В канун праздника на глазах у тысяч людей произошло событие, взволновавшее весь город. Это случилось вечером 4 ноября. Я задержался на улице Куйбышева и уже в десятом часу отправился в редакцию. Но трамвай успел лишь пересечь Неву. Сигнал тревоги остановил его у памятника Суворову.

Я решил идти через Марсово поле. Позади надрывно гудел вражеский самолет. В чистом, морозном воздухе небо казалось особенно высоким, прозрачным. Подходя к Мойке, я обернулся. По небу шарили лучи прожекторов. И вдруг в стороне Смольного два луча скрестились, поймав в световой квадрат серебряную мушку — «хейнкель-111». Мгновение, и мушка вдруг исчезла, провалилась. Так продолжалось какую-нибудь секунду, не больше. Лучи снова поймали ее в свое перекрестие и медленно «повели» по небосводу. И я, и окружающие — а их оказалось немало — с напряжением следили, что будет дальше. Вражеский самолет летел на большой высоте. Для зенитного огня он был недосягаем. «Неужели уйдет!» — с досадой воскликнул кто-то возле меня. И как бы в ответ в светлом квадрате вдруг появилась еще одна серебристая мушка, поменьше. Она стремительно приблизилась к первой, они слились и стали падать, провожаемые лучами. «Таран, таран!» — радостно закричали вокруг.

Вскоре раздался сигнал отбоя воздушной тревоги, но я еще долго не садился в трамвай, взволнованный тем, что увидел. Шел по Садовой, по Невскому, и всюду стояли группы людей и оживленно обсуждали подробности воздушной дуэли. Спустя пару часов в редакции стало известно имя героя. Это был летчик Алексей Севастьянов. А через день мы раздобыли и опубликовали его портрет.

Самолет принадлежал ночному истребительному полку, на который была возложена воздушная охрана города. Севастьянову тогда только что исполнилось 24 года. Он успел сразиться с врагом под Брестом, защищал Москву и теперь патрулировал в небе Ленинграда. Он заметил вражеский бомбардировщик, когда тот приблизился к окраине города, и погнался за ним, но так и не сумел сбить. Тогда, израсходовав боезапас, он решил пойти на таран.

Гитлеровский самолет врезался в территорию Таврического сада, неподалеку от Смольного. Экипаж был взят в плен. А Севастьянов, которого от удара вышибло из кабины, потерял на какое-то мгновение сознание, потом пришел в себя и успел дернуть кольцо парашюта. Спустился он на территорию Невского машиностроительного завода имени В. И. Ленина.

Подвиг Алексея Тихоновича Севастьянова навсегда вошел в историю обороны Ленинграда. Именем его названа улица в Московском районе. Вскоре после памятного боя он погиб.

В последнее время меня гложет внутренняя тревога. Она возникла, когда в сводках Совинформбюро появилось калининское направление. Ведь это совсем рукой подать от Углича, где разместился интернат детей ленинградских журналистов! Я уж молчу об этом дома, чтобы не волновать Валю и наших соседок. Надо же было так легкомысленно выбрать место эвакуации! Впрочем, кто ж мог предвидеть такое?! Если бы не напряженная работа, не постоянное ощущение опасности, нависшей над городом, ленинградские журналисты наверняка ходили бы как в воду опущенные. Почти у каждого в интернате дети, а вместе с ними — жены, матери.

Но перед праздником наконец-то положение прояснилось. Оказывается, об интернате позаботились наш профсоюз и местные власти. Как только над Угличем стали летать фашистские самолеты, ребят погрузили на пароход и повезли вниз по Волге с тем, чтобы затем повернуть на Каму и добраться до Перми, где готовились к их приезду. В дороге не обошлось без приключений. Неподалеку от Горького, на рассвете, немецкий летчик обстрелял судно из пулемета. К счастью, обошлось более или менее благополучно. Все еще спали, палуба была пуста. И все-таки шальная пуля ранила одну из нянечек, вышедшую подышать свежим воздухом. А ведь могло быть и хуже!

На этом злоключения не кончились. Зима в том году наступила рано, Кама, вопреки ожиданиям, стала, и пароход с детьми оказался в ледовом плену между Набережными Челнами и Тихими Горами, неподалеку от Бондюги (ныне Менделеевск), знаменитой химическим заводом, где когда-то работал великий ученый. Теперь эти места широко известны — там строится автомобильный завод — КамАЗ. Тогда это была глухомань.

Но самая главная беда заключалась в том, что от ближайшей железнодорожной станции до интерната было 120 километров. Узнав об этом, я схватился за голову. Ведь я рассчитывал как можно скорее отправить к ребятам Валю с малышом. Сто с лишним километров по проселочным дорогам в условиях приуральской зимы — да возможно ли это?!

И все-таки главное: ребята в безопасности. Можно вздохнуть с облегчением!

Трудно для нас в редакции сложился день 6 ноября. Заканчивалась подготовка праздничного номера. Мы рассчитывали, что удастся в день 7 ноября дать полосу писем читателей под общей шапкой «За жизнь, за молодость, за счастье!» Из почты удалось отобрать несколько ярких, взволнованных откликов фронтовиков, дружинниц МПВО, бойцов комсомольских полков охраны города, новаторов производства.

Внутренняя полоса носила пропагандистский характер. Это была публицистика. Под заголовком «Тебя зовет Родина!» говорилось о революционных традициях ленинградцев, о священном долге молодежи защищать до последней капли крови то, что завоевано отцами в огне Октябрьской революции и гражданской войны.

Работали мы спокойно, без спешки, материалы были уже в основном подготовлены: оставалось их окончательно отредактировать, подшлифовать, завершить оформление целевых полос и праздничного номера в целом — художники подготовили несколько вариантов плаката на первую полосу.

Возникло сомнение: сможем ли мы выделить столько места для редакционных материалов — две целевые внутренние полосы? Обычно в номере 7 ноября публиковалось много официальных материалов, прежде всего доклад на торжественном заседании в Москве. Но здесь двух мнений не возникало: доклад исключается — всем ясно, как тяжела военная обстановка вблизи столицы.

Из других материалов — на первой и последней страницах— мне особенно понравились стихи нашего постоянного в цедалеком прошлом автора, ныне военного журналиста Владимира Лифшица «Октябрь в окопах». Начиналось оно так:

И дальше:

Еще утром меня просили приехать в Смольный, показать, как будет выглядеть праздничный номер. Но не поедешь с пустыми руками. Только к концу дня с двумя сверстанными полосами двинулся я в путь. Уже смеркалось. Трамвай довез меня по Литейному проспекту до улицы Некрасова. Здесь следовало пересесть на маршрут, идущий к Смольному. Но не тут-то было. Началась тревога. Да какая! Быть так близко к центру налета мне еще не приходилось. Район старых петербургских улиц — Бассейной и Кирочной — средоточие больших домов. Улицы и переулки походят на гранитные коридоры, а дворы — на каменные колодцы. Поэтому взрывные волны действовали и грохотали здесь особенно жутко.

Охрана тут была тренированная, действовала предельно строго, требовала беспрекословного подчинения. Не посмотрели на мой пропуск, подписанный комендантом города с пометкой «проход всюду». Вежливо и решительно сказали: «Вы что ж, не видите, что творится кругом?! Вам что, жизнь надоела?!» Пришлось подчиниться, отправиться в бомбоубежище, в подвал громадного дома.