Степанов повернулся и вышел, представляя, как вытянется лицо Захарова. Он вошел в приемную и уже открыл дверь Соломина, как его нагнал Захаров, проскользнувший в дверь вместе с ним.

— Вызывали, Игорь Вениаминович? — спросил Захаров.

— Все сделал, что передал тебе Степанов? — спросил Соломин.

— Мне передали, что вы меня ждете, со Степановым я не виделся, — ответил он.

— Даю тебе еще полчаса, через полчаса придешь вместе с объяснением — почему продержал в приемной генерала, так и не приняв. Иди.

В приемной Захаров не стал спрашивать Степанова ни о чем и только у себя в кабинете поинтересовался, что тот должен ему передать.

— Директор просил, — начал Степанов, — чтобы вы одолжили мне на время свой китель, сфотографировали и заменили удостоверение. Через полчаса он хочет его подписать.

— Я что тебе, Степанов, фотограф? — возмутился Захаров.

Степанов пожал плечами, явно выводя из равновесия Захарова, и глянул на часы.

— Я только передал распоряжение директора, — ответил он и снова посмотрел на часы, давая понять, что время идет.

«Детский сад какой-то», — подумал он, глядя, как Захаров дает указания своим подчиненным и ищет фотографа. Все складывалось неудачно — Захаров припомнит ему свое унижение, хотя понимает, что он здесь ни при чем. В Н-ске не хотелось ссориться с местным руководством, а по-другому нельзя — незаконно установлена прослушка и если бы не Маша, Чабрецов бы уже знал, чем занимается группа Пустовалова. Двойственность в подчинении никогда не приносила хороших результатов, в этом Степанов был убежден, отсюда и появилась прослушка — кому понравиться, когда начальник не знает, чем заняты его люди.

Надев форменную рубашку и китель, Степанов уселся на стул. Фотограф чуть подправил положение головы, щелкнул аппаратом и убежал. Не сказав ни слова. Видимо, уже получил соответствующий допинг.

Оставшись вдвоем, Захаров не выдержал и спросил:

— Борис Алексеевич, объясни, что за спешка такая?

Степанов снова пожал плечами, не собираясь объяснять ничего.

— Не знаю, Сергей Викторович, не знаю, сам не пойму. Я только что с самолета и сразу к директору. Захожу к нему, он отправляет к вам. Наоборот — у вас хотел спросить, что за спешка, с чем это связано, что произошло, пока меня не было?

Степанов прекрасно знал, что Захаров пояснить ничего не сможет, но хоть в покое потом оставит, не станет строить пакости. Он вернулся в кабинет директора.

Соломин сразу же спросил:

— Как считаешь, Борис Алексеевич, Михайлов приедет, если я попрошу о встрече с ним?

— Трудно сказать однозначно, Игорь Вениаминович, наверное, нет. Он «помешан» на своих больных и расписаны они у него на весь месяц. Тяжелые больные, наверняка кто-нибудь умрет, пока он ездит. Поэтому считаю, что он откажется, предложит перенести встречу на месяц, когда больным еще не назначен день лечения или пригласит к себе вас.

— Он один занят, а мне делать нечего, — проворчал Соломин, — получишь новое удостоверение — езжай домой, отдохни. Вечерним рейсом в Н-ск, проведешь служебное расследование в устной форме. Если все подтвердится, вернешься вместе с начальником управления, Михаил Сергеевич возьмет твою работу здесь на себя. Я понимаю, что ты устал, третий раз подряд летишь в Н-ск, но новых людей нельзя вводить в дело, ты сам это знаешь.

Соломин опять задумался, что-то прокручивая в голове, попросил принести чашечку кофе, пододвинул ее Степанову и отошел к окну. Эту оконную привычку знали все офицеры и генералы, бывающие в кабинете частенько. Серьезные решения принимались именно у окна.

Соломин повернулся к Степанову.

— Если мы не отпустим Михайлова в Америку, какие действия возможны с его стороны? — решил уточнить Соломин.

Директор прекрасно знал, что может предпринять Михайлов и Степанову показалось — словно его проверяют на стойкость. Вдруг он качнется и выскажет сомнение в каком-нибудь варианте. Тогда можно надавить на вариант, маловероятно, но вдруг появиться возможность удержать Михайлова в России. Очень уж не хотелось директору отпускать ученого за границу, поэтому и старался он всеми силами уменьшить головную боль.

— Я думаю, Михайлов сделает упреждающий ход, как он уже говорил — подключит прессу. И не только российскую. Этим он убивает двух зайцев — лишает американцев возможного тайного похищения и нас возможности мирного удержания в стране. ЦРУ должно «пристреляться» к Михайлову, изучить, поэтому в первый приезд они не должны применить радикальных мер, а информация, которую может вытащить из них академик, благодаря его способностям, бесценна. Считаю: целесообразнее помочь ему с поездкой, подстраховать от неприятностей. Если плотно обложить его в Нью-Йорке, американцы воспримут это нормально — беспокоится Россия о своем ученом. Наоборот, наша пассивность может вызвать подозрение. А пока есть время, необходимо отработать связи Никифорова, изучить Стоуна, отследить судьбу хакера…

Степанову хотелось узнать, как отреагирует на его слова Соломин, но вошедший Захаров, принеся новое удостоверение, лишил его этой возможности. Директор вручил удостоверение, пожал руку и отправил отдыхать домой.

С новым генеральским удостоверением Степанов летел домой, как на крыльях. Еще и потому, что мог провести дома несколько часов — отдохнуть и выспаться. Он почти залпом выпил бутылку пива и залез в ванну, полежал несколько минут расслабившись, окатился прохладным душем и плюхнулся в кровать. Уснул сразу, без раздумий и перебора событий.

Здоровому организму вполне хватило восстановить силы за 3 часа. Он проснулся и на свежую голову стал анализировать прошедшие события. Выходило, что последнее время он ездил в Н-ск, как на работу в родном городе, Степанов усмехнулся. Бесконечные поездки изматывали, но без них не обойтись. Никифоров висел на нем и беспокоил больше всего. Установить круг общения милицейского опера очень сложно, требуется много людей и сил. Еще сложнее пропустить круг через сито, отсеять ненужное — по работе опер общался с массой людей и этот круг постоянно обновлялся. Но, нужен один человек…

Как связник, милицейский опер бесценен для разведки — свобода передвижения, общение с людьми, сбор установочной информации без особого риска, проверка деятельности человека и фирм. Да мало ли чем он мог заниматься, прикрываясь служебным удостоверением.

До самолета оставалось еще пять часов, и Степанов решил поваляться. Думать о работе, Соломине и Астахове не хотелось, и он попытался расслабиться, но мысли все равно лезли в голову, путаясь и переплетаясь. Он задремал.

Его разбудил звонок, Степанов глянул на часы — прошло пять минут, как он уснул. «Какой-то ненормальный день, кого еще принесло»? Он мотнул головой и понял, что звонит телефон, ворча про себя, взял трубку.

— Алло.

— Борис Алексеевич, прошу срочно подъехать к директору.

Голос Астахова окончательно разбудил его.

— Есть, — кратко ответил он.

Одеваясь, думал — зачем вызвал его директор, но ответа не находил. «Чертов день, хоть дали ополоснуться и выспаться».

Машина уже ждала его, он плюхнулся на сиденье, и она понеслась на грани возможных аварий. «Что за спешка, ни хрена не пойму… И машину свою отправил… Ну, да, Астахов знает, что моя работает с Михайловой», — вспомнил он.

Уже который раз войдя в приемную, Степанов увидел того же полковника. Его лицо походило на подтаявшее мороженое. «Пьет, видимо, или почки отказывают».

— Проходите, товарищ генерал, вас ждут, — пригласил его подполковник.

Боковым зрением Степанов увидел, как у полковника дернулись брови. «Удивился, не знал, что мне присвоили генерала», — подумал он, входя в кабинет.

— Отдохнул немного? — сразу же спросил его Соломин.

— Да, товарищ генерал-полковник, душ принял, поспал немного, — ответил Степанов.

— И не надоело тебе в Н-ск летать? — с улыбкой спросил директор.

Степанов растерялся — ни как не ожидал подобного вопроса и замер в замешательстве. А директор продолжал улыбаться.