— О том, как воюют дивизии ополченцев, ты наверняка уже наслышан, — начал свой рассказ Николай Дмитриевич. — Да и пишете вы о них почти в каждом номере. И правильно делаете. Дерутся здорово. И газета у них опять же своя. А вот о кадровых дивизиях рассказываете скупо и, главное, как-то обезличенно: подразделение Иванова, рота Петрова, взвод Сидорова. Даже командира батальона не называем по фамилии. Беда в том, что не только противник, но и наши бойцы не могут понять, о ком идет речь. И это, мне думается, отрицательно сказывается на моральном состоянии людей. Не вдохновляет, во всяком случае. Надо искать выход из положения. В «Ленинградскую правду» мне с этим обращаться неудобно. А с тобой могу потолковать. У себя в политуправлении я этот вопрос обязательно поставлю. Но быть может, и ты выберешь минутку, поговоришь с Золотухиным?

Я, разумеется, согласился выполнить его просьбу (П. В. Золотухин — редактор «Ленинградской правды»).

— Я только что из дивизии, о которой надо писать и писать, — продолжал Афанасьев. — Возглавляет ее человек недюжинный — даже по меркам нашего времени! — и по практическому складу ума, и по характеру, твердому как кремень, и по душевным свойствам. Настоящий военачальник-большевик! Ты о нем еще, видимо, не слышал. Это полковник Бондарев. Его дивизия только что прибыла к нам.

И Николай Дмитриевич рассказал о боевом пути бондаревцев, как он назвал их. 168-я стрелковая дивизия уже давно связана с охраной безопасности Ленинграда. В 1940 году она участвовала в прорыве линии Маннергейма и в штурме Выборга. С начала Великой Отечественной войны продолжала оборонять Карельский перешеек, успешно сдерживала натиск финнов. Противник уже торжествовал, когда ему удалось прижать ее полки к северо-западному берегу Ладожского озера в районе Сортавалы. Финское радио объявило о неизбежной капитуляции. Но А. Л. Бондареву удалось обмануть противника, вывезти своих бойцов с боевой техникой буквально у него из-под носа на остров Валаам. Оттуда 27 августа дивизия прибыла под Ленинград, в район Павловска.

Когда эти сравнительно свежие части ударили во фланг фашистским войскам, наступавшим по Московскому шоссе в направлении станций Поповка и Саблино, враг заметался, вынужден был перейти к обороне.

— Бондаревцы показали, — заключил свой рассказ Афанасьев, — как надо сражаться не числом, а умением, не бояться ни окружения, ни клещей. Полковник Бондарев называет обстановку, которая сейчас создалась в районе, где действует дивизия, «слоеным пирогом»: враги — наши, опять враги, снова наши… Борьба идет отчаянная, и бондаревцы дают фашистам прикурить… И еще я просил бы тебя со временем рассказать о 70-й дивизии. Уж очень крепко она дралась с фашистами под Сольцами.

Мы с Николаем Дмитриевичем расстались. А о нашем разговоре я вспомнил уже на следующий день, когда вечером принесли сводку ТАСС о боевых действиях под Ленинградом. Заголовок ее гласил: «Подразделения полковника Бондарева громят фашистские войска». Шрифтом поменьше — подзаголовок: «Отбито несколько населенных пунктов. Немцы потеряли до полка убитыми и ранеными. Захвачены крупные трофеи». Далее — текст сообщения, цифры вражеских потерь.

Конечно, если оценивать этот первый успех по крупному счету, он может показаться не таким уж значительным. Вывод из строя нескольких тысяч солдат и офицеров противника, захват четырех орудий, двадцати шести противотанковых пушек, девяти станковых пулеметов, нескольких автомашин… Но важно, что это был ощутимый удар по врагу в непосредственной близости от Ленинграда, что гитлеровцы обескуражены, ошеломлены внезапностью советских контратак!

В городе с утра до вечера слышна артиллерийская канонада. Ночью, если взобраться на крышу, видны на юго-западе кровавые зарницы развернувшихся там сражений. Но жизнь идет своим чередом. Открыты магазины. Действуют кино и театры. Когда нет тревоги, весело позванивают трамваи, снуют грузовики. Легковых машин, правда, осталось очень мало — все мобилизованы.

В моей личной жизни произошли большие перемены. Жену с сыном наконец-то выписали из клиники. Я их проводил до квартиры. Здесь Валю и мальчика встретили с распростертыми объятиями соседки. Какие все-таки у нас отзывчивые и самоотверженные женщины! Если видят, что человек в беде, что он нуждается в поддержке, они готовы забыть о собственных невзгодах, особенно когда речь идет о детях. Жене по нескольку раз в день приходится по сигналу воздушной тревоги стремглав бежать с ребенком с шестого этажа вниз по лестнице в бомбоубежище. А потом после отбоя подниматься снова наверх. Лифт к этому времени уже бездействовал. Беспрерывная беготня превращается в сущую пытку. Вот тут-то и необходима дружеская поддержка, душевное участие, чтобы найти в себе силы не разреветься от отчаяния.

4 сентября в 11 часов утра ленинградцы впервые услышали разрывы снарядов, упавших в черте города. Стреляли из дальнобойных 240-миллиметровых орудий по району Витебская — Сортировочная, по заводам «Большевик», «Салолин» и «Красный нефтяник». Обстрел продолжался до 6 часов вечера. Появились первые человеческие жертвы, разрушенные здания.

На другое утро артналет возобновился в часы, когда люди спешили на работу, и вечером — по окончании дневной смены. Время выбрано не случайно. Стреляли, очевидно, неподалеку от станции Тосно из орудий, установленных на железнодорожных платформах. Это позволяло вражеским артиллеристам менять свои координаты, ускользать от ответного огня наших батарей.

А еще через день, 6 сентября, к Ленинграду впервые прорвались фашистские самолеты. Правда, их было немного, всего два или три, но разрушения они причинили немалые — на Литовской улице и территории Охтинского химкомбината. Ночью воздушный налет повторился. Бомба попала в жилой многоэтажный дом в конце Невского проспекта. Взрывом разрушило фасад. Поэтому здание оказалось как бы расколотым пополам. На другой день, возвращаясь из Смольного, я заглянул туда. Зрелище было жуткое: груды камней, искореженное железо. За ночь успели извлечь из-под обломков десятки заживо погребенных: 38 человек были убиты и тяжело ранены.

До этого дня как-то не верилось, вернее, не хотелось верить, что фашистским самолетам удастся когда-нибудь начать свое черное дело — бомбардировать городские кварталы. Но первые бомбы и снаряды рассеяли иллюзии.

В ликвидации последствий бомбежек и обстрелов принял участие комсомольский полк противопожарной обороны. Подобные формирования по рекомендации ЦК ВЛКСМ создавались и в других городах военной зоны, но в Ленинграде они получили необычайно широкий размах. Было создано шестнадцать рот — пятнадцать в районах и одна центральная. Общее число бойцов достигло двух тысяч. Комплектовался полк районными комитетами ВЛКСМ, главным образом за счет учащихся ремесленных училищ, студентов техникумов и вузов, не достигших призывного возраста, и школьников старших классов. В оперативном отношении полк подчинялся управлению пожарной охраны. Командный состав был назначен из числа наиболее опытных специалистов по ликвидации пожаров, а политработниками утверждены инструкторы райкомов и горкома комсомола. Роты были снабжены необходимыми техническими средствами, прошли специальные тренировки и учения. За короткий срок полк превратился в часть, способную решать самые сложные задачи на случай воздушного нападения.

Несколько раньше был создан другой комсомольский полк — охраны революционного порядка. Предыстория его такова. В первые дни войны райкомы ВЛКСМ выделяли в помощь органам милиции большие группы активистов для патрульной службы на улицах. Но эта форма — бригады содействия милиции, оправдавшая себя в мирное время, — теперь удовлетворить не могла. Сегодня приходили на дежурство одни люди, завтра другие. Многие из наиболее опытных ребят были призваны в армию. Иные подолгу задерживались на производстве, выполняя фронтовые заказы. Поэтому возникла необходимость создать постоянно действующий комсомольский полк — по батальону в каждом районе.