- Так помер старый пан Франта ещё по весне - аккурат через дюжину дней после Светлого Воскресенья. Сошёл во гроб вместе с пани Матильдою: одночасно души Господу преставили. Угорели в горнице вместе с постельничьей бабой. Так их и поховали рядышком...

Пан Юрась в ту пору брата в Пражском Градце навещал: сам-то пан Коста... Прости, Господи, - брат Кирилл! - как постриг принял, так из обители ни ногой! А как вернулся пан Юрась, да проведал об утрате своей - так с туги запил. Два месяца, не переставая, вино да брагу глотал, дворня думала - навовсе ума решится.

- Погоди, отец Чтвртак, погоди! А куда же молодой Влчениш после подевался? Где сей день обретается?

Предводитель лесных обитателей пытливо глянул в лицо земану:

- А ты почто спрашиваешь? Какая тебе в том нужда?

Старый земан от такого нахальства со стороны какого-то разбойника даже опешил:

- То есть как 'почто'? Юрась моего кума сын, хоть и непутёвый. Значит, мне прямой свойственник. Считай - родня, Франтишеку вон, моему, поручник. А коль в роду своём он последний остался - брат-то для мира умер - то до женитьбы и рождения наследника Влченишей мой прямой долг Юрася под свой род взять. Нешто можно родича в беде одного оставить? Чай, славяне мы, не немчура какая! Ну-ка, человече, расскажи яснее, что тебе о нём ведомо?

Тут вмешался один из подошедших лесовиков:

- Погоди, вюдце! Ну ладно, пан земан говорит, что свояк Влченишам. Коль так - ему то ведать надлежит. А людям его почто знать лишнее? Але ж узнают - не разнесут ли вести языками-то? Нех роту дадут, что ни зла пану Яну и люду нашему не содеют, ни проболтаются о нём где-нито. А без крепкой роты веры им нет!

Полуксендз развёл руками:

- Видишь, пан земан, как народ о свойственнике твоём беспокоится? И ведь дело Пепка говорит! Не в обиду твоей милости, одначе надобно со слуг твоих и воинов крепкую роту стребовать. Пусть поклянутся, что никому в сем мире ни вольно, ни под пыткою не поведают, где ховается пан Юрась Влчениш, доколе тот сам того не дозволит. А не сдержат ту роту - то не будет им ни рая, ни чистилища на свете ином, а на сем придёт страшная кара божеская и людская.

- Все ли слыхали? - сурово окинув нас взглядом, спросил Ян Жбан. - Они в своём праве. Клянитесь же!

Хорошее дело: похоже, мой попутчик втягивает всех присутствующих в какие-то 'приключения на нижние девяносто'. Оно мне надо? Не надо. Но и деваться некуда, как говорится, 'с кем поведёшься, с тем и наберёшься'. Ещё хорошо, что я тут на положении как бы слуги: лесные гости заметно больше интересуются жбановыми вояками... Кстати, похоже те ничего против клятв не имеют: командир говорит 'клянитесь' - они выполняют.

Первым встал Франта Жбан. Вынув меч из ножен, вонзил его вертикально в плотный снег, держа левую ладонь на перекрестии рукояти. За ним поднялись все остальные, включая и мужиков-возчиков. Вскинув к плечу правый кулак с вытянутыми к небу указательным и средним пальцами, сын земана пару раз кашлянул, прочищая горло и торжественным голосом возвестил:

- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Франциск из Жбанова Лоунинского, сын и наследник земана Яна Жбана, на мече, коий есть образ Креста Господня, обещаюсь и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о свойственнике моём пане Юрасе Влченише из Влченишева и семействе его и людях его и не творить им всем никакого зла, но всячески споспешествовать.

Если же по умыслу или по принуждению нарушу сию роту, то пусть поразят меня язвы великие, пусть стану я предметом злобы и гнева и да будет отдан труп мой на съедение зверям диким и хищным. Сребро и злато мои да будут отданы другим. Пусть вдова моя станет после моей смерти достоянием других, а душа лишится и рая и чистилища до самого Страшного Суда Христова. Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие.

Размашисто перекрестившись всей ладонью, сын земана отошёл в сторону, уступая место у меча следующему воину:

- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Антан Бэр из Лоуни...

- ...я, Пётр Бискуп из Ржевца...

- ...я, Коста Ухо из Лоуни...

Как только последний из кметов произнёс 'Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие!', Франта Жбан выдернул меч и, обтерев о рукав, вернул в ножны. Наступила томительная тишина. Отчего-то все уставились на меня.

Наконец, земан произнёс:

- Ну что ты, мастер Белов? Клянись!

- Но меча нет...

- Забываешься, мещанин! Меч - для воинов. Ты же - граджанин! Клянись, не то...

'Не ровён час - убьют', как говаривал солдатик-белячок из фильма про кронштадских матросов. Ну, тот, помните: 'Мы - пскапские... Мобилизованные... Нам в Петроград велено...'

Ну, я сюда тоже не чай пить пришёл, ясно дело.

Благо, за полгода пребывания в здешних 'Палестинах' успел обзавестись местными 'опознавателями 'свой-чужой'': скидываю шапку и через голову стягиваю пеньковый гайтан с католическим крестиком и оловянным образком покровителя цеха.

По примеру воинов, обмахиваюсь по-католически знамением, и зажав в кулаке крест с овалом образка так, чтобы их мог видеть любой желающий, ясно и чётко - не дай бог в таком деле мямлить: сразу под подозрение возьмут! - начинаю:

- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Макс Белов, мастер братства Святого Лаврентия славного города Жатеца, Крестом Господним и Святым мучеником Лаврентием, обещаю и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о пане Юрасе Влченише из Влченишева...

Последними роту принесли хлопы земана. Лесные гости вовсе успокоились насчёт потенциальной опасности с нашей стороны, и разговорились, предварительно развязав и притащив к кострам - греться - наших незадачливых караульных. Ян Жбан тут же грозно пообещал горе-охранникам грядущие кары на всю катушку, но, похоже, оба они уже достаточно впечатлились, битый час провалявшись на снегу перемотанные ремнями как добрая домашняя колбаса конопляным шпагатом.

Помимо уже знакомого предводителя - Чтвртака-Полуксендза и недоверчивого Гавела в отряде оказалось ещё трое лесовиков: двое Янов - Новак и Кулька, и Теодор Ковач, являвшийся действительно бывшим кузнецом той самой опустевшей прибрежной деревеньки, возле которой мы видели следы разгромленного монгольского становища. Как оказалось, монгольский ям перебили объединившиеся в разбойничью ватагу бывшие вольные арендаторы со здешних земель, разорённые буквально до нитки Имрё-беком, новым владельцем Влченишева. Возглавили нападение сам молодой Влчениш со своим дядькой-наперсником Малом: душа просила мести, но захватить обратно замок с достаточно сильным гарнизоном с помощью полубезоружныхх крестьян не представлялось возможным, вот и отыгрались на ближайшем становище покровителей Плешивца. Уничтожить немногочисленных монголов удалось подчистую, захватив коней, скот и оружие, но и потери получились громадными: на каждого убитого врага - по трое своих. Погиб в бою и старый воин Мал, а пан Юрась, сражавшийся в первых рядах, умудрился поймать грудью две стрелы и пропустить удар копья в бок, так что теперь лежал в потаённом домике посреди леса в полубессознательном состоянии вместе с другими тяжелоранеными. Легкораненые и часть здоровых разбойников, получив свои доли добычи, разбрелись кто куда по дальним деревням к разной десятиюродной родне. Жители же Рыбницы, прихватив помимо своего имущества ещё и оставшихся от монголов овец, и вовсе порешили утечь из становящихся неспокойными мест - о карательных отрядах узкоглазых воинов на мохнатых лошадях по всей земле ходила чёрная слава - куда подальше, скорее всего в Южную Богемию.

Единственным 'пришлым' в разбойничьей ватаге был как раз Чтвртак. Впрочем, 'пришлым' он считался условно: отец его - богатый седлак-арендатор из села, принадлежавшего одному из панов по соседству от влченишевых земель - с отрочества отдал младшего сына учиться на священника. Думал он, что разумный парнишка таким образом выбьется в люди, будет избавлен от налогового бремени и тяжкого крестьянского труда на чужой земле. И вправду: Чтвртак прилежно изучал всё, что необходимо будущему католическому ксендзу, и вскорости собирался держать испытание перед духовной коллегией в бенедиктинской обители Пражского Места. Но, как говорится, человек предполагает...