К ночи снега уже по щиколотку насыпало, и парни, что помладше, игру затеяли — не сидеть же сиднем у костра весь вечер — и девчат повеселить, и самим погреться. Никто не заметил, кто первый снежок бросил, но ему в ответ тут же десяток других просвистел. Кого задело, тот сразу же в игре оказался. Глазом моргнуть не успели, а уже чуть не половина войска с хохотом носилась по лагерю, забрасывая снегом тех, кто зазевался. Старики глядели на всё это и только усмехались: молодость — огонь в крови.

Сорока со Златой сидели поодаль от разыгравшейся снежной битвы, но веселье докатилось и до них. Комок снега разбился об плечо десятника, засыпав снегом и его, и сидящую рядом Златояру. Марибор и пара девушек застыли в почти детском любопытном страхе — ой, что будет… Сорока с тихим утробным рыком стряхнул с лица подтаявшие снежинки и метнул взгляд на эту троицу.

— А-ну, шасть отсюда! — все трое не замедлили послушаться, и бросились бежать, хихикая на ходу. — Поймаю — отшлёпаю каждого! Как дети, ей-богу. А ты чего зубоскалишь? — повернулся к Златояре.

— Грозный такой, — перекривляла она его, — отшлёпает… Да ты ходишь ещё с трудом, только неделю как на коня сел, а этих поди догони.

— Вот заживёт всё, и отшлёпаю!

— Ладно, тебе, не серчай. Они столько пережили, пусть повеселятся.

А пусть и веселятся. Сороке не до них было, он думал о том, как там голубка его поживает, не забыла ли его ещё.

Новгород встречал дружину ясным небом да искрящимся на солнышке снегом. Даника затаила дыхание от восторга. Она Бывала здесь только раз, серой, угрюмой дождливой осенью. Теперь же казалось, что город серебром усыпан. Снежные шапки на домах слепили глаза чистотой да переливами света, воздух морозом дышал. Чуть не весь город к воротам высыпал, а во главе всех — Светозар со своею княгиней. Только подошли, суета поднялась — каждый своих искал, чтобы поскорее родных к груди прижать. У кого-то и слёзы на глазах блеснули — далеко не все домой вернуться сумели.

Только Сорока спешился — на шее у него Агния повисла, прижалась, как котёнок испуганный, в глаза заглянула, не до конца ещё веря, что вот он, здесь, рядышком. Незажившие до конца раны отдались болью, но Сорока не пикнул даже.

— Ты с ним полегче, — окликнула её Злата, — ему нелегко в этом походе пришлось.

— Что? Тебя ранили? Где болит? — засуетилась девушка, хотела отстраниться, чтобы свежие шрамы не задеть.

— Нигде уже не болит, — улыбнулся десятник, зачарованно глядя в её глаза. Сжал в объятиях крепко, к устам алым прильнул. И пусть даже страшно ей станет, но ему важно было почувствовать её, наконец, рядом, знать, что цела и невредима, и всё ещё его, родная.

Агния и не вздрогнула, зарделась только — людей ведь вокруг тьма, стыдно у всех на виду-то. А Сороке, будто весь свет померк вокруг, только она важна, только её дыхание на его губах.

— Не обижал тебя никто?

— Нет, — отвечала, а сама взгляд в землю.

— Агния? — неладное почуял, насторожился.

— Было раз только… — взглянула мельком в сторону дружины Всесила.

— Рассказывай.

— Вон тот, одноглазый, ходил за мной неделю, золотом да подарками сманивал, потом угрожать стал. А как не вышло, то в бане подстеречь решил.

— И? — в голосе десятника уже угроза звучала — только дослушает, и не жить мерзавцу.

— А там мы с княгиней тогда были. Ну… он до того дня одноглазым-то не был… Я не хотела его сильно ранить, так само вышло.

— Это ты его так? — Сорока удивлённо выгнул бровь.

— Угу. Боялась, что князь меня за то накажет, да за меня княгиня-матушка вступилась. Светозар, как узнал, что там и Крижана была, так взъярился, чуть не казнил дружинника, а после смягчился, плетей тому дать велел. На том и разошлись. Больше и приблизиться не смеет.

— Так ему и надо. Я ещё после потолкую, чтоб не повадно.

Пировали почти неделю. А после Коляды загремели по городу свадьбы. Самой шумной стала свадьба в княжьем тереме — Сороку с Агнией да Тихомира с Даникой женили. Сам Светозар для девушек отцом выступил. Уж кто знает, сколько мёду тогда выпито было, сколько сапог в пляске стёрли, да только свадьбы веселее долго ещё в Новгороде не видели. И невесты — красавицы, всем на зависть, и женихи — сила дружины княжьей.

Сорока от счастья земли под ногами не чуял, сердце радостью сжималось, едва ли веря, что это наяву происходит. Столько лет он в горе прожил, жестокостью и кровью чужой душу свою в Яви удерживал, и вдруг снова живым себя почувствовал. Глядел на любимую, как на сокровище невиданное, про себя мечтая, чтобы день поскорее закончился.

Наконец-то дверь за ними затворилась, и они остались наедине. Сорока притянул к себе Агнию и жадно к устам её прильнул. Он весь день ждал этого мига. Да что там? Не один месяц томился уже, ведь она постоянно рядом была, а не прикоснуться. Хоть и согласилась его невестой быть, хоть и не девица уже, а обычай он уважил, и словом не обмолвился, как сильно хотел её своею сделать. Прижал к груди крепко, руками к бёдрам скользнул, а она вдруг, будто сжалась вся, задрожала.

— Нет! — на шаг отступила, а в глазах уже слёзки собираются. И видно же, что хочет быть с ним, а не отпускает её прошлое. — Не могу.

— Агния…

— Нет. Прости, — по щекам её покатились солёные капельки. — Я думала, это прошло. Думала, что привыкла к твоим рукам, но не выходит. Только касаешься — снова страх берёт. Сразу перед глазами… снова… — она хотела уж сбежать, но Сорока поймал её за плечи.

— Не прячься от меня, мы ведь едины теперь, и мы справимся с этим.

— И как же? Разве можно вырвать что-то из памяти?!

— Нельзя… — понурился, зная, что и сам за столько лет тягостные воспоминания так и не одолел. — Но страхи можно побороть, печаль за радостями спрятать. Уж поверь, я знаю, о чём говорю.

— И ты знаешь, как мне можно сбежать от этого?

Сорока задумался ненадолго, перебирая в голове все известные ему способы. Напиться до беспамятства? Глупо. Взглянуть в глаза страху? Так те глаза уж давно вороны выклевали, поди сыщи теперь… а может?

— Месть! — мысль лукавым огоньком блеснула в его глазах.

— Месть? И кому я мстить буду? — Агния даже злиться немного начала. — Всех варягов в мире перебьём?

— Нет, ты ведь не варягов по правде боишься, а мужчин… Ты через меня им всем отомстишь. Давай! Избей меня! На клочки порежь, — он выдернул нож из-за пояса и протянул ей, — всади мне в сердце! Я на всё готов, лишь бы ты смогла свободно от этого жить.

Будь она не знакома с Сорокой, подумала бы, что он вдруг ополоумел, да только знала уже, что не шутит.

— Я не хочу тебе боль причинять. Не смогу просто. Да и сил мне не хватит.

— Да брось! Злата вон не сильнее тебя, а однажды чуть не убила меня, так разъярилась. Вспомни, что с тобой делали, в последний раз, и вымести всю обиду на мне. Ну же!

— Что делали? — Агния погрустнела ещё больше, а потом вдруг краской залилась, осторожно исподлобья на Сороку взглянула. — Надругаться?

Сорока даже повеселел от таких слов:

— Хм… можно и так.

— Да разве ж такое возможно? — она никак не могла представить этого могучего воина беспомощным, какой она себя чувствовала тогда, в боярском тереме Избора.

— Возможно! — Сорока мигом сбросил с себя кафтан, поспешно развязал пояс и стянул рубаху так резко, что на ней аж нитки затрещали.

Агния взглянула на него с опаской, сглотнула нервно. А когда он подошёл к ней, затаила дыхание от страха. Но он лишь снял с неё пояс и бросил его на кровать. Стащив с себя сапоги, Сорока потянулся было к пояску на штанах, а потом взглянул на Ладу свою, улыбнулся лукаво:

— Сама справишься… — после запрыгнул на кровать и, устроившись полулёжа, раскинул руки в стороны. — Иди сюда, — позвал он Агнию ласково, хотя дикие огоньки в глазах выдавали все его мысли.

— Что ты задумал?

— Привяжи меня.

— Что?

— Давай! Боишься моих рук, так уберём их подальше.