Записываю: «Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в данное время под немецким командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию союзных экспедиционных сил…»

Слушаю, записываю, дрожа и плача. В комнате я одна, не могу отойти от приемника, чтобы кому-нибудь сообщить об услышанном. Никаких записывающих устройств в то время у нас не было.

Улучив момент, я высунулась в окошечко, кричу: «Победа!» Но никто меня не услышал. Опять записываю и плачу в одиночестве от радости и отчаяния, что никто, как мне кажется, пока не знает о случившемся.

За окном темная ночь и — тишина, тишина. Но вдруг на темном небе вспыхнула ракета, другая взметнулась вверх, за ней третья. Потом все небо осветили десятки ракет сразу, потом еще и еще! Послышались выстрелы. Сначала одиночные, а затем пальба и крики «Ура!».

Я, рыдая, продолжала записывать условия капитуляции, не вникая в смысл. Да это и неважно, главное — Победа. Закончилась война. Наступил мир.

Помню, машинально что-то пишу, а сама себе твержу: «Мир! Конец войне! Мир!» Но смысл этих слов я, конечно, осознала гораздо позже. Неужели произошло то, что мы так мучительно ждали четыре страшных года?!

Через какое-то время слышу внизу шаги, крики. Вбегают мои девчонки, обнимают меня, тоже плачут и смеются. Я прошу их замолчать, слушаем и ревем.

Сообщение закончилось, и мы услышали, как на московских площадях кричали и торжествовали люди, звучала победная музыка. Сквозь этот радостный шум прорывались взволнованные голоса дикторов, которые без конца повторяли: «Люди! Родные! Мир! Мир! Мир! Победа! Поздравляем всех!»

В «скворечник» набилось столько народу, что мы потом удивлялись, как там могло столько поместиться. Визжали, прыгали, не помня себя от радости, и вдруг почувствовали, что наш «скворечник»… шатается.

— Девчонки, спускайтесь, «скворечник» падает! — крикнул кто-то.

Все разом кинулись к лестнице.

Безусловно, такой нагрузки шаткая лестница не выдержала и упала на крышу вместе с девчонками. Благо, что крыша была плоская — никто не пострадал. Визги, крики, нет, не от испуга, а от избытка чувств. Мы, что остались наверху, тоже кричим, но не рискуем прыгать. Надо же — Победа, а мы наверху и слезть не можем! Ольга снизу кричит:

— Не смейте прыгать, расшибетесь!

А другие приказывают:

— Прыгайте, мы вас поймаем!

Прибежали ребята из штаба, засуетились, кричат нам:

— Потерпите! Сейчас мы вас оттуда снимем, не прыгайте!

Легко сказать «потерпите»! Ведь нам не терпится спуститься, чтобы там, внизу, со всеми вместе и смеяться и плакать!

Ребята быстро притащили огромный брезент, плотно натянули по краям и скомандовали: — Прыгайте по одной!

Когда я прыгнула, чьи-то руки подхватили меня. Таким же образом внизу оказались и остальные.

День 9 мая запомнился безумно суматошным. Смех, шутки, музыка, пляски и слезы! Стерлись все ранги, звания! Все смешалось: забыт распорядок дня, была только дикая радость и торжество!

Поздно вечером, донельзя измученные, упали мы на нары.

В счастливой суматохе пролетели и последующие дни.

Помню большой митинг, на котором присутствовал командующий 8-й воздушной армии генерал-полковник Т. Т. Хрюкин. Он поздравил всех с великим праздником, хвалил и нас, связистов, за бесперебойную связь. Мы все после митинга окружили его, и для каждого из нас он нашел ласковые, проникновенные слова. А девушек всех обнимал и целовал.

Помню, как мы готовились к банкету в честь Победы. Нам, девушкам, поручили сервировать стол. Мы сначала обрадовались: самое приятное и легкое поручили нам. Оказалось, что рано обрадовались, увидев, какое количество столов устанавливали ребята на открытой площадке за домом, в саду. Предполагалось, что на банкете будет более 300 человек. Но мы отлично справились со своей задачей.

На банкете столы ломились от изобилия. Офицеры и солдаты сидели рядом и праздновали свою Победу. Сколько добрых слов было сказано в тот незабываемый день! И опять слезы и смех. Счастье било через край! А песни! Сколько их было спето, наших любимых фронтовых! Тут уж нам, девушкам, не было равных, мы были запевалами и заводилами. Потом танцы под духовой оркестр. Вот где я натанцевалась! Бойцы и офицеры просто вырывали нас друг у друга. Помню, за один танец моими партнерами побывали человек десять. И вальсы, вальсы до головокружения и боли в ногах.

Продолжался тот банкет дня три с перерывами на короткий сон. Никак не могли угомониться, и никто не хотел, чтобы кончилось это торжество.

Постепенно угомонились. Наступило прозрение. Оно пришло к нам в виде вопроса: а дальше что? Что будем делать? Как жить? Будто холодный ветер подул… Рушилась наша совместная братская жизнь.

Куда мне было податься? Нет на свете моей родной мамочки, сестрички Ниночки, отца, брат неизвестно где. Ехать в Сталинград к бабушке не хотелось, я страшилась уже пережитого там. А куда? Больше нигде и никого.

Однажды мои девочки застали меня горько плачущей, стали утешать. Все подряд звали меня с собой, рисуя всевозможные радужные перспективы. Любимая моя Оля пресекла этот хор и решительно заявила, что они с Володькой давно решили забрать меня с собой. Это утешало, но не стирало боль и тоску. Их всех ждали родные, а у меня никого не было. Я не хотела, чтобы меня жалели. Я хотела, чтобы меня любили, а любить меня было некому…

Через некоторое время нас перебросили из Восточной Пруссии в Белоруссию и стали готовить к демобилизации.

В первую очередь демобилизовали нас, девушек. Прощались мы друг с другом навсегда. Впереди была жизнь. Совсем другая жизнь…

Все-таки одна из девушек, Катенька, такая же одинокая (ее родители погибли в оккупации), уговорила меня поехать с ней и ее мужем — нашим связистом — в Армению: «Поедем, погостишь у нас, понравится, останешься. Не понравится — уедешь, куда захочешь». Я согласилась, не предполагая, что останусь в том солнечном краю надолго, обрету там вторую родину.

В Армении в 1948 году я нашла своего суженого, ношу его фамилию. Мы жили счастливо, родился сын, потом дочка, сейчас уже есть внуки.

В 1958 году я закончила университет и 30 лет преподавала русский язык и литературу в ереванской школе № 122.

Мой брат Николай, который в феврале 1943 года добровольно ушел на фронт с одной из воинских частей, дошел до Берлина. Мы с ним встретились десять лет спустя после Победы, так как ничего не знали друг о друге. Умер он в 1998 году в Тюмени, где жил и работал.

Сейчас сын Эдуард живет на моей «исторической родине» — в Волгограде, имеет двоих детей. Дочка Татьяна окончила институт иностранных языков, вышла замуж, родила двух дочек.

Я живу в Москве, продолжаю работать в школе. Все сложилось хорошо. Жизнь прожита не зря…

Виленин Григорьевич Пугаев (Искра-Гаевский) родился в 1926 году. Имя «Виленин» дано было сыну родителями в честь В. И. Ленина.

После ареста отца в 1937 году был исключен из пионеров за то, что отверг требование об отказе от отца.

Когда началась Великая Отечественная война, Виленин стал учеником 8-й спецшколы ВВС, потом воевал авиаштурманом и артиллеристом. В 1946–1949 годах проходил службу в польской армии, до 1951 года работал в Германии в оперативной разведке, в 1951–1954 годах служил в Московском военном округе, где был уволен в запас.

В 1960 году закончил исторический факультет Саратовского университета и работал заместителем, потом директором Саратовского художественного музея им. Радищева. С 1976 года жил в Ленинграде, был заведующим музея-усадьбы И. Е. Репина «Пенаты». Умер в 1996 году.