«И то правда, – вынуждена была признать Елизавета, – траттория эта – заведение из никудышных». Единственное, что хоть как-то соответствовало ее представлениям о венецианских тратториях, – это пол, посыпанный опилками, и чисто выскобленные столы. В траттории Пайо Джокколанте не было привычных декораций из развешанных рыбацких сетей и статуэток гондольеров, здесь не звучала мандолина – короче, не было и намека на приятную атмосферу Так обычно выглядит заурядная закусочная на вокзале. В основном зале сидели за дюжиной столиков посетители – человек десять. Они были из местных живущих, наверное, по соседству. Гостей Венеции в такое заведение заманить было невозможно.

Эннемозер заказал для себя и для Вастль требушину. На вопрос о горячем шоколаде для Элизабет официант только недоуменно пожал плечами. Пришлось Елизавете спросить чашку бульона – с комочками ваты во рту она могла позволить себе лишь жидкую пишу.

Эннемозеру – на ее взгляд – было не больше тридцати лет. Приятный мужчина: темно-русый, с пышными усами, кареглазый, лицо открытое, правильное. Только короткий нос был грубоватой формы и губы – легкомысленным «сердечком».

Елизавета ожидала, что, сделав заказ, Эннемозер попросит ее задавать вопросы, но он преспокойно принялся за еду. Елизавете это понравилось; она сочла, что торопиться ей незачем. К тому же, эта «экскурсия» в город, независимо от преследуемой цели, начала приносить удовольствие.

Между прочим, Елизавете пришелся по вкусу бульон («Не послать ли потом Кёнигсэгг на кухню за рецептом?» – подумала она); таким образом, ее мнение о траттории немного изменилось. Сравнение с вокзальным буфетом было неправомерно хотя бы потому, что публика здесь совсем другая. За полчаса, прошедшие с тех пор, как они вошли сюда, в тратторию набилось довольно много людей.

Худощавый юноша, сидевший недалеко от Елизаветы, лихорадочно исписывал лист бумаги. Безусловно, это был поэт: черные локоны, падающие на высокий лоб, мечтательный взгляд, время от времени обращенный в потолок… А парень, который только что вошел в тратторию, был самый настоящий гондольер – в широкополой шляпе и небрежно обернутом вокруг шеи щарфе. Вошли еще два кряжистых рыбака с обветренными лицами. Совсем недавно они вытаскивали из моря тяжелые сети, а сейчас устроились за столиком у входа и, раскуривая короткие пенковые трубки, готовились сыграть партию в домино.

Тарелка Эннемозера почти опустела, он утолил голод и всем видом показывал, что готов приступить к тому, ради чего назначили встречу, – то есть ответить на вопросы. «Этот человек в себе уверен», – подумала Елизавета. Ей нравилось отсутствие угодливости в поведении Эннемозера – ведь для него она как-никак графиня Хоэнэмбс, дама из высшего света Елизавета вдруг пожалела, что вынуждена обманывать этого человека.

– Вы хотели поговорить со мной о случае на пароходе?

Эннемозер говорил достаточно внятно, чтобы его расслышала Елизавета, но негромко – чтобы не было слышно за соседним столом. Сидя спиной к стене в углу большого зала траттории, он видел всех посетителей. Елизавета с опозданием поняла, почему он выбрал для себя именно это место.

– У меня есть веские причины, – произнесла она несколько чопорно, не зная, какой тон был бы сейчас самым уместным, – для того, чтобы дополнить сведения, полученные из официальных источников информации.

– В чем, если я правильно понял, – с улыбкой уточнил Эннемозер, – весьма заинтересованы некоторые высокопоставленные особы.

– Вы все правильно поняли.

«Ловко он слова подбирает, – подумала Елизавета. – Почти как дипломат. Печатники много читают и это оставляет свой след». Однако, как приходилось слышать Елизавете, такие люди не испытывали особого почтения ни к императорской армии, ни к семье императора. Впрочем, после шести лет супружеской жизни с Францем-Иосифом она сама не чувствовала к нему уважения.

– По официальной версии молодую женщину застрелили, – продолжила Елизавета. – Однако ваша невеста намекнула, что эта особа ушла из жизни иначе.

Эннемозер кивнул.

– Женщину связали, а потом задушили. На всем теле у нее были следы укусов.

– Откуда вы это знаете?

– От одного из сержантов, участвовавших в операции.

– Говорят, будто комиссарио о чем-то спорил с полковником Сержанты не сказали, о чем?

– Ну, поначалу комиссарио не хотел отдавать этого дела…

– Это все, что вам известно о происшествии на «Эрцгерцоге Зигмунде»?

Эннемозер на какое-то время задумался. Он вытянул губы, отчего они еще больше стали походить на сердечко, а потом сказал:

– Есть еще кое-что… Не знаю, связано ли это непосредственно с происшествием на «Эрцгерцоге», но не исключено. К полковнику в понедельник приходили. Около девяти часов вечера.

– Вы видели этого человека?

– Нет. Полковник Перген сам открыл ему дверь и сразу проводил гостя в салон. По-моему, он его ждал.

– Вы им ничего не приносили? Вино, закуски?

– И спиртное, и закуски уже стояли на столе в салоне Позднее мне показалось, будто полковнику не хотелось, чтобы я увидел его гостя.

– Почему вы считаете, что между убийством на пароходе и визитом этого господина существует какая-то связь?

– Потому что я случайно подслушал часть их беседы. Я был на кухне, а потом вышел в коридор, чтобы взять с вешалки шинель, которую нужно было почистить.

– И о чем же они беседовали?

– О документах, которые пропали из каюты надворного советника. Полковник Перген обвинял этого господина в том, что их похитил он.

– Полковник Перген говорил с этим господином по-немецки?

– Да.

– А что тот господин ответил на обвинения?

– Он рассмеялся в ответ, и тогда полковник Перген заорал, что может в любую минуту отправить его на виселицу.

– А тот…

– Сказал, что позаботится о том, чтобы прежде эти документы оказались у Тоггенбурга. Потом он снова стал смеяться, а я услышал шаги в салоне и постарался поскорее вернуться на кухню. Через несколько минут хлопнула входная дверь квартиры. Я смотрел в кухонное окно, но увидел сверху только спину выведшего гостя. Квартира полковника находится на третьем этаже…

– Так что описать этого господина вы не можете.

– Могу сказать лишь, что роста он был высокого и на нем была накидка. Вроде тех, что носят священники.

– Как они обращались друг к другу – на «ты»?

– Да, именно так.

И тут Елизавета обратила внимание на то, что Эннемозер, не сводивший взгляд с зала, словно потерял всякий интерес к беседе. За соседними столами тоже все приумолкли. Елизавета медленно повернулась к залу и увидела, что гондольер взобрался на стул и вытянул руку, призывая к вниманию. Он словно собирался объявить о чем-то важном, происшедшем поблизости: кто-то, возможно, собирается жениться или кто-то умер… Гондольер снял свою круглую соломенную шляпу с пестрым бантом, и оказалось, что он подстрижен очень коротко, как военный. Он говорил с заметным австрийским акцентом – призывал к спокойствию; когда он умолк, в дверь ввалилось с полдюжины солдат. Они заняли вход и встали у дверей, ведущих на кухню и во двор. Около тридцати посетителей траттории оказались как бы в западне.

«Мы в западне». Это первое, что пришло на ум Елизавете. А затем она вспомнила о пропуске, который собственноручно подписала два часа назад. Этот листок бумаги она положила на секретер. Он и сейчас лежал там, потому что Елизавета забыла спрятать его в свою сумочку.

Сержант Земмельвайс любил облавы, потому что они напоминали о его гражданской профессии. Отряд сержанта, состоявший из двух десятков солдат, четырех унтер-офицеров и двух лейтенантов, вступил в дело ровно в десять часов. Это была вторая траттория на сегодня, все до сих пор шло по плану – без сучка без задоринки.

Сержант Хакль, уроженец Матрея, что в восточном Тироле, переоделся – по своей привычке – в гондольера Едва он замолчал, солдаты блокировали выход из траттории. Они тут же обнаружили двух английских туристов и двух местных жителей, у которых не оказалось при себе документов. Теперь им предстояло проследовать на временный сборный пункт в пустом двухэтажном здании из красного кирпича, расположенном здесь же, на площади, неподалеку от траттории.