Непонятно, безнравственно, но факт: воры часто добиваются куда больших успехов в деле божественной икономии (в ином греческом произношении — экономии), чем жестковыйные праведники. Недаром экономика теснейшим образом связана с торговлей, и у начала обеих стоит Гермес, божественный плут. Он украл Аполлоновых коров, положив тем начало мясному и молочному животноводству; ухитрился обманом вытрясти черепаху из ее панциря — и стал прародителем и покровителем музыкантов. Украл небесную Изумрудную Скрижаль — и вот алхимики, гностики, химики и ересиархи всех мастей по гроб ему благодарны. Не будь его, не было бы ни наук, ни ересей. А без ересей — на каком точильном камне тогда правила бы себя религия? Без прогресса — как бы мы поняли, насколько отошли от своего естества?

Дионис унес с Олимпа виноградную лозу. Стать богом для пьяниц — вроде бы нехорошо, но ведь он еще и прообраз Христа (вспомним приключение с пиратами, которые приковали его к мачте и чуть не убили): именно благодаря ему, а не Митре-Быкоубийце, образ Мессии прорисовался таким кротким. Христос — Виноградная Лоза, Источник Божественного Хмеля… О, какой суфизм!

Сам Иисус тоже как-то раз поименовал себя вором. Это не кощунство: ведь на всех благородных ворах лежат отчетливые знаки неразрывной связи — шута и пророка, владетеля и раба, короля и жертвы. Разные грани одного и того же бриллианта, две стороны одной монеты.

Знаки избранничества на эту амбивалентную роль неявны. Не всякий избранный может их вынести: легче иной раз распяться, чем стать объектом насмешек. А если (и почти неизбежно) — и то, и другое? Можно ли лучше почтить царя, чем сделав из него трикстера и скомороха?

Иисус смеялся сам, и с совершенно серьезной миной — это многих впоследствии сбило с толку. Прометей был серьезен и не занимался сочинением парадоксов — вот оттого, может быть, и кончились его благодеяния таким жутким провалом… Нет, все-таки никого из знаменитых воров богам не удавалось прищучить по-настоящему: они всегда добивались своего — если не прощения, то перерождения. Хуже всего пришлось опять-таки Прометею. Он же принес на землю не пылающую благодать, а символ вечной войны человека с природой, которую с тех пор человек ведет без малейшего успеха, ибо в ней и победа, и поражение одинаково порочны и безнадежны.

Разумеется, Христос куда более удачливый вор, чем Прометей и Дионис. Ибо единственное, что стоит воровать с неба — это небесное спокойствие.

Судьба его двусмысленна, как его чудеса (по-гречески знамения, по-арамейски — аяты) и речения.

Ибо единственное, что пророки отнимают у людей, твердо стоящих на этой на земле, — это душевное равновесие и умственное благодушие.

В знаке Рыб

Имя — РАХАВ

Время — между февралем и мартом

Сакральный знак — Рыба

Афродизиак — миндаль

Цветок — черная гвоздика

Наркотик — дурман Datura Ciedien

Изречение:

«Это твой мир, — сказал он. — Ты — человек этого мира… Нет способа избежать делания нашего мира. Поэтому воин превращает мир в свои охотничьи угодья… Воин подобен пирату, который не колеблясь берет и использует все, что хочет, но воин не возражает и не оскорбляется, когда кто-то берет и использует его самого».

Карлос Кастанеда

Шагая по суше как по воде и по воде как по суше — потому что крепко задумался, настолько, что забыл, что возможно ему и что прилично, — разговаривал Дэвид сам с собой:

«Сначала определим, что я ищу, — решил он. — Как с надрывом пелось в одной старинной песенке, мы ищем, мы ищем потерянный рай. Но в некотором смысле мы его и не теряли, потому что у нас его отродясь не было. А в известном плане мы его уже нашли, ибо нам необходимо искать что угодно, лишь бы в итоге сотворить самих себя, и рай — самый чудный предмет для поиска, не считая разве Святого Грааля, и итог этого поиска — создается одновременно с ним: а силой ли нашего желания или нашим личным преображением, уже не так существенно».

Тут он потрепал по холке верную Беллу и продолжил:

«А еще говорится, что потерянный рай — повод к робинзонаде и ее пролог. Не будь грехопадения, так и сидели бы мы в благословенной земле, будто редька. Но не всякое странствие — робинзонада: ведь последняя непременно желает острова, хотя бы такого, как покинутая нами Киммерия. То, что получается, когда море навсегда заливает узкий перешеек, превращая сушу в болото и пуская по болоту бурные волны, воспел писатель Аксенов в „Острове Крым“. А другой, Стивенсон вроде, посмеялся над мучениями бедолаги, который вообразил себя покинутым на плевом островке, с которого можно было перейти на материк, едва замочив концы панталон. Он еще сам звался „Покинутый“ или „Похищенный“, словом — найденыш. Ведь все Робинзоны — найденыши, их же, в конце концов, находят. Или, на худой конец, эмигранты, как самый первый из носящих это имя. А если погрузиться вглубь веков, так и у того самого первого Робинзона отыщется изрядная уйма прототипов! Дитя из корзинки Моисей становится царским любимцем, изгнан в пустыню, возвращается вождем и учителем народа бродяг; некто Живой, сын Сущего, Хайй-ибн-Якзан — появляется на своем острове в виде младенца, упрятанного в ящик (прямой царевич Гвидон); будучи вскормлен ланью, постигает все науки и даже любовь Божию к себе прямиком из природы, обретает друга, оставляет свой остров ради проповеди и возвращается на него снова, как, впрочем, и тот, что Робинзоном звался. Да и самый великий из обретенных в корзине, то бишь, в плетеных яслях, — получает царские дары и почитание от пастухов и магов, повзрослев, уходит в пустыню, возвращается ради проповеди, креста и венца, но в конце концов также поселяется на своем истинном острове. И остров этот на небесах — не есть ли воставленный и сызнова обретенный рай?

Таковы все истории чудесных найденышей, царских детей из корзины (а в том, что герой Дефо слишком уже взрослый, винить следует совмещенного с ним матроса Селкирка), ибо вообще все дети приветствуются на этом свете как цари и странники, что приносят духовные дары и уходят в далекую даль, быть может, в самую смерть.

Решено: я придумаю историю о таком найденыше, и будет она мне компасом и путеводной звездой. Это та самая сказочка, которую Оливер задолжал не в меру красноречивому Далану, ответившему своей троицей на одну его повесть».

И Дэвид начал рассказывать себе самому, и не было у него аудитории, кроме Белой Собаки, которая, впрочем, оказалась вдумчивым слушателем. Сказка называлась -

ИСТОРИЯ ЗНАКА В КОРЗИНКЕ

Когда Оливер был моложе и легкомысленнее и не тянуло его шататься по магистралям, трассам и проселкам, любил он в перерыве между своими выступлениями и их обдумыванием (так сказать, меж нотным станом, эстрадой и роялем в кустах, потому что во время сочинительства он вписывает в свою комнату правильный треугольник, пытаясь одновременно исполнить и закрепить мелодию, текст и миманс, приходящие к нему неразлучной троицей) — любил он ездить в трамвае или на троллейбусе, который идет неизвестно куда, и не спрашивать ни у кого из пассажиров о маршруте; как будто заблудился и не желает преодолеть свое заблуждение. Садиться, не смотря и не вопрошая о номере, сходить, не слушая механических воплей радиогида, бродить по городу, что способен и не такую трамвайную вишенку проглотить и косточки от нее не выплюнуть, — счастливо потеряться до того самого времени, когда найдет на стены, стогны и башни тьма и зажгутся чаши фонарей. И так же наугад и наощупь возвратиться в знакомое место, а оттуда — в свою гостиницу. Там он находил не кров, а новую идею. Ибо -

Ни в облаках, ни на торном пути

Блудным сынам не судьба затеряться;

Если решат в кой-то век возвращаться,

То лишь затем, чтобы снова уйти.

А судьба их — поджидать, где и когда стукнет им в маковку точно костяным старушечьим пальцем: насиделся — пора место сменить!