Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.

– Егор?

– Что? – Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.

– Ты еще долго собираешься здесь оставаться?

– Не знаю. – Егор пожал плечами. – Стих на меня нашел.

Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.

– Красиво, – сказала она. – Напоминает Рериха.

– Это похвала или оскорбление? – спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.

– Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, – поправилась Татьяна Георгиевна. – Но все равно здорово.

– Так что, я должен уйти? – спросил Егор, оставаясь на стремянке. – Мне бы хотелось еще кое‑что успеть сегодня…

– Да нет, можешь оставаться, если хочешь, – сказала Татьяна Георгиевна. – Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.

– Спасибо, Татьяна Георгиевна, – сказал Егор.

– Это тебе спасибо, – ответила заведующая. – До свидания, Егор.

– До свидания.

Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно‑оформительским работам.

– Энта, значитца, ты тута и рисуешь? – спросил он наконец.

Дурацкий вопрос, – подумал Егор но все же ответил:

– Я.

– И много платют? – полюбопытствовал сторож.

Ну, конечно, это самый важный вопрос.

– Много, – ответил Егор сухо.

– А скока? – продолжал настырничать сторож.

– Мильён, – раздраженно ответил Егор.

– Да иди ты, – сказал сторож с неопределенной интонацией – то ли врешь! то ли ни хрена себе!

– Сам иди, – пробормотал Егор негромко.

Сторож, хоть был и немолодой, но не глухой, прекрасно все расслышал, недовольно заметил что‑то насчет сопляка и наглеца и обиженно удалился. Егор слез со стремянки, передвинул еевдоль стены на новое место и вновь забрался наверх.

На улице сгущались сумерки.

Услышав под окнами подозрительный шорох и шум, Егор оглянулся. В открытое окно влезал давний знакомый – длинноволосый продавец из магазина Проспект, в руке незваного визитера холодно блистал самурайский меч.

Ну дела!

Егор бросил кисть и соскочил со стремянки. Продавец‑самурай спрыгнул с подоконника на пол и на цыпочках, семеня мелкими шажками, быстро побежал к Егору, обеими руками занося над головой меч. Егор толкнул ему навстречу стремянку и бросился в угол, где, прислоненный к стене, стоял принесенный ленивым Ленькой метровый обрезок полудюймовой стальной трубы. Самурай легко уклонился от падающей стремянки, и она брякнулась на пол с жестяным грохотом. Егор схватил трубу и обернулся, с ходу парировав удар, нанесенный справа сверху. Сталь зазвенела о сталь, брызнули бледные искры.

Труба – не меч, гарды у нее нет, и если бы клинок самурая, не дай бог, соскользнул вниз – Егор остался бы без пальцев. Поэтому Егор не допускал скользящего парирования, удары противника он встречал под большим углом – так, что лезвие меча врубалось в трубу, оставляя на ней глубокие зазубрины.

Самурай фехтовал уверенно, опытно, но арсенал его приемов был ограничен – он владел всего несколькими приемами кэн‑дзюцу. Если бы Егор был вооружен чем‑нибудь посерьезнее обрезка трубы, он разделался бы с длинноволосым в два счета.

Противники кружили по комнате скользящими шагами. Выпад – парирование, выпад – парирование. Оказавшись возле груды детской мебели, Егор зацепил ногой маленький деревянный стульчик и швырнул его в голову самурая. Самурай на лету разрубил стульчик надвое. Меч у него был хороший.

В этот момент в незапертую дверь группы заглянул сторож, прибежавший на шум рухнувшей стремянки. Оба противника как раз стояли вполоборота ко входу и могли видеть фигуру свидетеля поединка краешком глаза.

– Ёпть! – воскликнул сторож и со всех ног бросился прочь.

Егор надеялся, что сторож не просто сбежал, а поспешил к телефону, чтобы позвонить в милицию. Милиция – это хорошо, милиция – это правильно. И Егор решил потянуть время до приезда кавалерии, принял позицию кумати, уйдя в глухую, но уверенную защиту.

Впрочем, самурай тоже все правильно сообразил, он не стал дожидаться милиции. Попятившись к окну, длинноволосый подарил напоследок зловещую усмешку и выпрыгнул наружу, в ночь.

Егор не пытался его остановить или преследовать, для этой цели он был недостаточно хорошо вооружен.

Прошло минут пятнадцать или, может быть, двадцать. В открытое окно было слышно, как где‑то поблизости проехала легковая машина. Спустя еще минуту в коридоре послышались голоса. Егор, сидевший на корточках вжавшись в угол, вскочил, сжимая в руках трубу, но тут же расслабился: один из голосов принадлежал старику‑сторожу: Заглянул, значит, а оне тама рубятца почем зря, тока звон стоит. Егор аккуратно поставил свое случайное оружие в угол – не встречать же милицию с трубой наперевес?

Милиционер был всего один. И это был не кто иной как Воронин!

Облаченный в форменный милицейский мундир (это случалось с ним крайне редко), из под низко опущенного козырька фуражки холодно сверкают глаза строгого блюстителя порядка – Воронин был неузнаваем. Мундир, пронзительный взгляд, пренебрежительно‑высокомерная осанка делали его похожим на офицера СС, на Штирлица. Егор просто остолбенел –

такого

Воронина ему еще видеть не приходилось.

А Воронин прицеливающимся взглядом терминатора медленно обвел все помещение, ни на одном предмете не задерживаясь подолгу, и спросил у сторожа суровым тоном:

– Ну, и где же эти ваши мушкетеры?

– Дык эта, – растерянно сказал сторож, огляделся вокруг, и указал на Егора корявым пальцем. – Один, значит, вона стоит. А другой, верно, в окно сбежал…

– В окно? – полным недоверия голосом переспросил Воронин и вдруг загремел: – А известно ли вам, любезный гражданин, что бывает за ложный вызов наряда милиции?!

Сторож растерялся еще больше. Он не понимал, почему милиционер не верит чистой правде и не желает арестовывать художника, а вместо этого грозит карами ему, сторожу?

– Какой же ложный? Я сам видал, своими, значит, глазами. Энтот вот, – сторож снова указал на Егора, – и еще один другой рубилися так, что звон звенел…

– Чем рубились‑то? – холодно поинтересовался Воронин.

– Так, эта… Саблями, наверное…

– Саблями? – Недоверие в голосе Воронина просто плескалось через край. – И где же эти сабли?

– Почем я знаю? – Сторож совсем съежился. – Тот, другой, поди их унес.

Егор недоумевал не меньше сторожа. Он никак не мог взять в толк, какая муха укусила Воронина, что он так взъелся на жалкого старикашку. И он решил заступиться за несчастного.

– Кончай на деда наседать. Он тебе…

Воронин резко развернулся к Егору и, состроив ужасную гримасу, без голоса пошевелил губами. Егор по губам читать не умел, но, тем не менее, вполне уловил смысл: Молчи, дурак! – и прикусил язык. Видимо, у Воронина имелись веские причины для того, чтобы вести себя подобным образом.

Ладно, – подумал Егор, отступая, – позже выясню, в чем тут дело.

Воронин пошевелил носом, словно принюхивался к чему‑то и вкрадчиво осведомился у поникшего сторожа: