Хотела руку убрать, да не успела. Радогор её поймал и к щеке своей пальчики её приложил, улыбнулся:

— Тёплая… А я уж боялся, Снегурочкой станешь.

Ладошку поцеловал мягко и к груди своей прижал. Злата кожей почувствовала, как часто сердце его бьётся.

— Какой же я глупый, — заговорил снова. — Мне такое сокровище судьба даровала, а я и не заметил. Чуть не потерял тебя. Моя Лада.

Она почувствовала, как лицо краской заливается, глаза отвела — неужто и правда любит? Он сел рядом с ней, по щеке ласково погладил, в глаза заглянул.

— Только теперь понял, что не зря нас Макошь свела, Лада — соединила. Ты сама подтвердила, ночью в бреду мне всё рассказала. Прощения за что-то просила, да только не тебе виниться нужно, а мне. Я слепец.

— Но я же… — начала было, да губы жаркие речь её остановили — не время для слов.

Радогор растрёпанных кос её бережно коснулся:

— Позволишь ли?

Злата кивнула тихо. Чудно было наблюдать, как он осторожно, прядка за прядкой, косы её расплетает*. Не думала она, что столько нежности в нём, столько ласки. Волосы сквозь пальцы, как шёлк золотой скользили, по плечам хрупким рассыпаясь.

— До сих пор боишься? — заметил, что дрожит она всем телом.

— Не боюсь, — шепнула, руками шею его обвивая.

Прильнула ближе. Все страхи девичьи в глазах его янтарных пеплом обратились. Шкура медвежья скользнула с неё, тонкий стан открывая — не стыдно, лишь жар по телу. Радогор коснулся губами её плечика, к душе прильнул, вздохнул тихо, лицом в золото волос зарываясь, вдыхая дурман нежной кожи — даже среди зимы она пахла полевыми травами и солнцем — летом. Прильнул к губам нежно, на подушки её увлекая.

Злата и себя позабыла в объятиях жарких. Внутри будто гроза разыгралась, дыхание рваными порывами ветра обратилось, сердце в груди громом загрохотало. Ноготки своею волею кожу на спине Радогоровой молниями тонких царапин расчертили. Кузнец от того зарычал зверем, всё дальше уводя её к самому центру бури, что в них бушевала. Злата едва дышала уже, когда тело, словно молнией пронзённое, вспыхнуло пламенем, а после тысячью искорок рассыпалось, оставляя за собой лишь истому и сладость.

Уж и утро прошло, а Радорог со Златой ещё в кровати нежились. Она голову на грудь его опустила, вспомнила, как Макоши молилась о судьбе лучшей. Кто ж мог знать, что судьба её уже совсем близко была? Что счастье, богами ей уготованное, именно в тот день ей подарено было?

— Не больно тебе? — спросил её, нежно по спине поглаживая.

— Не больнее, чем стрелу из ноги вынимать… — хмыкнула.

Радогор даже сел в кровати от удивления и беспокойства.

— Что ещё за стрела?

Злата откинула одеяло и показала ему круглый шрамик на правом бедре.

— Как же это? На охоте?

— Нет. Это мне вздумалось сестру стрелять научить. Ей тогда лет восемь было. Я лук ей дала, как держать его показала. Сама пошла мишень соломенную поправить, а она уже стрелу наложила. Тетиву натянуть сумела, да не удержала. Вот такой урок мне дала…

Он склонился и лёгкий поцелуй на шраме оставил.

— Ты ведь научишь наших дочерей стрелять? — спросил, лаская губами нежную кожу, Злата, которая прикрыла было глаза от удовольствия, взглянула на него удивлённо.

— У нас ведь нет дочерей.

— Долго ли умеючи… — улыбнулся лукаво, в глазах его хищный огонёк мелькнул.

— Радогор, — выдохнула смущенно.

— Скажи ещё раз, — он до сего дня и не думал, что его имя вот так звучать может — нежно, чуть дыша.

— Обожди, — начала понемногу отползать от него, понимая, что он задумал, — день-деньской ведь уже, нужно… печку растопить… тесто поставить…

Радогор смотрел на неё, не отводя глаз. Крадучись, как кот, птичку завидевший, ближе подбирался. Злата сглотнула нервно, метнула взгляд в сторону, примеряясь, сможет ли одним прыжком из кровати выбраться. Будто это спасло бы её…

Дёрнулась в сторону, и тут же в его сильных руках оказалась:

— Не пущу, — прошептал, к её спине прижимаясь. Голос его на хриплое рычание походить стал. — Ты перемёрзла вчера, тебе отлежаться денёк надо… а я тебя согревать буду…

Подтянул её за бёдра к себе, и Злате ясно стало, что не выбраться ей. Тихонько застонала, чувствуя его горячие губы на плечах, по телу снова сладкая дрожь разлилась — и как с ним совладать теперь?

***

Солнце медленно катилось к полудню, морозный воздух щеки пощипывал, снежок под ногами скрипел. Хороша зима!

Велеслав уж к двери потянулся, да замер на месте, прислушался.

— В кузнице Радогора нет, — на двор вслед за отцом Изяслав вошёл. — Неужели спит ещё?

— Похоже, занят твой брат сегодня, — задумчиво протянул Велеслав.

— Что значит занят? Давно ж условились на охоту пойти! — парень ринулся к двери, чтобы вытащить ленивого брата на мороз, но вдруг замер в удивлении — из избы женский стон донёсся, да такой сладкий, что зависть берёт… Улыбнулся удивленно, едва ли ушам своим веря.

— Я же говорил, поладят! — хмыкнул Велеслав. — А ты мне всё Любава… Василиса… Строптивую выбрал… Не позволит… Вон, слышал, поёт как? Соловьем заливается!

— А что в Василисе-то плохого? Буй-тур вон с лета вокруг неё волчком крутится. Бабы, говорит, много должно быть…

— А я и не говорил, что плоха, просто жена каждому своя нужна. Кому-то кроткая, кому-то большая и «мягкая», а кому и строптивая… Важно чтобы души коснуться смогла, в сердце огонь разжечь. Иначе и жизнь не жизнь, и мёд горький…

Комментарий к Лада

*На Руси, после замужества, прикасаться к волосам женщины имел право только муж. Позволить мужчине расплести косу или расчесать волосы было, возможно, даже более интимно, чем секс.

========== Костёр в Нави ==========

Златояра и не заметила, как зима минула. Сама себя от счастья не помнила, каждый день до истомы зацелована ходила. Милодара смотрела на сына и жену его, и счастью их нарадоваться не могла, не иначе сама Лада их очаг беречь стала. Все дивилась насколько её сын, оказывается, ласковым да заботливым быть может, всё Златой, Златушкой жену звал — совсем переменился.

А на Радогоровы именины Златояра всю семью у стола праздничного собрала, хлебом-солью потчевала, мясо да соленья отменные подавала. Милодара смотрела на невестку, да всё понять не могла, что не так: то ли в доме изменилось что, то ли со Златоярой случилось. С виду весела была, как обычно, приветлива, а все ж неспокойно матери было, будто не доглядела она чего. Смотрела, думала и решила поговорить со Златой в сторонке. И так спрашивала и эдак и, наконец, поняла всё — не зря ей на днях снилось, будто она щуку в реке поймала, ох не зря. До вечера обе как на иголках сидели — глаза светятся, а сказать не решаются, чтоб не сглазить.

Уж и гости по домам разошлись, а Златояра всё маялась — и всё думала, как бы новость поведать. Радогор забеспокоился даже:

— Ты чего смурная такая?

— Да нет, просто…

— Злата… — он уже научился отличать, когда она лукавит, тревожится или молчит о чем-то.

— Я… ну… и как сказать-то не знаю… — Злата нервно теребила в руках передник, подыскивая слова.

— Говори уж как есть, стряслось чего?

— Да нет, хорошо всё, даже очень. Я… мы… у нас маленький будет, — сказала и замерла на месте, глядя на мужа.

— Ты даже не представляешь, какое счастье мне сейчас подарила, — прошептал Радогор, к груди любимую прижимая. Опустился на колени и губами к её животу прижался. — И как такое выходит? Кузнец — я, а всё лучшее, что есть в моей жизни тобою создано.

С того дня он жену ещё пуще опекать да баловать стал, любой каприз исполнял. Ведь не даром говорят: чего тяжёлая хочет, того дитя её желает, а ему отказывать нельзя.

***

На Ярилин день посреди деревни ярмарка развернулась. Купцы наперебой свои товары предлагали, скоморохи потешное представление затеяли — вся площадь весельем гудела. Погода тёплая, вот-вот жара начнётся, а пока можно нежиться в ласковом летнем солнышке. Любава бродила по площади среди лавок, да все ей не то было. Подружки её щебетали наперебой, у одного купца меха щупали, у другого ткани присматривали, у третьего колечки примеряли, а ей прям тошно было. Куда ни глянь, везде ненавистные золотые косы мелькали.