— Право, не знаю, Константин Дмитриевич,— смутился Орленов. — Вы придумали так много инте­ресного… Хорошо бы показать весь комплекс ваших аппаратов. У вас есть чему поучиться!

— Да, да… — тихо поддакнул Горностаев.

И собеседнику показалось, что лицо Горностаева потускнело. Может быть, следовало больше похвалить его? Известно, что похвала питает душу и нечестолю­бивого человека! Но Орленову говорить больше не захотелось.

Странное очарование и покой овладели им. Может быть, это вернулись ощущения детства, навеянные запахами прелой земли, молока, молодой травы? Ничего нет сильнее этих ощущений! Далеко на лугу жужжала сенокосилка, делая круг по клеверному полю, — снимали первый укос травы. Дальше, к реке, где зеленели камыши и желтели песчаные отмели, слышался крик птиц. Деревья сонно гляделись в воду, как будто раздумывали, не кинуться ли им вниз голо­вой от жары и солнца, или сравнивали свои отражения и выбирали, которое из них лучше. Во всяком слу­чае, выглядели они чинно и спокойно. Сенокосилка приблизилась и снова умчалась, увлекаемая парой рыжих, похожих на солнечные пятна лошадей, совсем далеко, только жужжание ее доносилось теперь сюда, негромкое, словно пчелиное. По небу плыли три об­лачка, почему-то они двигались навстречу с разных сторон небосклона; должно быть, они шли на разных высотах, но этого не было заметно с земли.

— Плохо, очень плохо! — вдруг сказал Горностаев и покашлял, сердито покосясь на сигарету, о которой забыл Орленов.

— Что плохо?

— Близоруким людям прописывают очки! — Гор­ностаев раздраженно встал, затирая ногой машиналь­но написанные на песке формулы. — А вот людям ле­нивого воображения и очки не помогают.— Он смо­трел на поднявшегося вслед за ним Орленова в упор. — Я думал, вы поможете мне разобраться в моих сомнениях, а вы отделались похвалами! Разве мне нужны ваши похвалы? То, что хорошо, я и сам вижу. А вы скажите, что у нас плохо. Скажите, чтобы я мог направить усилия ума, физические усилия! У меня в группе три научных сотрудника, они много еще могли бы сделать, если бы им почаще советовали. Когда к нам приезжал Далматов, он задал нам рабо­ты на год, а то и больше! Но ведь Далматов не уче­ный, он просто практик! — И Горностаев отвернулся и медленно пошел прочь, не оглядываясь.

Орленов ошарашенно глядел ему в спину. Спина Горностаева согнулась, голова опустилась, даже шляпа, которой он помахивал, неся в руке, казалось, выражала неодобрение.

— Константин Дмитриевич! — окликнул Орленов, быстрыми шагами догоняя старика. — На что вы оби­делись?

— Обиделся? — удивился Горностаев. — Да что вы! Я рад! Отменно рад! Как же, приехал ученый, кандидат технических наук, и похвалил мою работу. Я ведь ученой степени не имею. Не остепенился еще, как говорит ваш Орич, хотя и дожил до шестидесяти с лишним. Все еще молокосос перед вами.

— Объясните все же, пожалуйста, мне, что у вас за претензии! — настойчиво сказал Орленов и придер­жал его за рукав.

Горностаев снова повернулся лицом к Орленову. Теперь они стояли на лужайке. Над их головами со скрипом, похожим на скрип коростеля, ползли ваго­нетки с кормом. Лицо Горностаева было сумрачно, деланое оживление и ирония, с которыми он начал отвечать на вопрос Орленова, пропали, оно стало грустным.

— Хорошо, я объясню, хотя это вы должны были мне объяснять, когда я вас спросил, — не утерпел, чтобы не съязвить, он. — Вот вы похвалили нашу ферму. А как вы думаете, на сколько процентов меха­низирован труд на этой ферме?

— Ну, процентов на шестьдесят, восемьдесят… — немного подумав, ответил Орленов.

— Так, а если и на шестьдесят, то что делать с остальными сорока? Оставить все на руках доярок? A почему бы не найти способа механизировать и остальные процессы труда? Для вас это просто сорок процентов, а для меня — это утомительный человече­ский труд! Знаете вы, как механизирована у нас убор­ка урожая? Ну, конечно, специально изучали. А знаете вы, что с момента, когда зерно окажется на току, его еще десять раз перебрасывают вручную! Вручную! Это веяние, сушка, засыпка в мешки, погрузка на ма­шины! Сколько же нужно человеческих рук, чтобы все это сделать? А у нас? Вот мы сделали подвесную до­рогу для транспортировки кормов. Но корма-то в ва­гонетки приходится накладывать руками! Разбрасы­вать по кормушкам руками! Навоз убирать руками! Даже молоко, уже выдоенное, так сказать, готовый продукт, надо процедить, разлить в посуду, перенести с фермы в молочную. У нас нет аппаратов и машин, которые облегчили бы труд доярок. Только дойка ав­томатизирована — и все. А где электрические вилы или грабли, что ли, или как вы их там назовете? Я не предлагаю вам изобретать эти машины, но ведь вы могли бы заметить, что их у нас еще мало, что раз­нообразия в применении электричества у нас на ферме еще нет. Ведь придумали же для «домашней механизации» сотни всяких приборов, вплоть до электрической бритвы, до стиральной машины, а вот в области труда, — понимаете, труда! — наука и техника до сих пор еще позорно отстают… Он замолчал, оглядев Орленова с ног до головы и вдруг улыбнулся. — Извините, что накричал. Прошу ко мне, выпьем чаю.

От чая Орленов отказался, ему было не до того. Второй раз его наставляли на путь истинный. Но про­тестовать он, конечно, не мог. Горностаев усмехнулся и продолжал уже мягче:

— Хоть и неприятно, когда подталкивают, а в па­мяти кое-что остается. Не помню, кто сказал, что ка­ждая девушка кажется ангелом, когда окружена цве­тами. Но жену выбирают не в цветочном магазине. Посмотрите, какой она покажется без цветов. Так и с наукой. Науку любят не за то, что она уже создала, а за то, что она может создать! — И, заметив, что Ор­ленов поглядывает на склоняющееся солнце, заторо­пился сам: — Идите, идите! Комплекс мы подготовим, но в тех местах, где наша цепь аппаратов разрывает­ся, я сам поставлю знаки вопроса. И покрупнее, этак с телеграфный столб.

— Зачем же такие большие?

— А чтобы все могли призадуматься!

Орленов промолчал. В конце концов ему понравилась страстная требовательность старика. Хорошо, если бы и все другие его коллеги оказались похожими на Горностаева. Уж тогда-то им общими усилиями было бы легче легкого убрать все эти вопросы с пути технического прогресса! А нерешенных вопросов, как он теперь видел, еще достаточно!

2

Однако знакомство с работами филиала оказалось не простым делом. Лаборатория электрификации рас­тениеводства была на замке — Орич и Велигина уже ушли или, как и он сам, еще только готовились к опыту и пропадали на складах и в дирекции. Закрыта была и лаборатория Улыбышева, так как руково­дитель уехал, а его сотрудники перебрались в адми­нистративный корпус, где и производили расчеты и проектирование. К Подшивалову, начальнику лабо­ратории частных проблем, Орленов не мог дозвонить­ся, тот как будто нарочно прятался от него. Эти не­удачи разозлили Орленова, и он решил больше сего­дня никуда не идти, как вдруг обратил внимание на ветростанцию.

Он знал, что на ветростанции работает молодой научный сотрудник Марина Николаевна Чередни­ченко. О ней говорили, что она больна астмой и из-за этого держится нелюдимо. Ветряк крутился, и Андрей подумал, что есть смысл познакомиться с еще одним способом добычи электроэнергии. Вершина холма была удобным местом для ловли непостоянной энер­гии ветра. Окружающая остров река была достаточно широка, и можно было думать, что ветростанция ула­вливает даже местные ветры, так называемые бризы, возникающие от несоответствия температуры земли и воды.

Сама ветростанция представляла собой огромный трехкрылый пропеллер, или, как говорят энергетики, «ветроколесо», с размахом около двадцати метров, смонтированный на четырехколонной металлической мачте. Порыв ветра обязательно ставил ветроколесо в рабочее положение, так как выше него находился флюгер, который, поймав даже слабое дуновение на свои крылья, поворачивал весь пропеллер навстречу ветру. Внизу, у подножия ветряка, стоял небольшой каменный домик, в котором и размещались генерато­ры и приборы. Дверь домика была открыта, и в глу­бине его виднелся освещенный пульт управления.