Как обычно, окно в моем доме оставалось открытым, в результате в комнате был настоящий погром: на полу валялись рис, лук, разбитые яйца, промокшие бумаги и книги, сломанный фонарь. И все было залито керосином. Я собрала рис (все равно его продают грязным), а в комнату привела соседскую собаку и скормила ей яйца. Теперь я пишу при свете карманного фонарика.

К счастью, мой «винный погреб» уцелел, так что я не лишена «духовного» утешения. В данный момент оно состоит из напитка, изготовленного в Катманду (его продают по семь шиллингов за пинту) и с немалой долей воображения именуемого ананасным вином. При этом названии перед мысленным взором предстают пожилые леди (типа отставных миссионерок), отважно прихлебывающие напиток, изготовленный по прабабушкиному рецепту и содержащий 0,001 % алкоголя. Однако здесь этим скромным названием обозначается зелье, которое и быка свалит с ног. (Недавно один мой гость уверял, что можно загнать на Эверест паровой каток, заправленный этим зельем, но мне это показалось небольшим преувеличением.) Ясно одно: ананасное вино — вовсе не вино, и я сомневаюсь, чтобы ананасы как-либо использовались в его производстве. По-моему, это чистый самогон, окрашенный в зеленый цвет. Даже для самых крепких достаточно двух ложек этого «вина», а третья, вероятно, вызовет мрачные галлюцинации с последующим летальным исходом. Страшно подумать, к чему может привести его регулярное употребление. Однако время покажет.

С сегодняшнего дня в моем доме поселился лама, который остался без крова. Его палатка была уничтожена ураганом. Лама подошел к порогу моего дома и спросил:

— Мадам, позвольте войти и жить у Вас?

Сначала я растерялась, меня одолевали некоторые сомнения — не те, которые в подобных случаях возникают в Европе, меня беспокоило то, что беженцам жить и питаться вне лагеря не разрешается. Однако лама есть лама, поэтому после минутного колебания я ответила:

— Хорошо, но вы должны отдать мне свою продовольственную карточку, и каждую пятницу утром я буду приносить ваш паек.

Его лицо расплылось в широкой улыбке. Несколько раз поблагодарив, лама отправился за своими пожитками.

Через полчаса я увидела отряд из двадцати двух мальчишек, направлявшихся к моему дому. Каждый нею по пять огромных томов в матерчатом переплете. У последнего мальчика в руках оказалось лишь три тома. Произведя быстрый подсчет в уме, я пришла к выводу, что они несли полный комплект буддийского канона — все сто восемь томов, основной багаж ламы. К счастью, остальной его скарб был более скромным — курильница, молитвенное колесо, ритуальный барабан, дордже[44], молитвенный колокольчик, небольшая фотография его святейшества, одиннадцать маленьких серебряных лампадок для возжигания перед портретом и (из нерелигиозных предметов) помятый котелок, деревянная чашка для питья, оправленная в серебро, и вонючая шкура яка, служившая ламе постелью. Теперь маленькая комната внизу превратилась в небольшой храм, из которого поднимался аромат благовоний, а моя жизнь стала скрашиваться звуками ритуальной музыки. Нежная мелодия барабана и колокольчика кажется мне такой очаровательной, что при звуках ее я бросаю все свои дела и слушаю, слушаю.

Сегодня снова разразился сильный ураган, — правда не столь разрушительный, как вчерашний. Однако не следует путать подобные ураганы с муссоном, который начнется только дней через семь-десять. Мне сказали, что ураганы предвещают муссон. Вечером температура понизилась до благодатных 24 градусов по Цельсию. Впервые за несколько недель с моего тела исчезла сыпь, и я предвкушаю спокойный сон ночью.

Оказывается, я ошиблась. Соседство с ламой имеет свои минусы, главный из которых — привычка его преподобия молиться с трех часов утра под полное звуковое оформление. К сожалению, в такое время даже самые нежные мелодии оставляют человека равнодушным. Видимо, следует попросить его отложить свои заутрени хотя бы до половины шестого утра, но боюсь, что это будет не совсем тактично с моей стороны. Учитывая, что вечерняя молитва ламы кончается не ранее одиннадцати часов вечера, для его здоровья было бы невредно спать подольше. Ламы, видимо, уже давно покончили с нашими плотскими потребностями в регулярном питании и восьмичасовом сне. Его преподобие может молиться по шесть часов, при этом ни один мускул на его лице не дрогнет.

Сегодня мне удалось поближе познакомиться со своим высоким гостем во время ужина, на который я была приглашена вместе с Тхуптеном Таши. В семь часов вечера мы пошли к нему со своими тарелками, ложками и солью. К этому времени я обычно уже успеваю зверски проголодаться, так как днем почти ничего не ем. Однако трапеза состоялась лишь в половине десятого — ей предшествовал весьма интересный разговор и чашек девять-десять чая с маслом.

Тхуптен Таши — лучший переводчик из всех тибетцев, которых я когда-либо знала. С его помощью лама кратко поведал мне историю своей жизни.

С детства он мечтал уйти послушником в монастырь секты гелукпа[45]. В восемнадцать лет его, как единственного сына и наследника, отец, зажиточный крестьянин, женил на дочери крестьянина-соседа. Говорят, подвести лошадь к воде — еще не значит напоить ее. Так и лама Онгьял, приведенный к супружескому ложу, не довел брак до его логического завершения. После двух лет целомудренной семейной жизни он отказался от наследства и убежал в монастырь в Кхаме — несомненно, к радости своей жены-девицы, которая теперь могла подыскать более практичного партнера. В Кхаме Онгьял постигал истину под руководством высокоученого наставника в течение шестнадцати лет, затем провел отшельником три года в пещере в Гималаях, на высоте восемнадцати тысяч футов над уровнем моря. Позднее он вернулся в монастырь, прошел последние испытания и стал гуру (учителем) в монастыре Дрепунг, откуда и бежал в район Долпа в 1959 году.

Я сказала ламе, что мои познания о тибетском буддизме очень поверхностны. Это весьма вдохновило его, и он сопроводил краткую автобиографию лекцией о том, как важно постичь бренность всего сущего и вести соответствующий образ жизни. Однако я слушала его рассеянно, так меня мучили нестерпимые муки голода. Несмотря на всю свою заинтересованность, я пропустила некоторые глубокие высказывания ламы. Он поинтересовался, верю ли я в бога, и одобрительно кивнул, услышав утвердительный ответ. Лама заметил, что многие современные европейцы — атеисты. Это вызывает У него немалое сожаление, ибо христианство — хороший путь к познанию бога. Я вынуждена была признать, что являюсь не совсем ортодоксальной христианкой. Услышав это, лама слегка забеспокоился и выразил надежду, что я не буддистка. Буддисты-европейцы, которых он встречал в Катманду, весьма жалки и фактически лишь воображают себя буддистами.

Тем временем двенадцатилетний мальчик, слуга ламы Онгьяла, готовил для нас ужин на костре, разложенном среди камней. Когда еду наконец подали, я заметила, что хозяин с нами не ест. Мне хотелось спросить, ест ли он вообще — насколько я заметила, он питается только чаем с маслом, — но я удержалась из опасения показаться невежливой. Ужин состоял из риса, дала и картофеля — по тибетским понятиям, настоящий пир.

Сегодня утром две «Дакоты» с остатками багажа немецкой экспедиции поднялись с аэродрома. Альпинисты оставили много продовольствия. Это было выгоднее — дороже стоило бы доставить его в Катманду. Пожалуй, все непальское и тибетское население Парди и ровно половина европейского (то есть я) кинулись к «Аннапурне» за своей долей. Я, потеряв всякий стыд, ухватила банку шоколадного печенья и две банки мясного экстракта. Кто поживет в Покхаре хотя бы месяц, тот неминуемо забудет о гордости при виде таких деликатесов, которые к тому же достаются даром.