Смыков решил проехать по избирательным участкам и посмотреть, как там и что. Немедленно организовать помощь, если она где потребуется. Он так встревожился, что ему стало казаться, что выборы в городе проваливаются. Пятнадцать тысяч и шестьдесят — подумать только!

Однако спокойная и деловитая обстановка на первом же избирательном участке сняла тревогу. Чья-то дальновидная голова хорошо придумала: агитаторы начали свою работу не в шесть часов утра, когда открылись двери избирательных участков и избиратели шли густым потоком, а с часу дня, когда людской поток начинал ослабевать. В «комнате агитаторов», школьном классе с отставленными в сторону партами, Смыкова окружили бодрые люди и стали весело рассказывать, что происходит на избирательном участке.

Не обходилось и без казусов. На соседней Пролетарской улице с утра начали праздновать день рождения одного из избирателей. Сам хозяин и несколько его гостей быстро перебрали, не успев проголосовать. Сейчас они уложены в постели и мирно спят.

— Жены караулят, чтобы не случилось какой глупости, — рассказывал заведующий агитпунктом, седоусый мастер из ремонтного завода леспромхоза Строжанов. — Как только отойдут, придут и проголосуют бедолаги. За этих-то я спокоен. А вот есть у нас тут один человечишка. Не знаю, что и делать…

И Смыков второй раз за последние три дня услышал об интендантском майоре в отставке Бельмесове.

Года полтора-два тому назад о нем рассказал городской военком. После демобилизации Бельмесов приехал в Собольск с намерением поселиться здесь навсегда — жена у него родом из этих мест, что ли. Построил просторный дом на лесистой окраине города, которая так и называлась — «Дачное». Развел сад. Купил машину что-то уж за очень много сотен рублей.

— Материально обеспечен? Не жалуется ни на что? — спросил тогда Смыков.

— Обеспечен по самое темечко, — подтвердил военком.

За все это время Смыкову ни разу не пришлось встретиться с отставным майором. Был он беспартийный, да и жил, как говорили, замкнуто, очень увлекался охотой и рыбной ловлей. Но вот три дня назад в гор, коме получили его заявление на имя первого секретаря горкома. Написано оно было на отличной лощеной бумаге и прекрасным бисерным почерком. Бельмесов жаловался, что полгода тому назад выписал в гортопе дрова, а до сих пор не привезли. Просил горком партии воздействовать на бюрократов, помочь офицеру в отставке. Смыков выяснил, что виноват в таком небрежении начальник автохозяйства Языканов, и попросил поправить дело.

А теперь Строжанов хмуро рассказывал: майор в отставке отказался прийти на избирательный участок для голосования. Не раз ходил к нему агитатор — отказ. Наведался и сам Строжанов и тоже получил в ответ: «Не пойду, хоть сам господь бог приходи. Урну принесете — тоже голосовать не буду, пока не увижу во дворе свои дрова». И на вас ссылается, Анатолий Васильевич, — в горком, мол, писал, и там мер не приняли…»

— Наверное, плохо разговаривали с ним, — заметил Смыков. Не верилось, чтобы советский офицер мог себя так вести.

— Как умели, так и разговаривали, — обиделся Строжанов. — Как ему еще толковать, когда он уперся как бык: «Дрова или не голосую!» Так-то вот, Анатолий Васильич.

Смыков решил проехать к отставному майору.

По колено в снегу Смыков стоял среди свежих, дымящихся сугробов и разглядывал большой шестиоконный дом Бельмесова. Дом был добротный, из белого кирпича, под прочной асбофанерной крышей. Все домовладение было замкнуто в высокий дощатый забор, плотный и с двумя нитями ржавой колючей проволоки по верху.

Колючка всегда вызывала у Смыкова чувства неприятные и горькие: эта штука еще с фронтовых дней хорошо запомнилась. Невелико удовольствие — ползти лежа на спине и стричь, стричь ее, треклятую, громадными ножницами, набивая кровавые мозоли на руках. Нагляделся он в то время на эти черные струны с вплетенными черными колючими звездами, нагляделся вдоволь. Уж кого-кого, а разведчиков колючка допекала, что и говорить…

Но вот ведь что: сюда-то откуда она явилась? Откуда ее берут, чтобы оплести свои заборы, сады, огороды? Фронт здесь не проходил, завода, выпускающего колючку, поблизости не имелось, сплести в домашних условиях немыслимо — откуда же она бралась? Неужели сохранилась со времен гражданской войны? Спросить бы у этого самого Бельмесова…

Вообще-то Бельмесова можно понять: дом его стоит на отшибе, в стороне от всех остальных домов «Дачного». Метрах в трехстах отсюда кончалась мощеная городская улица. Там сейчас шофер осторожно разворачивал горкомовскую «Победу». Сюда проехать не рискнул, чтобы не посадить машину в сугробы.

Сразу за бельмесовским домом начинался сосновый лес, несколько сосен стояло в огороде. Деревья дымились в вихре снега. Перед фасадом через дорогу лежала гладь озера, по которой струилась все та же белая пыль. Из льда торчали камышовые метелки, бешено мотавшиеся на ветру. За камышовым рядом вмерзла в лед какая-то будка, от нее уходили дощатые мостки. Купальня, — догадался Смыков. Ничего не скажешь, с комфортом устроился майор.

Смыков надавил на кнопку звонка у калитки. За высокими, на века поставленными воротами хрипло залаяла собака. Звеня кольцом на проволоке, она примчалась к воротам, гавкала, глядя из подворотни на Смыкова яростным, красным глазом. Потом послышался скрип снега под ногами человека, и задыхающегося от злобы пса кто-то увел в глубину двора. На одном из шести окон отодвинулась в стороны тюлевая занавеска, и из-за кустов герани Смыкова осмотрели внимательные глаза.

Калитка открылась. Женщина в старой растрепанной телогрейке, в вытертой шали и в валенках с надетыми на них громадными остроносыми калошами, — их почему-то называют азиатскими, — сказала Смыкову певучим ласковым голосом:

— Пожалуйте!

— Здравствуйте! — сухо и недоверчиво сказал Смыков. — Мне нужно хозяина этого дома, Бельмесова.

— Пожалуйте, он дома, — все так же ласково пригласила женщина.

Смыков вошел и бегло осмотрел двор. Прямо против ворот высился гараж из серых шлакоблоков. На дверях — огромный замок. Где-то за ним лаяла собака. Справа от гаража под навесом белели поленницы наколотых и аккуратно сложенных березовых дров. «Вот тебе раз! — искренне удивился Смыков. — Дрова у него есть. Так чего же он так ломается?» С тяжелым недоумении он рассматривал поленницы дольше, чем было нужно, и женщина тронула его за рукав:

— Вот сюда. Пожалуйте!

В светлой, просторной кухне крепко пахло свежевыпеченным хлебом и сдобой. Было похоже, что и здесь праздновали День выборов. Или только воскресенье?

Бельмесов шел навстречу. Дородный, холеный мужчина, туго обтянутый зелено-черной лоснящейся пижамой, словно облитый глазурью. Он протягивал навстречу Смыкову руки и широко улыбался:

— Вы только посмотрите — Анатолий Васильич приехал! А я-то разглядываю — чья, мол, машина на шоссе остановилась? Оказывается — горкомовская. Ну, не ожидал, не ожидал. Сижу себе у окошечка, на метель посматриваю, никого не жду, а тут… Сам секретарь горкома! Вот молодец, что надумал проведать отставного воина.

— Конечно, я не господь бог, — выговорил Смыков заранее придуманные слова. — Я всего только секретарь горкома…

Бельмесов не дал ему продолжать:

— Успели, настроили. Вот народец, скажу я тебе! Так ведь то же в шутку было сказано. Не обращай ты внимания на обывательские выпады, Анатолий Васильич. Ладно, сейчас все это мы с тобой обсудим. Проходи, проходи, пожалуйста! Без церемоний…

Ласково прижав локоть Смыкова к своему боку, он продвигал его в парадную комнату. Это была самая большая комната в доме, но она не казалась большой, так много в ней было наставлено мебели. Диван и кресла были затянуты в белоснежные чехлы. В чехле стояло и пианино.

Положив мягкие руки на плечи, Бельмесов прямо-таки любовался секретарем:

— Какой же ты молодец, что приехал! Рюмочку коньяку не откажешься пропустить? По случаю первого знакомства? Как-никак, а отличный повод прополоскать горло. Не находишь?