-- Нет! -- раздраженно рявкнул он, захлопнув тетрадь. Он сунул ее в портфель, наскоро кинул пару записных книжек сверху, схватил пальто и вылетел из кабинета. Затем остановился в ожидании лифта, раздираемый противоречиями. Перед ним снова возник притон в Богемном районе... и пьянящее ощущение безграничной свободы.

Неведомые тени

  Сквозь раскрытое окно доносился шелест ветра в пальмовых листьях, в воздухе пахло пряным жаром и солеными брызгами моря. Огонь на фитиле покачнулся и лизнул стеклянные стенки лампы, рядом, залитый апельсиновым светом, лежал чистый лист бумаги. На мгновение над ним замерло перо ручки, затем вывело следующие слова:

  "Я всегда завидовал Дули.

  Всю свою жизнь он смотрел на мир из роскошного особняка, в то время как я с детства видел из окна лишь трущобы и дико, страшно завидовал толстосумам с Пепельной аллеи в холмах. Сидел на каменистом берегу залива в чем мать родила и перебирал гладкие булыжники, словно надеясь вдруг отыскать алмаз или что-то вроде того. Но если драгоценные камни когда-то и лежали на побережье, их давно утащило море и волосатые лапы рыбаков. Так что богатство приходилось зарабатывать самому, начиная с помощи на кухне местного постоялого двора. Затем последовала работа мальчиком на побегушках, чистильщиком обуви у дверей отеля в центре Кумкура, столицы Содружества и жемчужины южного побережья, швейцаром и администратором в том же отеле и, много лет спустя, должность заместителя одного из богатейших наследников, каких знал мир. Каждый месяц, начиная с малых лет я откладывал по монетке. Став заместителем Дули, я стал откладывать и его монетки, одну за другой. Он кутил, гулял, разбрасывая золото направо и налево, а я складывал остатки этого золота в сундук и терпеливо ждал.

  Вскоре пришло и мое время. Когда Дули оказался на улице без гроша в кармане, я смотрел на это из окна того самого отеля в центре Кумкура. Я видел, как лучшие его друзья прошли мимо, исчезли в других богатых домах, растворились в дорогих ресторанах, захлопнув перед носом бывшего благодетеля двери, забыв про все его подарки. Это научило меня ограничивать свой мир определенными рамками и не доверять людям сверх меры.

  Впервые я познакомился с Дули, когда работал в старинном отеле на залитом огнями проспекте. Он вылез из экипажа в сопровождении пары юных особ в шелках и бриллиантах и, белозубо улыбаясь, дал мне целую монету на чай. "Как тебя зовут?" -- спросил он. "Айвори",-- ответил я, но к тому времени он уже забыл о моем существовании и проследовал дальше, в золотые глубины холла. А я остался у входа, в нелепом народном костюме, обуреваемый невиданной жаждой. Я впервые понял, как сильно хочу стать богачом..."

  Мужчина оторвался от записей и огляделся. Темные коридоры особняка пустовали, но все же было в них нечто такое, от чего по спине Айвори бежали мурашки. Нечто живое, неведомое, незримое присутствие которого беспокоило его по вечерам, стоило сумраку спуститься на город. Оно кралось по этажам, растекалось за картинами и гобеленами, скапливалось в углах и наблюдало за хозяином дома, внимательно, словно хищник на охоте.

  Началось это недавно. Айвори возвратился с очередной проверки,-- он любил неожиданно нагрянуть среди рабочего дня на одну из фабрик и, сопровождаемый трясущимся управляющим, инспектировать здание от цоколя до чердака. По обыкновению он отослал водителя с экипажем, вошел в дом и запер дверь. Особняк томился во тьме: прислугу Айвори не держал, предпочитая убираться в кабинете и спальне самостоятельно, а остальные помещения держать закрытыми. Не зажигая свет,-- в своем доме он и без света ориентировался не хуже кошки,-- положил ключи на столик и снял пальто.

  Тогда-то он и услыхал этот звук, тихий и мимолетный, словно топоток мыши или шелест сухой листвы. Мыши, подумал он, продолжая раздеваться. Но по коже пробежал мороз, и рука сама потянулась к выключателю. Просто так, чтобы в ясном свете ламп еще раз убедиться в собственной правоте.

  Вот и сейчас ему почудилось, словно за его спиной кто-то прошелестел. Не шмыгнул, как бывало раньше, а неторопливо и величественно проплыл в сумраке ночи. Несколько минут Айвори вглядывался в мрак за распахнутой дверью, оставаясь сидеть на месте. Затем, когда сердце вернулось к обычному ритму, он вновь обратился к разложенным на столе листам.

  Левиафан Айвори не был стар,-- да, в черных, зачесанных назад волосах виднелась седина, но морщины не касались его гладко выбритого лица. Фигура с годами не раздалась, как бывало со многими мужчинами его возраста, вредных привычек он не имел, что тоже помогало оставаться в хорошей форме. Недавно ему исполнилось шестьдесят, и, отметив столь знаменательную дату в одиночестве, Айвори посетила идея написать мемуары. Бог видел, он прошел долгий и тернистый путь, который оказался бы по силам далеко не каждому. Заработать состояние, восстановить почти развалившиеся, заброшенные фабрики Южного Содружества, превратить их в прибыльные предприятия, кормившие тысячи семей прибрежных городков,-- все это сделал он, Левиафан Айвори. И, черт возьми, после всех достижений он не собирался поддаваться каким-то первобытным страхам.

  Совсем скоро, не успела голова фабриканта коснуться подушки, настало серое декабрьское утро. Айвори разлепил припухшие от недосыпа веки и без особых эмоций поднялся с кровати. Жизнь в одиночестве приучила его тело к определенному распорядку, и Айвори вставал без будильника в одно и то же время вне зависимости от того, сколько ему удалось поспать. Ему оставалось лишь отправиться в ванную и умыться без сетований и угрюмого вида -- все равно никто не мог их услышать или увидеть.

  Быстро собравшись, он позавтракал в кафе неподалеку, сел в экипаж и отправился на окраину города, вверх по склону прибрежного холма. Когда одноэтажные дома окраины остались позади, дорога вильнула в последний раз, скрывшись за густыми кустами лавровишни. Экипаж свернул за поворот, и взгляду открылось невероятное сооружение, настоящий гигант, слепленный из десятков зданий и чадивших железных труб. Выглядела фабрика так, словно ее перенесли в живописное место из самого центра рабочего гетто. Черный монстр стоял на самом обрыве Бирюзового залива, позади его бетонных стен с шумом бились волны и кричали чайки, а сверху из трубы на них изливалась бурая муть из фабричных недр. Отходы нужно было куда-то сбрасывать, а лучшего места, чем бескрайнее море, и в голову не приходило.

  Накрапывал дождик, успевший порядком надоесть за затянувшийся декабрь. Айвори поднял воротник легкого пальто и выскочил из экипажа, отмахнувшись от предложенного водителем зонтика. Пропрыгав по раскисшей грязи над скопившимися лужами, он взял себе на заметку выложить подъездную дорогу булыжником и влетел под высокие своды машинного зала. Где его уже ожидал опрятный молодой человек в черном костюме.

  Кристиан Фэй был единственным управляющим, кого Айвори так и не сумел застать врасплох. Уроженец Брюхвальда, всегда собранный, гладко выбритый, с неизменной улыбкой на лице, он неуловимо напоминал самого Айвори в молодости. За два года его работы производительность фабрики поднялась в несколько раз, не случилось ни единого несчастного случая, станки блестели и работали, и под сводами залов не смолкало равномерное уханье и удары. Сегодня они особенно раздражали затуманенное сознание Айвори.

  -- Кристиан, скажите им, чтобы стучали потише.-- Он сморщился от грохота наковален за перегородкой.

  -- К сожалению, этот адский звук -- неотъемлемая часть рабочего процесса, мистер Айвори,-- бодро ответил управляющий и указал фабриканту на распахнутую дверь своего кабинета.-- Пройдемте, там будет потише.

  Крохотный закуток Кристиана без окон пришелся Айвори как нельзя кстати. Он прикрыл дверь и с блаженством ощутил, что грохот машин и вправду стал тише. Фэй выложил на стол папку с отчетами за период и с вежливым любопытством уставился на фабриканта.