Пока собирались к столу, Тимофеев отвел Шумейко в сторону и тихонько попросил:

— Цени его, Ирина Валерьевна, на руках носи. Большой он ученый и еще большей души человек. Не дают таким людям у нас в России развернуться, но пока мы здесь, на своих постах — будем помогать ему во всем. Заложили мы клинику, ты знаешь, я держу на контроле, но и ты возьми на свой личный контроль. Будем грызть землю зубами, но сдадим ему клинику в срок. Не его это дело — строительством заниматься. Подумай и об иностранцах, журналистах, начнут они его сейчас атаковать. Все продумай, организуй, прессу держи на контроле: чтобы не лезли к нему постоянно и были в курсе событий.

— Все сделаю, Сергей Ильич, не беспокойтесь, — ответила она.

— Вот, вот, сделай, — он вздохнул, — пойдем к столу.

Тимофеев подошел, взял бокал и обратился к Николаю Петровичу:

— Много хороших и теплых слов сказано сегодня в твой адрес. Я говорить не буду. Низкий тебе поклон, господин доктор Михайлов, от всего российского народа!

Тимофеев поклонился в пояс и выпил бокал до дна.

Гаврилин развалился на диване, смотрел телевизор. Закончив мыть посуду на кухне, Зина подсела к нему, обняла, положив голову на плечо.

— Что показывают?

— Да одно и то же, — отмахнулся он.

Зина посмотрела на академика Михайлова, в приглушенном звуке он что-то неслышно объяснял журналистам, хотела прибавить звук, но не решилась, взглянув на Сашу. Он всегда делал вид, что открытия Михайлова его не интересуют, хотя всем, и даже Зине, мог объяснить, что исследования передовые, результаты хорошие, необходимые практической медицине. У Гаврилина словно иссякал словарный запас: он никогда не говорил замечательные, лучшие, прекраснейшие, знаменитые — хорошие и все. Зина знала, что оставаясь один, он всегда тщательно просматривал статьи о Михайлове, его изобретениях и открытиях.

— Почему ты его так не любишь? — решилась спросить она.

— Любят женщины, Зина, — отшутился Гаврилин.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Причем здесь любишь, не любишь, не в ромашки играем. Он хороший врач, ученый.

Саша снова замолчал, и Зина поняла, что продолжать бессмысленно. Она вспомнила их визит к нему и уже не понимала — чего конкретно они испугались тогда, вернее придумывала событиям самые невероятные объяснения. «Его глаза… ну и что? Расширенный зрачок, упала какая-то тень, вот и показалось с переутомления».

Зина работала тогда вторую смену подряд, Саша пришел на скорую после основной работы в роддоме. Он еще шутил после: «Хорошо, что еще женский орган там не увидели от усталости, представляешь, Зина, писька вместо глаз, а из нее какой-нибудь монстр вылазит, как в ужастиках показывают». И хохотал раскатисто на всю квартиру. Зина улыбнулась и решила продолжить, вызвать Сашу на откровение.

— А мне он очень нравится и не только я должна быть благодарна ему. Помнишь, по сути, после визита к нему мы стали жить вместе, полюбили друг друга. Я-то тебя и раньше любила…

Саша ничего не ответил, прижал Зину к себе чуть сильнее и молчал. Так они сидели несколько минут, глядя на Михайлова в телевизоре, приглушенная речь которого врывалась в комнату лишь отдельными словами или фразами.

— Интересно, — спросила Зина, — дадут ему Нобелевскую или нет?

— Дадут, он везучий, — ответил Саша.

— Причем здесь везучий, — возразила Зина, — таких открытий еще никто не делал, премия по праву его.

— Могут из зависти зарубить, — пожал плечами Гаврилин, — не нашим академикам решать, наши бы его сейчас Брежневым сделали.

— Причем здесь Брежнев? — удивленно спросила Зина, — циник ты, Саша, — она отодвинулась от него.

— Ты неправильно поняла, Зиночка, — он притянул ее снова к себе, — я знаю, как наш академик Карнаухов испугался, когда Михайлов тоже академиком стал. Боялся, что кресло в филиале РАМН ему отдадут. Это сейчас все поняли, что Михайлову кроме клиники ничего не надо и ни на какие должности он не пойдет, и наград добиваться не станет. Я его за это уважаю! Они сами навесят ему все регалии: и лауреат, и почетный член, и еще какая-нибудь хреновина. Ордена, медали и все блестящие предметы…

— Вот почему ты его с Брежневым сравнил, — засмеялась Зина, — но все же ты его недолюбливаешь. Почему, Саша? — снова вернулась к вопросу Зина.

— Что ты заладила: не любишь, недолюбливаешь? — Саша вскочил с дивана, заходил по комнате, — не баба же он… Был он сегодня у меня в отделении.

— Вы что, поругались?

— Опять ты за свое, что у тебя за натура такая: вобьешь себе в голову что-нибудь — экскаватором не выковыряешь. Не ругались мы. Он приехал — жена у него завтра рожать будет, попросил, чтобы в отделение ее положили, роды в его присутствии приняли. Без проблем. Нормальный мужик, вежливый, не кичится, что академик. Я еще подумал: пусть суббота, но сам на работу выйду, посмотрю, как академики роды принимают.

— Он сам хотел принимать?

— Нет, просил разрешить поприсутствовать. Понимаешь, Зина, просил…

Гаврилин начал раздражаться сильнее и Зина не понимала — почему.

— Тогда чего же ты нервничаешь, Саша? — спросила она.

— Михайлов ушел и тут сразу эта п…а прилетела.

— Кто, кто? — засмеялась Зина, — ты же никогда не матерился, что с тобой?

— Кто, кто? Шумейко в пальто, вот кто. Тебе смешно, а у нас такое началось… Почему ее не вызвал, когда академик приехал, почему без главного врача с ним общался? Бред какой-то, — констатировал Гаврилин. — Узнаю, кто настучал: удавлю своими руками, — продолжал нервничать Александр. — Объявила всем рабочий день на завтра, взяла марлю и пошла по отделению, спасибо халат одела. Протерла все шкафы, углы: пыль искала, нашла все же. И давай орать, покраснела вся. «Ты знаешь, кто у тебя завтра рожать будет? Почему в отделении порядка нет, грязь кругом? Вдруг губернатор приедет»… Я не удержался и съязвил: роды принимать будет? Она в такую ярость пришла — словами не скажешь. Мне бы смолчать… не выдержал. Короче, отстранили меня от заведования отделением.

Он замолчал и плюхнулся на диван. Зина, зная, что Саша отличный акушер-гинеколог, но терпеть не мог, когда в его дела лезут другие, его неуступчивый характер и, понимая, что он мог наговорить такое… ужаснулась.

— Договаривай, раз начал, чувствую: не все сказал.

Саша вначале помолчал немного, видимо, обдумывая, как лучше сказать, говорить ли все до конца, решился и как-то устало объяснил:

— Да Шумейко, видимо, уже уходить собиралась, а я, дурак, попросил принести стремянку.

— Зачем? — удивилась Зина.

— Вот и она спросила — зачем. Тут я ей и выдал, что сегодня у нас санитарный день, а она еще люстры не протерла…

Зина прикрыла рот рукой, давясь от смеха, понимала, что не в их положении смеяться, но не могла успокоиться еще некоторое время.

— Да-а-а, шутник, тут ты, конечно, палку перегнул. Не простит тебе она этого. И что делать будешь?

Саша устало закрыл глаза.

— Сам знаю, что не простит. Отстранить она меня не может, юридических оснований нет, в ярости ляпнула. Съедят… объявят пару выговорочков и ку-ку. Что делать? Завтра роды принимать буду, работать, как обычно — там видно станет, — он открыл глаза и посмотрел на Зину. — И не проси, извиняться не пойду.

— Я и не прошу извиняться. Начальники обычно не понимают, что своим криком они оскорбляют человека — прав он или нет. Ты тоже приколист: люстру ему протереть… Оба хороши, — сделала вывод Зина.

Саша обнял ее крепко.

— И почему ты у меня не судья? Все точки над «и» сразу расставила, — улыбнулся Александр и поцеловал ее в щеку.

— Я такая, — рассмеялась Зина. — Ладно, давай чай пить, остынет, — она вздохнула глубоко, — Михайлов, говорят, удачу приносит, будем надеяться — все обойдется.

Больше всех волновалась Алла. Она металась из кухни в комнату, опять в кухню и комнату, перебирала в уме: не забыла ли чего, собирая Вику. Сердилась не злобно на Николая: «Не взял ведь, не взял с собой. Было бы все нормально — взял бы… Фу, ты дура, что болтаю, с Коленькой все нормально будет. «Нормально, нормально, — повторяла она. — Часы что ли встали»? Она подошла к ним, прислушалась. Тикают. Как медленно тянется время. «Надо отвлечься». Алла включила телевизор и снова забегала по комнате — это отвлекало лучше. Так она не беспокоилась еще никогда, даже когда рожала сама или ее сестры. «Двойня ведь, тяжело будет, — нагнетала она сама обстановку. — Нет, с ней Коля, — она улыбнулась, — он все сделает».