«В таком тоне беседы не получится», — решил Пустовалов, — придется опять «наезжать». Он тяжело вздохнул и закурил. «Этого заевшегося комиссара можно быстро расположить к беседе только одним способом, другого быстродействующего и верного нет». Он пустил большое облако дыма в сторону и начал:

— Ты здесь пробудешь столько, сколько мне потребуется…

— Что-о-о? Ты…

— Не визжи, не в свинарнике находишься, — стукнул Пустовалов кулаком по столу, — и не тыкай! Не тебе решать — сколько здесь быть, уйти отсюда в погонах или остаться здесь без них. Наши генералы Родину не продают и агентов ЦРУ с секретными документами в Шереметьево не провожают. С этого и начнем — зачем в Москву поехали, кого в аэропорту провожали, сколько времени знакомы, как часто встречались, какие вопросы обсуждали, какие секретные сведения уже успели передать, когда узнали, что он агент ЦРУ, круг общих знакомых, кто еще на него работает… — сыпал и сыпал вопросами Пустовалов, глядя, как бледнеет генеральское лицо и начинают трястись руки.

Он налил воды и протянул стакан Григорьеву, подождал, пока он сумеет сделать несколько глотков. Потом долго слушал заискивающую речь генерала, который стал ему сразу противным, подумал, что вот так и получил, наверное, генеральское звание — знал, где наехать, а где и жопу лизнуть.

Не зря он чувствовал и ждал Григорьева, очень серьезные вопросы он осветил. Теперь можно за Серегина браться серьезно, настал и его черед. Он сумел выяснить главное — Воробьин был знаком с Серегиным по меньшей мере год. Серегин знал его, как Воробьина и директора фирмы «Лаки», а провел на объект, как подполковника УФСБ Пустовалова.

Основные звенья цепочки постепенно выстроились и замкнулись — Лоуренс, Чабрецов, Воробьин, Серегин.

Степанов глянул на часы — поздно, но рабочий день закончился удачно. Пора и о доме подумать, теперь он не засиживался без нужды в управлении. Перед глазами встала Светлана и на душе потеплело. Очень захотелось позвонить, услышать ставший родным и близким голос, предупредить, чтобы накрывала на стол. Он закрыл глаза, представляя, как войдет домой, обнимет и прижмет к груди дорогое существо, почувствует тепло ее волнующего тела, ощутит запах духов.

«Нет, поеду без звонка, обрадую внезапным приездом. А если она не обрадуется, если я ей не интересен и она просто играет со мной, отдавая долг обогретой и накормленной женщины». Мысль противно засела где-то в груди и свербела, сжимая сердце и сосуды, заставляя его гнать по жилам кровь быстрее. Он закурил сигарету. «Нет, так нельзя, необходимо разобраться во всем, — начал рассуждать Степанов, — не похоже, чтобы она играла, можно играть словами, телом, но глазами… Нет, чувства отражаются в ее глазах… А если это чувство благодарности, а я, дурак, принимаю его за любовь? Но, я-то люблю ее! Как я смогу жить без нее, без ее любви»?

Готовый мчаться домой на крыльях, он сидел, не двигаясь, в кресле с закрытыми глазами и, казалось, спал. Как бы то ни было, а ехать домой надо. В машине он пришел к выводу — надо поговорить…

Светлана встретила его, обхватив шею руками, прижалась.

— Я так соскучилась, тебя целый день нет и нет, звонишь совсем редко, а сегодня даже не позвонил ни разу, — ласково шептала она, прикасаясь губами к его шее.

Степанов притянул ее талию к себе, целуя шейку все ближе и ближе к губам, впился в них долгим и крепким поцелуем, отстранился, все еще держа ее за талию.

— Я, наверное, схожу с ума от любви, это не выразить словами, чувства переполняют меня, и хочется носить тебя на руках, прижать к сердцу и не отпускать никогда.

Он взял ее на руки и прошел в комнату, нежно опуская на диван, целуя щеки, губы, глаза, покрывая всю ее поцелуями, чувствуя, как ее пальцы бегают по пуговицам рубашки и расстегивают ремень. Нетерпеливое возбуждение охватило обоих и они не хотели терять ни секунды, отрывая «противные» пуговицы и застежки бюстгальтера. Наконец он ворвался в ее пышущее страстью лоно с могучей силой и заработал в неистовстве, словно боясь не успеть, и сладострастие отберут у него. А она прильнула к нему, как путница в пустыне, не видевшая давно воды и не хотела отпускать сосуд, наполнявший ее влагой, забирая последние капли и в истоме наслаждаясь ими.

Они еще полежали минут 10, воркуя о любви и нежности, она вспомнила, что он еще не ужинал, глянула на часы, ахнула и убежала на кухню.

Степанов принял душ и переоделся, захватил с собой бутылочку вина и прошел на кухню. Сервировка поразила его — огурчики и помидорчики, вычурно нарезанные, салат по-французски, картофельное пюре с поджаренными ломтиками мяса, цыплята, жаренные в тесте…

— У нас праздник? — спросила Света, показывая на вино.

— Ты мой праздник, Светочка, — ответил он, ласково проведя рукой по ее щеке.

Она склонила голову набок, задерживая ладонь, смотрела на него светящимися глазами и улыбалась.

— Как я давно мечтал о таком ужине, когда прекрасные блюда приготовлены руками любимой женщины, Когда приходишь домой, и тебя ждут.

Он разлил вино по бокалам и предложил выпить за нее — свою любимую и родную Светочку. Закусив немного, заговорил снова:

— Ты очень славная и милая девушка, добрая, — Степанов немного замешкался, а она посмотрела на него внимательно, словно почувствовав, что он скажет сейчас что-то важное, — я хочу сказать, что ты мне ничего не должна. Не могу я, понимаешь, не могу считать тебя домработницей, а ведь это так, пока мы не оговорили другое. Ты больше никому ничего не должна — ни мне, ни тому твоему бывшему работодателю и проходимцу. Ты вольна в своем выборе и мне ничем не обязана. Если нужно, я подыщу тебе хорошую работу, где тебя оценят по достоинству и станут уважать, как специалиста. Больше ты не можешь оставаться в этом доме домработницей, я люблю тебя, и ты можешь остаться здесь в другом качестве… Боже, что за чепуху я несу…

Он обхватил голову руками, боясь услышать слова благодарности и ухода. Не верилось, но это возможно, что она жила с ним по своей доброте, из чувства долга, что не могла отблагодарить его по-другому. А ему хотелось любви, любви чистой и сокровенной… и обоюдной.

— Что мне ответить тебе, Боренька? Твой широкий и добрый поступок поразил меня, я поняла, что ты порядочный и доверчивый человек. Ты увидел прежде во мне человека, а потом уже женщину, доверил деньги и ключи, поддержал незнакомку в трудную минуту, спас от противного и мерзкого похотника. Конечно, это сыграло определенную роль, но любят, Боренька, не из-за этого, хотя это и может подтолкнуть, направить в русло любви. Разве можно любить за что-то — любят героев и убийц, трудоголиков и лодырей, любят разных людей. Когда ты уходишь на работу, я тоскую и жду тебя, жду твоего звонка и скучаю, а когда ты появляешься, я готова прыгать от счастья, обнять и не отпускать тебя никуда. Я не стану тебе говорить, что останусь в этом доме, пока ты меня не выгонишь, ты мой, только мой и пусть попробуют у меня тебя отобрать.

Светлана замолчала, смотря на Степанова глазами, полными слез и нежности.

«А я-то, старый дурак, сомневался, сидело где-то во мне это чувство, не давая покоя. Может потому, что мне уже 40 и не хотелось ошибиться в выборе». При ней пропадало это чувство, а без нее точило иногда душу — добрая и милая женщина благодарит, как может. Но теперь отлетели сомнения…

— Светочка, милая и любимая, родная и дорогая моему сердцу женщина, ты выйдешь за меня замуж?

— Да, Боренька, да.

Кушать Степанову расхотелось, они выпили еще по бокалу вина, и ушли в спальню. Лежа он перебирал ее волосы и тихонько говорил:

— Впереди два выходных и мы проведем их вместе. Я познакомлю тебя с одной замечательной семьей, мне бы очень хотелось, чтобы ты подружилась с ними.

Она, лежа у него на руке, повернулась к нему лицом и спросила:

— Когда же ты успел подружиться — говорил, что недавно приехал в город, днями пропадаешь на работе или он тоже военный?