Он, обхватив ее поперек, как малого ребенка, несет через садик, а она обвилась руками вокруг его шеи…

Она, это ясно, пани гетманова, Дорошенчиха… А он. ах, господи! Это Мазепа… Мазепа!..

Сдавив себе горло рукой, Оленушка с глухим стоном упала на свою вдовью постель… А с улицы доносилось:

Выплакавшись до последней слезннкп, молодая вдова уснула только к утру.

А в это утро в селе Коломенском, в царском дворце, о ней, о бывшей княжонушке Долгорукой, а ныне гетманше-вдовице, вспоминали и жалели.

Старая мамка рано взбудила царевну Софьюшку. Не хотелось старой будить царевну, так хорошо спала она, разметавшись в постельке, и так сладко улыбалась да шептала не то «батюшка свет» — царя-батющку, должно, видела во сне, — не то «Васенька-соколик» какой-то; а все ж надо было разбудить: сама царевна крепко-накрепко наказывала разбудить, «урки-де учить» надо… «И на что это девку урками мучат? — думалось мамушке. — А все-таки нельзя не разбудить; приказывала: коли-де, сказывала, выучу урки-те, так батюшка-царь обещал взять ее с собой действа смотреть».

И царевна сидит у стола, такая розовенькая, иногда позевывает со сна, крестит свой розовый ротик и все учит что-то очень мудреное, что задал ей этот Симеон Ситианович.

Перед царевной книга рукописная, а на столе глобус. Царевна то в книгу заглянет, то на потолок с узорами и покачивается.

— Ангул-ангул — угол, аркус — дуга, аксис — ось, екватор — уравнитель… Екватор, екватор, екватор, какой трудный!

Потом, закрыв глаза ладонями, повторяет эти слова наизусть и все спотыкается на экваторе…

— Евкатор, евкатор, ах, какой трудный!

— Нет, не евкатор, а екватор, екватор… Глянула в книгу, топнула ножкой:

— Нет, не евкатор, а екватор, екватор…

А мамушка сидит у окна с чулком и тихо шевелит губами, считая петли.

— Зона торрида — пояс горячий, или знойный, зона фригида — пояс хладный, или студеный…

— Ишь, диво какое! — удивленно качает головой мамушка. — Нашли вон пояс горячий… А с чево ему быть-ту горячим?… И чему учат! Не диви бы божественному…

— Ах, мама, ты не знаешь! — защищает царевна своего учителя. — Это пояс в географии, а не такой пояс, какой носят…

— Ну и у этой там егорафьи с чего быть поясу горячу?

Царевна смеется самым искренним смехом.

— Ах, мамушка, какая ты смешная! «Егорафья»!.. География, а не егорафья…

— Ну, бог с ней, матушка царевна, с этой евграфьей! Вон сестрицы твои, другие царевны, ничему такому заморскому не учены, а все-таки, бога благодаря, здоровехоньки живут… Да и то сказать, ты у батюшки-царя любимое дите…

А царевна опять покачивалась над книгой да закрывала глаза ладонями, чтобы запомнить разные премудрости и не ударить лицом в грязь перед батюшкой.

— «Свойства и эффекции, которые земному кругу от течения солнца и звезд являющегося приключаются, суть: единого места периики суть антиков того места антиподы и антиподов того места антики». Антики, периики, антиподы, ах, как трудно! Антиподы, антиподы, антики…

Она встала и начала ходить по терему, повторяя и прищелкивая пальцами: «Антики, периики, антиподы, антики, периики…»

Она глянула в окно. Там часовые стрельцы стоят… А пруд такой тихий, по нем лебеди плавают… Увидали ее, свою любимицу царевну, и от радости начали крыльями махать… Царевна вся порозовела от этого лебединого привета… Надо их, лебедушек, покормить… да и учиться надо…

— «Тако единого места антиподы суть антиков того места периики, и перииков антики», — снова уткнулась она в книгу. — «Сие от дефиниции довольно ясно есть и не требует доказания…» Ясно! То-то ясно!.. Ах, мамушка, неясно!

— Что ты, моя золотая! Совсем светло…

— Нет, в книге неясно…

— Ну, глазки, поди, притомила, отдохни…

— Нет, глаза не устали, а не пойму!

— Так у учителя спроси, мое золото.

— Ах, какая ты! — досадовала юная царевна.

И вдруг ей вспомнилась курносенькая, с розовыми щеками Оленушка, княжна Долгорукова, что ныне вдова-гетманша Брюховецкая…

— Что-то она поделывает теперь там, в черкасской стороне?

— Кто, золотая?

— Княжна Оленушка, гетманша.

— В полону она, бедная, сказывают; как убили черкасы ее мужа, так Петрушка Дорошонок, сказывают, взял ее к себе в полон.

— Ах, бедная! Что ж батюшка не отымет ее у Дорошенки? Я попрошу батюшку.

— Да вот Федор Соковнин, поди, скоро привезет от нее весточку, а може, и грамотку.

— Да… А вот сестры его, бедные, Морозова да Урусова… Я батюшку про них спрашивала, так говорит, закону-де супротивны стали.

— О-о-охте-хте! Где уж супротивны!.. Все этот Никон…

Царевна как бы опомнилась и снова нагнулась над книгой.

— Ну, мамушка, не мешай мне.

— Что-й-то ты! Кто тебе мешает? Ты мне мешаешь, вон петлю спустила…

— Ну-ну…

Царевна встала и, глядя в потолок, стала спрашивать сама себя так, как ее спрашивал Симеон Полоцкой.

— «Дистанции мест пременяются ли?» — «Пременяются: путевая убо мест дистанция овогда большая, иногда меньшая быть может; но истинная и кратчайшая дистанция географическая пребывает тая-жде, разве егода познаеши, что суперфиция земная прервется или отделится. Места же зде разумеваем пункты земные недвижимые. И тако ежели суперфиция между двоих мест срединоположенная учинится высшая, то будет и дистанция мест учинена большая, а буде низшая, то будет меньшая».

Это она проговорила почти одним духом наизусть, так, что даже вся раскраснелась.

— Ай да умница! Не забыла, — похвалила она себя. — Поцелуй же себя.

И она подбежала к овальному зеркалу, висевшему на стене, и поцеловала свое отражение.

— Ба-ба-ба! — послышался вдруг возглас в дверях терема. — Ай да девка! Сама с собой целуется…

Мамушка вздрогнула и уронила чулок. Царевна отскочила от зеркала. В дверях стоял царь Алексей Михайлович и улыбался своею доброю улыбкою. И ласковые глаза, и розовые щеки — все так и светилось нежностью.

— Ай да девка!

— Батюшка! Государь! — радостно, зардевшись вся, соскликнула царевна и бросилась отцу на шею.

Он ласково крестил и целовал ее голову.

— А! Как растет девка, — нежно говорил он, положив руки на плечи дочери и глядя в ее лучистые глаза. — Уж скоро и до головы не достану, скоро отца перерастет.

— Ах, батюшка, светик мой, миленькой, государь! — ласкалась девочка.

— Да и что дивить! Девке скоро шестнадцать стукнет…

— Пятнадцать, царь-государь, — поправила его мамушка, подходя и целуя царскую руку.

— Здравствуй, мамка!.. Вы всегда убавлять года любите, это женское дело…

— Нету, государь-батюшка.

— А что вы тут делаете?

И царь подошел к столу, на котором лежала развернутая рукописная книга и стоял глобус. Он взял книгу и стал смотреть ее титу, расписанный киноварью и разными цветными заставками.

— «География генеральная, — читал он, — небесный и земноводный круги купно с их свойствы и действы, от Бернардуса Варениуша сложенная…» Так, так, география.

Царевна, прижавшись головкой к плечу отца, тоже заглядывала в книгу. Царь перевернул первый лист.

— Вижу, сам Симеон писал, искусник, худог добрый… Ишь скромник, что говорит в предисловии: «Того ради малым и худым кораблецем смысла моего с прочими на широкий сей океан толкования пуститися дерзнул…» Да, скромник… Это хорошо… «Моя же должность объявити, — продолжал читать царь, — яко проводих сию не на самый словенский высокий диалект против авторова сочинения и хранения правил грамматических, но множает гражданского посредственного употреблял наречия, охраняя сенс и речи самого оригинала иноязычного…» Ишь, ты! А что есть «сенс»? — обратился он к дочке и погладил ее волосы.

— «Сенс» сиречь «смысл», — бойко отвечала девочка.

— Так, умница.