- Что ты задумал… - прошептал Бор, понимая. – Ты соображаешь, что делаешь?

- Так будет лучше, - отозвался Ярр. - Ты ведь хочешь княжить, брат?

- Ты…

- Да, - кивнул Ярр. – И ты мне поможешь. Нам нужно уехать до утра как можно дальше от столицы. А отцу я напишу… И… вот еще что…

Присев к столу, он вытянул лист из кипы, валявшейся на столе, придвинул к себе чернильницу. Перо летало по бумаге, не останавливаясь, - слова ложились быстро и безошибочно, словно диктовал кто-то. И по тому, как точно находил он, раньше мучавшийся над письмами по часу, нужные слова, Ярр чувствовал, что прав. Он не смог бы объяснить, но знал это. Единственно верный путь.

Бор стоял неподвижно.

- Смотри, - Ярр протянул ему три листа. – Вот эти два ты найдешь в моей комнате завтра утром… как можно позже. А это – это нужно будет объявить публично… ну, ты знаешь.

Бор пробежал глазами четкие строчки – и отступил.

- Да ты спятил! – крикнул он, бросая листы на стол.

Ярр улыбнулся.

- Ты не первый, кто говорит мне об этом сегодня, - сообщил он весело.

- Брат, ты рехнулся! – Бор, оглянувшись, наглухо закрыл окно, точно боялся, что обезумевший брат выскочит прямо сейчас. – Зачем тебе эта девчонка? У тебя будет еще сотня таких же… да ты только прикажи…

- Не надо мне сотню, - покачал головой Ярр. – Она одна… Ты ведь сам знаешь… Ну, кому еще я могу доверять на этом свете, кроме тебя?

Некоторое время Бор молчал.

- Ты хоть понимаешь, что отец сделает с тобой, если вас поймают? И с ней тоже?

- Нас не поймают, - почти весело отозвался Яр. – Если ты сейчас не станешь медлить и причитать, как девица, а поможешь мне, то – не поймают. У меня хороший конь.

Бор молчал.

- Брат… - Ярр придвинулся совсем близко, взял его за локти. – Подумай лучше о том, что остается тебе! Ты ведь всегда этого хотел, правда?

Бор опустил глаза.

- Не надо, - ласково проговорил Ярр. – К чему нам врать друг другу? Ты будешь достойным правителем, гораздо более достойным, чем я. И ты всегда это знал. И я тоже знаю. И отец… так будет лучше, поверь! Для всех – для отца, для тебя, для княжества. Ну, что поделать, не гожусь я в короли. Так я лучше сам уйду, чем потом меня будут проклинать… и сам я буду проклинать себя, если не уйду сейчас. Князь разозлится, но потом… он поймет, что я прав. И... так будет лучше для всех. Честно…

- Что я должен сделать? – тихо, с усилием выговорил Бор.

Ночные сквозняки колебали неровное пламя факелов, и лица тех, кто ехал по городским улицам этой ночью, могли остаться неузнаваемыми – темнота играла с ними причудливые шутки. Лошади ступали шагом, но колеса фургона, в темноте казавшегося черным, грохотали слишком громко.

Ворота распахнулись со слабым скрежетом, и звук этот полоснул ножом п осердцу. Из темного провала там, впереди, пахнуло теплым воздухом со слабой примесью трав.

- Ну что… - Бор остановился, спешился и передал брату поводья. – Держи…

Ярр, соскочив с козел фургона, кивнул. Одернул куртку, поправил притороченный к седлу коня узелок.

- Ты ничего не знаешь, Бор, ладно? Я ничего, совсем ничего тебе не говорил. Все бумаги, что нужно закончить, я сложил отдельной стопкой, их немного там. Меч и пояс – ты знаешь где. А лук я забрал, он… пригодится. И… поклонись от меня матушке. Она простит, я знаю.

- Удачи тебе… - неловко проговорил Бор. – Всегда…

Ярр кивнул снова.

Братья обнялись. Слова не шли, с губ сорвалось лишь похожее на молитву:

- До встречи!

- До встречи, Ярр. И… если что… ты знаешь, где можно искать помощи.

- Спасибо… Ты будешь хорошим князем, брат.

Теплый язычок факельного света разгонял темноту лишь на пару шагов вокруг. Света этого явно не хватало, чтобы озарить фигуру всадника рядом с темной громадой фургона. Мгновение - и фургон, и всадник канули во мрак.

Утреннее солнце догнало старый фургон уже далеко от города. Отдохнувшая кобыла бежала резво и на удивление послушно, хотя у нее, как и у всей труппы, выдалась весьма беспокойная ночь. Запасной конь рысил рядом; богато отделанное седло еще хранило тепло тела седока.

Дядюшка Агель мрачно сидел на козлах, ворча под нос что-то весьма нелестное в адрес нынешних молодых, князя, княжеского сына, торговцев овсом, кого-то еще – Тис не разобрал. Мальчишка с весьма сосредоточенным видом штопал старый занавес, изо всех сил стараясь не прислушиваться к звукам в глубине повозки. Там – он знал, - свернувшись клубочком на груде тряпья, спал Ярр, и на губах его плавала слабая улыбка. Яса сидела рядом, прислушиваясь к ровному дыханию юноши, ставшего ей теперь – кем? Пальцы ее, едва касаясь, перебирали его темные пряди.

Мальчишке Тису очень хотелось обернуться. Но он считал себя взрослым, а потому не сделал этого.

24-28.03.2009.

Игрушка

Каждое утро под мое окно прилетает соловей. Он прилетает уже давно - с тех пор, как я была девочкой, когда еще был жив отец, и покойная матушка очень любила слушать, распахнув окно, его песни. А может, это был другой соловей, и теперь на ветку ко мне опускается его внук или правнук. Мне в целом неважно. Я лежу, запрокинув руки, наслаждаясь прохладой, и думаю о том, откуда в нашей жаркой, засушливой стране могут взяться соловьи. Наверное, они прилетают с севера, из тех мест, где цветут леса и летом грохочут грозы. Не знаю, не знаю… у нас летом дождей не бывает совсем.

Я слушаю соловья, распахнув окно. До тех пор, пока рассвет окончательно не вступит в свои права, небо не нальется высокой, бесконечной голубизной, за дверями не загомонят служанки. Я понимаю, что пора вставать, но лежу, потягиваясь негибким со сна телом. А потом резким движением скидываю легкие простыни и вскакиваю - прыжком пантеры.

И подхожу к огромному зеркалу в глубине комнаты. И оглядываю свое отражение. И улыбаюсь – хищной довольной улыбкой сытой кошки.

Что и говорить, мне не приходится стыдиться той, что смотрит на меня из зеркальной глубины. Я, Тамира иль-Хеалль, по праву считаюсь одной из красивейших женщин столицы, и подтверждений тому масса – от ежедневных букетов, едва ли не десятками доставляемых посыльными, до надушенных писем, которые тоже десятками приносят слуги, и в каждом – просьбы, мольбы, уверения. А я могу выбирать. Или не выбрать вовсе, сославшись на дурное настроение или скуку. Сказать по совести, это случается все чаще – мне надоели эти мужчины, их жадные взгляды, потные руки и лживые слова. Я хочу чего-то иного… а чего – и сама не знаю.

Впрочем, на внешности мое настроение пока что не сказывается. И молва, поющая обо мне как о первой красавице, не врет. В двадцать шесть мне завидуют пятнадцатилетние девчонки-невесты. Черные кудри - без единого седого волоска, гибкое смуглое тело безупречно в каждой линии, черные глаза – большие, с поволокой, руки и шея – на зависть юным красавицам. И все это богатство не заперто в душных комнатах, как у большинства моих прежних подруг. Я могу сутками носиться верхом по степи, умею стрелять из лука, плаваю, как простой мальчишка, и великолепно танцую. Завистницы говорят, что негоже женщине из рода иль-Хеалль вести себя как простолюдинке. Мне все равно. А брат лишь смеется и гордится мной. И дарит мне то седло, украшенное серебром, то чеканный наруч на правую руку, то изукрашенный драгоценными камнями пояс.

Мой брат, Тейран иль-Хеалль, нынче в милости у славного Кайрина Великого, да продлит Великая Богиня его дни, и может позволить себе не обращать внимания на сплетников. Когда пять лет назад умер мой муж, брат - вопреки обычаю, по которому жена должна жить в доме мужа – увез меня в свой дом. Отца и матери не было уже в живых, а на сплетни соседей Тейрану было, да и сейчас наплевать. Он любит меня. Он громко хохочет, когда я в порыве гнева швыряю об пол то драгоценную вазу, когда-то привезенную отцом из Сеттии, то хрустальный сервиз, то бесчисленные безделушки, которых у меня множество. Он покупает мне наряды, от которых у подруг-завистниц разбегаются глаза.