О долгой осаде крепости не могло быть и речи. Доступ к морю из защищённой бухты давал возможность хоть весь город в Каршу переправить. А потому был один путь — брать твердыню приступом. Борич в который раз обошёл лагерь, проверил обоз, и двинулся к роще, где, наплевав на погоду, работали его воины. Часть той рощи уже погибла под ударами топора.

— Что там? — спросил Радогор, подходя к воеводе.

— Ещё несколько сотен будут здесь до заката. Сколько сделали?

— Два десятка пороков*, ещё дюжину завтра закончим, пять башен, к вечеру щиты будут. Мы готовы, брат, только дождь мешает.

— Да, дождь… — Борич задумчиво обвёл взглядом серое небо. Не знаю даже, кому это больше на руку. Только сердцем чую, нельзя нам здесь задерживаться. Если и завтра небо не прояснится, что делать?

— Пойдём на приступ. А что нам мешает? Наши парни грязи не боятся. Верхом не повоюешь, верно, но кони нам в этой битве и не помогут.

— Дело говоришь, — согласился Борич, задумчиво оглядывая сложенные на телегах орудия.

Радогор же смотрел в другую сторону, туда где Златояра весело хохотала над новой историей Важина.

— До сих пор злится? — Борич тоже обратил на неё внимание.

— Не то слово. Не говорит со мной с той ночи, старается даже не смотреть в мою сторону. А если и глянет, то волком. Даже спит в палатке со своими волчатами.

— И тебя это не тревожит?

— Ничего, перебесится. Я её знаю, — Радогор казался спокойным, а у самого кошки на душе скреблись каждый раз, когда видел, как Злата другим улыбается, а ему и взгляда жалеет.

До глубокой ночи возился он с орудиями, следил, чтоб всё правильно сделали, а возвращаясь в свой шатёр, будто случайно, пошёл мимо палатки, где златин десяток ютился. Через полог откинутый внутрь заглянул — спит его Ладушка, при оружии, под головой сумка седельная, хмурится отчего-то во сне. Зашёл в палатку неслышно, присел около неё, залюбовался — и как им, бабам, удается такими сильными быть? Спит вон на земле, не жалуется, бьётся наравне с мужиками и даже сейчас к бою готова. Вот разбуди её по тревоге, и она тут же бросится на врага, будто давно его поджидала. Радогор склонился осторожно и лёгкий поцелуй на её виске оставил.

— Можешь злиться сколь угодно, но ты — моя, и никогда я тебя не отпущу, что бы ты ни делала, — прошептал над самым её ухом.

У костра неподалёку Родогор Тихомира заметил да и присел рядом, вздохнул устало. Тот в ответ только хмыкнул тихо. Странно это бывает, вроде, и слова не сказали, а друг друга поняли.

— Косы ей кто заплетает? — спросил Радогор после долгого молчания.

— Марибор плетет, — отвечал спокойно, проводя точилом по ножу, медленно, будто с любовью.

Радогор чуть было не зарычал, руки своею волей в кулаки сжались, но он сдержался. Злата ведь наказание своё стерпела, и он стерпит.

— А расплетает кто?

— Думаешь, она позволила бы?

— Да по чём же мне знать, как в вашей стае волчьей заведено.

— Мы её стая, верно, — Тихомир усмехнулся тонко. — Да только волчица она — твоя, под любого кобеля не ляжет. Мы ей дети, братья, волки, коль угодно, но никак иначе. Она за нас горой стоит, мы о ней в ответ заботимся. Добронрав вот следит, чтоб она сыта была, и отдых себе давала. Всё одеялом её ночами холодными укрывает. — Радогор кивнул молча, зная, как беспокойно Злата спит с тех пор, как дитя потеряла. — Карин с Важином из шкуры лезут, чтобы печалилась поменьше.

— А ты чем занят? — сотник перевёл на дружинника любопытный взгляд.

— А я слежу, чтоб никто из них не заигрался.

— Ясно, — между ними снова повисло молчание. В этот раз Тихомир его первым нарушил:

— Ты бы поговорил с ней.

— Не подпустит.

— Она тоскует без тебя, злится до сих пор, а всё равно скучает. Пусть и улыбается каждый день, потешками сыплет, да глаза не врут ведь.

— Нам завтра в бой, пусть лучше злой будет, поговорить и после найдётся время.

Когда солнце, едва продираясь сквозь завесу туч, развеяло ночную мглу, перед воротами Тумен-Тархан уже кипела работа. Защитники крепости стояли на стенах в страхе наблюдая, как из утреннего тумана, прямо у них на глазах, вырастают огромные камнемёты. Пороки вдавились в размякшую землю, будто корни пустили. Осадные башни остались чуть позади, ближе к деревьям, где земля оставалась потвёрже. К полудню суета вокруг орудий утихла, всё было готово к атаке. Борич ещё раз оглядел неровный строй из трёх десятков камнемётов и повернулся к Радогору:

— Не желают они навстречу гостям выходить. Надо бы постучаться.

— Заряжай! — разнёсся над строем голос сотника. — По воротам! Бей!

Два порока, что стояли ближе к середине строя, заскрипели сырым ещё деревом, отправляя в воздух два немаленьких валуна. Камни ударились по бокам от ворот, выбивая куски вековой кладки. Следом за ними в небо взмыл ещё десяток камней, обрушиваясь на стены и город за ними.

Над воротами крепости зашевелились баллисты, послышались приказы командиров. Первые заряды тарханских камнемётов всего на десяток шагов не долетели до строя новгородцев. Зато огромные стрелы из баллист, хищно просвистев в воздухе, вонзились в деревянные щиты у подножия пороков по самое оперение.

— Ну, вот, проснулись… — бормотал Борич с растущей злостью и жестокостью в глазах.

Над полем, что отделяло новгородцев от стен Тумен-Тархан, уже не переставая летали камни, саженные стрелы баллист то и дело протыкали насквозь зазевавшихся русичей, оказавшихся с внешней стороны оборонных щитов. Камни падали на головы новгородских дружинников, безжалостно круша черепа, ломая кости, отнимая жизни. Потерь пока никто не считал. Сквозь грохот камней о стены Златояре послышались крики и плач тех, кому от войны завсегда было только горе — мирных жителей. Но сейчас они были врагами, безликими душами, до которых ей совсем не было дела. Время вокруг, будто взбесилось, взгляд падал то на медленно летящие в обе стороны камни, то на снующих туда-сюда дружинников да воинов на стенах крепости. Златояре не терпелось пустить в ход свои топорики, да Борич не спешил — знал, что, пойди он на приступ, может потерять всё. Нужно было выманить врага на поле, толкнуть его на отчаянный ход. Время клонилось к закату, а орудия и не думали затихать.

— Не зевай! По правую руку бьют! — слышалось отовсюду. — По башням наводи! Огоньку дадим!

Не сразу в голове у Златы укладывались разрозненные приказы, она их не слушала почти, ибо её делом пока было ждать своего часа. А потому из груди её вырвался то ли удивлённый, то ли восторженный вздох, когда заряды из пороков стали, разбиваясь, разливать вокруг себя пламя. Знала же, что горшков с маслом заготовлено несколько сотен, а всё ж заворожено смотрела, как вспыхивают баллисты на башнях крепости, как темнеющее небо окрашивается кровавыми отблесками пожаров. Сердце её колотилось в груди от какого-то дикого восторга.

Она очень ясно представляла себе, что творится сейчас в городе. Обломки полуразрушенных каменных домов, наверняка, разбросаны теперь по улицам. Люди в страхе мечутся в поисках укрытия или родных, потерянных в безумной сутолоке. Кто-то заливается слезами, оплакивая погибших, кто-то изо всех сил старается сохранить холодный рассудок. Кто-то, должно быть, отчаянно пытается остановить пожар, что жадно расползается от улицы к улице. Страх, всё совершенно точно пропитано там страхом, животным ужасом перед чудовищами, что рвутся теперь в город, сотрясая даже древние стены могучими ударами.

За всю ночь Борич не дал отдышаться ни защитникам крепости, ни своим людям. Пороки, коих уже стало на треть меньше, остановились лишь ближе к рассвету. Над городом повисла тишина. Издалека казалось, что в крепости не осталось никого, однако на стенах виднелись измученные за ночь воины. То там, то там из-за стены степенно плыл в небо черный дым пожарища.

Затишье, однако, было недолгим. Новгородский воевода не был милосерден ни к врагу, ни к своей дружине. Когда воинам, стоявшим у орудий всю ночь, было позволено отдохнуть, их место заняли другие, и уже к полудню город снова осыпало градом камней. Едва усмирённые пожары вспыхнули с новой силой.