— Хазарин.

— Ты где его нашёл?

— Там.

Сорока сдавленно засмеялся и подошёл ближе.

— Вот не нравится мне этот парень, — обернулся он к Злате. — Болтливый больно, прям не переговоришь его.

— Это ты еще не слышал, какие он байки рассказывает…

— Надо будет послушать. А пока глянем, что за гостинец твой балагур нам принёс.

Десятник носком сапога перевернул хазарина на спину, тот уже очнулся и глядел испуганно.

— По-нашему балакаешь? — тишина. — Конечно балакает, иначе его в разведку не отправили бы. Вставай.

Лазутчик сел, оглянулся несмело, попытался стереть с лица грязь да зашипел от боли, когда разбитую щёку задел.

— Есть хочешь, братец? — перед лицом хазарина замаячила тарелка с недоеденной рыбой. Он поспешно замотал головой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы разглядеть жестокость за сорокиной приветливой маской. — Правильно, не брат ты нам. Ну, рассказывай, кто таков, откуда? Где теперь ваше городище стоит?

Хазарин плотнее сжал губы, будто слова уже рвались с языка, и он силился их удержать.

— Так не пойдёт, парень, — нахмурился Сорока и, ничуть не переменившись в лице, вогнал нож пленнику в ногу. Никто и заметить не успел, как он его достал. Хазарин взвыл от боли.

— Что тут у вас? — подоспел Борич — дозорные доложить успели. — Сорока!

— Что? Он говорить со мной не хочет…

Воевода вздохнул тяжко, только что не зарычал.

— Тащите его ко мне в шатёр и Радогора найдите. Сорока, ты тоже.

— Уже бегу… — его лицо украсил злобный оскал — зверюга, кровь почуял.

Златояре на удивление даже жалко парня не стало. Стоило снова воином облачиться и сердце, словно очерствело. Мы все такие, подумалось вдруг, каждый из этих трёх тысяч, дома мирными ремесленниками, землепашцами были. Здесь же, вдали от дома, на вражьей земле, даже глаза другими становятся — увядают в них и милосердие, и жалость, и человеколюбие. Враг — не человек, у него нет лица.

Так и Сорока прежним стал. Как бы любовь ни усмирила зверя в нём, а убить эту кровожадную тварь не смогла, и никогда не сможет. Ещё месяц назад он с необъятной нежностью на Агнию глядел, прощаясь. Отдал ей свой нож и строго-настрого наказал глотку резать любому, кто прикоснуться к ней посмеет. Невесомо пальчики её целовал. Лишь напоследок не удержался и жадно к устам её прильнул. А после вскочил на коня и умчался вслед за выступившей в путь дружиной, будто боялся не вынести расставания и вернуться. Как же меняет людей власть над чужой жизнью. Там он волчонком ласковым казался, а здесь и на человеческом лице его клыки заметны.

Хазарин всё рассказал. Кто знает, что Сорока с ним всю ночь делал, но он всё рассказал. Ладьи тем же утром отправились домой, в Белоозеро. И покатилось кровавое колесо по хазарской степи. Стойбища и деревеньки горели одна за другой, горем и смертью обернулось новгородское воинство. Злоба и жажда мести ослепили дружинников, алчность в сердца закралась. Недели не прошло, а половина войска уже верхом была — степные лошадки, легкие да быстроногие, несли их вперёд, все дальше в эти необъятные просторы. За дружиной следовал обоз, где телеги день ото дня всё больше прогибались под весом золота и прочего крама.

Одна беда была — жара. Приходилось надолго задерживаться у источников да мелких речушек, чтобы дать людям и лошадям отдохнуть, а их, чем дальше на юг, становилось всё меньше. Лишь иногда гроза поливала эту сухую землю ливнем, давая новгородцам небольшое облегчение. Будто даже вдали от родных мест и капищ Перун благоволил своим воинам. Но следующим утром солнце снова жгло огнем немилосердным.

Когда на степь начали опускаться сумерки и зной немного спал, Златояра вышла на пригорок, с которого хорошо была видна примостившаяся у хилой рощицы деревня. Именно туда ей предстояло отправиться этой ночью, чтобы разведать путь дальше на юг. Полной грудью вдохнула она пахнущий душистыми травами сухой воздух, поправила ещё раз ремни на поясе. Кольчуга под кожаным доспехом привычно давила на плечи. Выгоревшие на солнце косы её казались почти белыми рядом с загоревшим обветренным лицом. Полоса черной сажи вокруг глаз уже, будто въелась в кожу. Она не смывала этого рисунка с того дня, как войско покинуло берега Вльги. Эта маска надёжно скрывала её лицо от справедливого суда богов и людей. Злата боялась, что, сорви её кто-то, ледяная корка на её сердце треснет, и дрогнет рука в бою, ибо темная часть души её, что сейчас гуляла на свободе, купаясь в чужой крови, снова окажется в клетке.

— Готова? — на лице Радогора не было и тени беспокойства. Он уже знал, на что способна его Лада, или то, что вело ее сейчас. За два месяца, что провели они в бою, Злата ни разу не оплошала. Она видела эту степь насквозь, будто лисицей родилась в этих местах. Когда надо было разведать путь, её десяток тенями бесплотными растворялся в сумерках и возвращался до рассвета, зная все тропки и источники в округе. Даже когда хазарский Каган послал против них тысячу конников, она вышла из битвы едва ли с парой царапин от вражьего меча, тогда как сотня дружинников сложила головы. Кто знает, откуда, но в ней теплилась сила, природу коей он не ведал.

— Готова — кивнула она в ответ и в её глазах мелькнула на миг та теплота, какая бывает только между родными людьми, и он почувствовал, что его любимая нежная Лада — жива, где-то там, под этой маской зверя.

— Борич велел Сороке выдвигаться вместе с тобой.

— Что? С Сорокой в разведку? Да у него же рот не закрывается! Он всю степь перебудит своей болтовней.

— Прекрати, он своё дело знает, тебе это хорошо известно. Да и мне спокойнее будет.

— Радогор…

— Не перечь. Я видел, как слаженно вы с ним бьетесь, хоть и рычите друг на друга, по старой памяти.

Тут он был прав. Злата понимала, что давно в Сороке врага не видит, но показать это всем до сих пор упрямилась.

К закату оба десятка уже готовы были двигаться в путь.

— Разузнаете, кто там стоит, сколько их, и мигом обратно, — напутствовал их Борич. — Мечей без крайней нужды не обнажать, ясно вам?

— Ясно, — буркнула Златояра, недовольно поглядывая на оскаленную рожу Сороки. Никак сам с нею пойти напросился.

— А ты чего злая такая? — спросил её десятник, когда они вышли на узкую звериную тропку.

— Слушай сюда, птаха! — зарычала Злата и ткнула его пальцем в грудь. — Если твой язык-помело хоть одного зайца в округе спугнет, я тебя оглушу и брошу посреди степи, заберу на обратном пути, может быть, ясно тебе?

— Да ладно, ты ж меня так и не одолела тогда.

Злата молча покосилась на своих ребят. Когда Добронрав и Тихомир ступили вперёд, Сорока потешно скорчил перепуганную мину и пообещал вести себя тихо.

Двигались быстро и тихо, и часа не прошло, как впереди уже показались первые костры и землянки. Рощица была хорошим укрытием, а потому Златояра повела отряд именно туда.

— Ну что там? — шепнул Сорока, опускаясь в траву около Златы.

— Конный разъезд. Десятка три хазар — лучники, разведчики. Это с теми, кто дозором вокруг деревни стоит — знают, что мы близко. С десяток семей селян.

— Ох, ты смотри, да у них здесь лошадок целый табун.

— Верно, они здесь землю не пашут, коней разводят. А это кто? — из шатра вышел воин в чешуйчатом доспехе. Он был явно выше хазарских воинов, да и лицом на них мало походил.

— Ромеи. Видать, новые приказы привезли, хазары давно у Византии под пятой ходят. Сколько их? С десяток, небось. С этими посложнее придётся.

— Что ещё за ромеи?

— Греки, их империя простирается на многие лиги, под их властью десятки народов. Они и на нас зуб точат. С одной стороны купцов наших привечают, а с другой хазар против нас науськивают.

— Так он, выходит, может чего полезного рассказать? — в глазах Златояры лукавый огонёк мелькнул — цель для себя выбрала. — Надо будет его живым взять.

По другую руку от неё в траву неслышно присел парень из десятка Сороки, толмач.

— Услышал чего, Гаян?