Предложение отца Пауля приятели обсудили уже несколько раз. Проныра настаивал на принятии условий, а Шлеймниц - все еще сомневался. Уж больно крупной казалась сумма, обозначенная бароном. В Сецехове ведь отучиться можно всего за полмарки[56]

, внесенной в коллегиум в качестве пожертвования. А здесь... если дело не пойдет, то останешься в кабале на всю жизнь. Прош напротив, расписывал будущее яркими красками. Ему, как прирожденному дельцу, уже вкусившему алхимического золота, все казалось простым и ясным: студиозус делает, а он - реализует. Ведь именно благодаря его стараниям в подкладке плащей зашито два полноценных талера[57]

. И это - не считая трех десятков крейцеров, бряцавших в кошельке. Такая сумма, за пару лет набранная в условиях строгого монастырского контроля финансов, являлась отличной характеристикой деловой сметки фамулуса. А уж если у Проныры будут развязаны руки... полновесные гульдены потекут рекой.

   На Лимбус тихо опускалась ночь, жители Края Ада не торопясь готовились отойти ко сну. В небе на востоке заблестели первые огоньки созвездия святого Леввея, широкой белой полосой разгорался Путь Христа, в зените мягко светилась небула Двенадцати Апостолов... Густав тяжко вздохнул. В "Астрогностике" Иринея Севильского утверждалось, что на Прародине звезды совершенно другие, совсем не способные указывать на благоприятные или предостерегающие обстоятельства. Жаль, что под рукой нет таблиц. Тогда он смог бы хоть сколько-то узнать, что пророчат небесные светила...

   Шлеймниц громко чихнул.

   - Пошли спать, пока не простудились. Глядишь, с утра Господь надоумит, что нам делать, - поднялся и направился к сараю.

   - Пошли, - согласился Николас. Душевные терзания товарища он понимал, но не одобрял. Двадцать гульденов! Ха! Даже при худшем раскладе эту сумму он поднимет за пару лет. Был бы только хороший лаборариум да материалы... А для поступления на университетскую кафедру и рукоположению в священники, Гусь должен отслужить дьяком три года. Так что год в запасе имеется, даже больше. Тут, возможно, дело в другом, о чем они сегодня не говорили... Студент, верно, думает, что его сестра в Ржечи. Раз отец настоятель настойчиво рекомендовал идти в Сецехов. А они заворачивают совсем в другую сторону. Видимо, лелеет идиотскую мысль о встрече. Один раз доминиканцев обставил, считает, получится снова. Ага! Сколько таких умников на кострах сгорело? Нет, сейчас, чем дальше от Элизы, тем лучше спать. В конце концов, сменит в Эйзенахе условный знак, чтоб она или Йозеф потом сообразили где искать. Эту мысль следует до Гуся донести. На всякий случай...

   Ночь прошла беспокойно. В углу сарая копошились мыши, громко ворочался протрезвевший обезьян, с крыши капало, отвратительно воняло перепревшим прошлогодним сеном... Густав забылся тревожным сном, перемежающимся с кошмарами, лишь под утро. И, как всегда, стоило ему лишь закрыть глаза, кто-то бахнул дверью, холодный воздух ожег голые ступни, по векам ударили первые лучи солнца, а голос отца Пауля саданул по ушам не хуже Глориозы[58]

.

   - Подъем, юнгерменны! - студиозус почувствовал ощутимый шлепок по мягкому месту. - Пора вставать, начинается новый день! - бодрости в патере хватило бы на пятерых. Словно и не пил вчера...

   Шлеймниц хотел, было, перевернуться на другой бок, объявить милитарию, что они идут к Колючим Горам и спать дальше, но... из памяти о сновидениях всплыло избитое, перекошенное лицо сестры, корчащийся на челюстном крюке Йозеф, он сам, бредущий по какой-то выжженной деревне, Адольф и Проныра, умирающие от голода, такие, как он их встретил тогда, подле Безансона...

   Произошло это при возвращении Густава из паломничества в Сантьяго-де-Компостелло, на которое будущего алхимика благословил не только отец Сулиус, но и комтур Ордена, магистр Эдгар фон Райн. Его Преосвященство нашел юношу и еще трех студиозусов коллегиума готовыми к принятию чина субминистратума, а потому, им пришло время отправиться в Путь Святой Благодати, который должен пройти каждый алхимик, перед рукоположением в законные служители Ордена Лулла. На них водрузили шляпы, с нашитыми по полям ракушками, и, помолясь, выпроводили в дорогу.

   В Галисию студиозусы прибыли через месяц, как раз накануне двадцать пятого июля[58.1]

. Лето в тот год выдалось жарким: реки превратились в неглубокие ручьи, воняющие тухлой рыбой, на севере горели леса, заволакивая дымной пеленой виноградные долины, в Реймсе, Париже и Орлеане голодные жители переловили всех собак и кошек и, принялись за крыс. По этой причине, из-за болезни, задержавшийся в Бургосе студиозус, решил возвращаться не по Турской дороге, а взять южнее, выйти на Поденский тракт, через Муассак, Ле-Пюи, Безансон и Констанц добраться до Аугсбурга, а там уже и до Тюрингии.

   Много он от этого не выиграл. Сеньоры и купцы никак не могли договориться между собой, юг голодал так же, как и север. На воротах попадавшихся в пути деревень, крупными буквами было написано: 'Еды нет'. Или - нарисован перечеркнутый свиной окорок. Густава выручал только креденциал[58.2]

аббатства, предъявив который, он мог получить скудное пропитание в странноприимных домах монастырей. А в Бургундии, пожалуй, дела обстояли хуже всего. По дороге к Безансону, свежие холмики с крестами встречались через каждые пятьдесят ярдов, жители бежали из голодающего города, надеясь найти провиант в небольших сеньориях или аббатствах. И умирали, лишившись сил, так и не добравшись до мест, где можно раздобыть кусок хлеба.

   Свернув за очередной поворот, алхимик едва не столкнулся с низкорослой мужской фигурой, закутанной в изодранный плащ непонятного цвета, и, державшей на руках одетого в какие-то тряпки ребенка, судя по росту, лет четырех-пяти.

   - Вина... и хлеба, - пропищала фигура тонким фальцетом. - Прошу Вас, ради Господа, мой сын умирает от голода...

   Таких попрошаек на дороге встречалось множество. Но тут... что-то заставило Шлеймница остановиться. То ли умоляющий голос, полный отчаяния, то ли блеснувшие на солнце стекла очков, то ли внезапно проснувшееся сострадание... неизвестно. Провизии у Густава почти не осталось. Только полученный в аббатстве Асе дорожный паек: половина круга сыра, квадрига черного хлеба и маленький кусочек копченого сала. В Безансоне, в монастыре святого Павла, получить еду студиозус не рассчитывал. А значит, ближайшее место, где его покормят - это аббатство Монбенуа, до которого топать около сорока миль, два дня, минимум.

   Алхимик осмотрел незнакомца. Тот отличался от покойника только тем, что самостоятельно держался на ногах. Волосы на голове вылезли, обтянутый синеватой кожей череп покрыт струпьями; почерневшие глаза ввалились вглубь орбит; нос заострился, из ощеренного рта торчали кривые желтые зубы... запах тоже... аромат ландышей не напоминал. Обтянутые кожей ребра, выглядывающие сквозь прорехи в плаще, почти атрофированные мышцы на руках и ногах, а так же приросший к позвоночнику живот, придавали ему едва ли не полное сходство с известным анатомическим пособием...

   Субминистратум протер глаза, откидывая прочь остатки кошмара.

   - Да, дом патер. Уже проснулись. Дайте немного времени на сборы... Мы... мы согласны с предложением господина барона...

   ***

   Возвращение приятелей в Эйзенах оказалось хоть и не триумфальным, но гораздо более комфортным, нежели исход из него. Как только они выехали на относительно твердую дорогу, а ноги перестали разъезжаться в грязи, перемешанной повозками и лошадьми, приятелей окликнул возница последнего, пятого фургона, (за которым плелась троица), и, пригласил их рассаживаться внутри.

   Эммерик (так звали кучера), молодой, кудрявый, нескладный дылда, растолкал своего уснувшего товарища, обозного повара и провиантера Ханса Две Руки, достал из-под лавки кусок сыра и бурдюк вина, жестом фокусника выудил из котомки пару деревянных кружек, после чего, предложил выпить "за знакомство". Компания была не прочь, особенно, страдавший похмельем Адольфиус. Возница и повар уважительно поцокали языком, глядя, как обезьян расправляется с первой кружкой, накапали себе, выпили, отрезали сыра, и, приступили к беседе.