«Рано или поздно им придётся взяться за мечи», — Борич знал это лучше, чем самого себя. Ведь другого выбора у них не было — сбежать в Каршу значило бы покрыть себя позором, а что ещё хуже, это значило бы почти добровольно отдать один из лучших портов и крупнейший рынок на пути из Хазарии в Таврику. С русичами в Тумен-Тархан Каганат окажется отрезанным от морского пути в Византию.

И ведь опыт никогда не подводил воеводу, как не подвёл и в этот раз. На третий день осады ворота крепости открылись, выпуская на поле византийское войско, пусть и состояло оно из хазар больше, чем на половину, но вёл их турмарх*, прибывший из Таврики. А хазары завсегда воевали под командой ромеев, с тех самых пор, как преклонили колена перед византийским императором. За турмархом спешно строились тяжело вооружённые ромейские конники — они всегда были главной силой их войска. Хазары тоже почти все верхом были. Борич, глядя на это, зло усмехнулся — земля на поле так и не успела просохнуть ещё, тяжко с лошадками будет. Лучники и пехота врага растянулись последним рубежом перед воротами крепости.

Новгородцы же коней и вовсе седлать не стали — пешими им издревле сподручнее воевать было. Воевода бегло оглядел своё войско — лучших богатырей в первую линию поставил, лучники за ними уже стояли наготове. Из подлеска за спинами новгородцев выкатилась дюжина малых пороков — не зря Радогор исхитрился и уменьшил их до полутора саженей в высоту. Сетки в них уже полны были мелких да острых камней.

Ожидание первого выстрела вязкой жижей заливало поле сечи. Златояра едва не дрожала от нетерпения. Лица её «волчат», по её примеру, были изрисованы нынче сажей, только глаза из-под шлемов горели жаждой крови. Она ждала лишь команды Борича. Вот он встретился с ней взглядом, вынул меч из ножен, поднимая его высоко над головой, взмах — и несколько сотен стрел сорвались с тетивы, жадно ища своих первых жертв. Малые пороки заработали с ничтожным промедлением. На новгородцев в ответ посыпался град стрел, а вражеская конница сорвалась в галоп.

— Стена! — взревели сотники.

Первая линия русичей сомкнула щиты и ощетинилась копьями. Лёгкие хазарские конники, что вырвались вперёд, пытались было осадить коней. Но те, обезумев от страха, продолжали нестись вперёд, на полном ходу падая на копья новгородской дружины или сбрасывая седоков. И снова Мара* явила своё самое страшное лицо, запела воплями раненных и умирающих, стала созывать слуг своих, воронов, на пир знатный. Воины падали наземь, словно полные колосья от её серпа. Златояре на миг показалось, что мелькают в сутолоке, то тут, то там её смоляные волосы, да глаза бездонно чёрные. Только некогда ей стало Навью царицу взглядом ловить, пора было выплатить ей дань полагающуюся, свою жизнь чужими душами откупить.

Топорики давно уже привычно лежали в златиных ладонях, тело, будто само вперёд ринулось. Ловко проскальзывая между воинами, она повела свою стаю в гущу битвы, туда, где уже щедро лилась кровь. Словно безумная, неслась Златояра вперёд, её верные волки неотступно за нею следовали, круша всех, кто посмел на пути оказаться. В каких-то двух десятках шагов она заметила Радогора, да он для неё сейчас был недостижим. Сердце до боли сжалось, когда заметила его исполосованный клинками щит, кровавые пятна на рукавах и латах. И не угадаешь ведь, чья кровь на нём, от того только тревожнее становилось.

С другой стороны богатым шлемом Сорока мелькнул, уже успел у кого-то коня отобрать, и теперь рубил головы направо и налево. И всё тот же оскал дикий играл на его лице — вот кому эта бойня поистине в радость.

Крепость становилась всё ближе, ряды врагов с каждым мигом редели. Потерь же новгородцев Злата не видела, она никогда не оглядывалась, только вперёд рвалась. И каждый враг ей лёгкой добычей казался — слабые, мелкие, медленные. Ярость бурлила в ней пламенем, глупая жажда крови требовала достойного противника. И Макошь, судьбы владычица, не отказала ей в этом безумном желании.

На пути Златояры встал воин поистине огромный, не меньше трёх аршин ростом. Он был закован в сталь с ног до головы, с алым султаном на шлеме, а уж силы в нём было — не измерить. Вокруг него уже лежало, по меньшей мере, две дюжины трупов, и он продолжал рубить новгородцев одного за другим. Спесь да слепая отвага взыграли в Злате с невиданной силой. Несмотря на размеры, воин с небывалой быстротой и ловкостью вращал вокруг себя мечом, чуть ли не в рост самой Златы. Ей было плевать.

Глупость. Вот что вело её в тот миг, и она поняла это слишком поздно, да отступать было уже некуда. Злата «плясала», как ещё никогда в жизни, едва успевая отскакивать и уворачиваться от могучих ударов. Враг рычал от злости, пытаясь достать её, и, наконец, сумел выгадать мгновение, поймал её на ошибке. Топорище, которым она в последний миг попыталась отбить удар, раскололось надвое. Злата едва-едва сумела отвести лезвие меча так, что удар плоской стороной пришёлся ей по плечу. Она отлетела на несколько саженей в сторону и с силой приложилась головой и спиной об землю. Оглушающая боль полыхнула во всём теле, не вздохнуть. Ей показалось, что она уже на грани смерти, всё вдруг потеряло для неё смысл. Время, будто замерло. Серое небо перед глазами, в ушах глухой гул, будто неизмеримо далёкой битвы. Воздух со свистом врывается в грудь, причиняя ещё больше боли. Кулаки сжимают воздух, не находя отлетевшего куда-то топора.

— Вставай! — голос Сороки приказом резанул слух. Злата, едва различая, откуда он доносился, поворочала головой, пытаясь собрать воедино тонущий в тумане разум. Перед глазами всё плыло, звон в ушах заглушал даже собственные мысли.

— Вставай! — прокричал где-то совсем рядом Радогор, и она, попыталась подняться и оглянуться.

Ладонь случайно нащупала рукоять топора, и сознание понемногу стало возвращаться к ней. Она различила спины своих «волчат», что кольцом стояли вокруг неё, отбивая яростные атаки врага. С другой стороны заметила Радогора, который, попеременно с Сорокой, отбивал ужасающей силы удары почти разломанным уже щитом. Даже вдвоём они не могли справиться с этим ромейским великаном. Мечи отлетали от стальных лат, оставляя на них лишь царапины да вмятины. На стрелы воин даже внимания не обращал, хоть две уже торчали в его плече. Он, будто и боли не чувствовал. Копья ломались под ударами его меча.

Злата тяжело поднялась на ноги, всё ещё находясь в безопасном кольце своего десятка. Это дало ей несколько мгновений на раздумья. Безумная мысль блеснула в голове, предлагая совершенно немыслимый ход.

«Атакой в лоб его не взять, нужна хитрость».

Каких-то двадцать ударов сердца потребовалось, чтобы собрать вокруг себя ребят и пояснить им свой план.

— Ты спятила! — взъелся Добронрав.

— Да! Но нам надо поймать его за хвост, и быстро!

Пользуясь недолгим затишьем вокруг них, Злата отошла на несколько шагов, чтобы разбежаться. Кровь вперемешку со страхом билась в висках, позволяя забыть о боли во всём теле. Преодолев расстояние в несколько прыжков, Злата оттолкнулась от сцепленных рук Добронрава и Важина, пролетела над головой Радогора и намертво вцепилась в алый султан на шлеме ромея, рывком заставляя его откинуть голову назад.

— Карин!

— Да здесь я… — в глазах парня мелькнула насмешка, когда его стрела сорвалась с тетивы и мигом позже вонзилась в открывшееся уязвимое место под подбородком великана.

Воин замер на месте, пытаясь с хрипом поймать последний вздох, покачнулся и упал замертво. Недоумение в глазах Радогора медленно сменялось злостью, а потому Златояра не стала ждать, пока его гнев разразится громом на её голову, и ринулась туда, где Борич с дружиной уже теснил остатки вражеского войска к воротам крепости. Остальные поспешили за ней.

Тумен-Тархан и вправду показался дивным городом. Мало кому из новгородцев приходилось раньше в таком бывать, хотя искусанные войной поселения уже давно стали для них привычными. Тех воинов, что решили сдаться, заперли в подземельях города. Жители благоразумно попрятались по домам, чтобы не показываться захватчикам на глаза. Борич сразу же направился в порт, для него было важно не дать местным увести корабли. Златояра повела людей на невольничий рынок. Даже охваченная безумием боя, она не выпускала из мыслей тех, кого могла бы спасти, а невинные девушки, угнанные в рабство, занимали её думы уже не первую неделю — наслушалась от Сороки, как тяжко им в неволе приходится.