А, не нисколько как у прочих, но мало? Ну, у королевы — мужицкая спесь. Сэнья слышала о такой? Гордится своими корнями.

Им с Орри досталась комната не хуже и не лучше гостиничной, светлая, чистенькая, только что портреты на стенах, писанные прогорклым маслом, выбивались из общего стиля. Нечто вроде музейного запасника для третьесортных приобретений, решила Галина. Славно. За ширмой имеется нечто вроде таза со сливом и дудочка лейки наверху, у стены — двойные нары с занавеской, под ними хорошенький сосуд для интимных целей. Даже вроде бы вода по трубам течёт со второго этажа.

Ну и большой светильник с душистым маслом, разумеется.

Едва ополоснулись по очереди и расправили одежду, как в дверь постучались. Вошёл Михаил. Над его новым платьем червцы потрудились ещё пуще, чем над старым, бородка и кудри были как следует умаслены, а через плечо свисала на широкой атласной ленте самая настоящая гитара. Шестиструнная, хорошей фирмы.

— Девочки, Зигри говорит, вам аккомпаниатор нужен?

— Спасибо, моя сэнья пока еще не выбрала, что будет петь, — ответил Орри.

— А вы как, Галина Алексеевна?

Она покачала головой:

— Времени совсем ведь нет. Я рада, но вам, Михаил, и так и эдак подбирать придётся.

— Вот этому и поучимся, а то надоело лелеять самое главное чрево в стране. Разнообразие — великая штука! Так что мой инструмент к вашим услугам. Что исполняем?

— Я ничего не знаю наизусть, и то пустяки какие-то.

Галина стала торопливо рыться в одной из сумок. Две книжки — как давно она в них не заглядывала!

— Вот «Романсы о дамах и кавалерах», собрал или сочинил Арман Шпинель Фрайбуржец.

— А, слыхали-слыхали! Весёлое дело. Он ведь неподалёку от нас родился, а под конец жизни стал скондским амиром. Говорят, даже Амиром Амиров, вроде короля тамошнего. Там даже и лады бывают написаны, только такими крючками вместо нормальных букв.

— Мне приходилось слышать. Давай попробуем?

Она открыла текст почти наудачу. «Как гадание по Библии», — усмехнулась про себя. Михали присел на колено, выставил гитару вперёд грифом.

— Если это?

Ночь носит властный плащ, расшитый серебром,

В прозрачной темноте я двигаюсь как тень;

О бархат тишины, наполнившей мой дом!

К её брегам спешит на склоне дня олень

Пить молоко любви из кубка лунных чар,

Омыть свои глаза, что марой день обжёг.

Когда помилует нас солнечный угар,

Войдём мы в Прорицателей Чертог.

Луна, ты светоч тех, кто не снисходит в сон,

Червонец мысли разменяв на горсть монет:

В их блеске ведь извечный пламень отражён

Глубин, которым наяву прозванья нет.

Михаил глуховато бренчал по струнам, пробуя мелодию. Где-то на середине к ним подстроился Орихалхо, искусно переплетая второй голос с первым, но рутенец воспротивился:

— Не пойму, кому вторить. Сами себя голосом и словами ублажаете.

Но всё-таки они закончили, на здешний манер понизив и приглушив тон в самом конце.

— А ещё не попробуете, френдки? — спросил Михаил. — Вот-вот ритм поймаю. Сложный он.

— Вот попроще, — согласился Орри. — Сэнья, ты слышала?

— Ты, чья родина — сон, приходи наяву,

Невесомой стопой пригибая траву,

Пролетая сквозь мрак, превращаясь во свет…

Ты, которой во времени нет, —

Пропел и сказал:

— Если не знаешь, подтяни потихоньку. Голосом играть не нужно.

— Как клинок в тёмных ножнах сиянье твоё,

И встаешь ты, пронзая собой бытиё —

И мой разум рассечен тобой пополам:

Я безумье мое, словно выкуп, отдам

За покров из твоих златотканых одежд,

Что собой отделяет глупцов от невежд;

И горит, словно рана, осколок луча

Там, где хмурую ночь облекает парча.

— Да знаю, знаю, — вырвалось из Галины во время паузы. — Однажды слышала. Это вроде суфийского, верно?

— Верно. А теперь попробуй идти голосом поверх моего.