- Тир…

- Подожди. Тала… родная, любимая моя… я люблю тебя, люблю больше всех на свете… уже давно, уже несколько лет… да ты и сама, наверное, догадалась.

Она опустила голову, сжала холодные пальцы.

- Да…

- Тала… Я не имею права говорить тебе об этом – накануне боя, но… но не сказать – не мог. Я знаю, что опоздал, - он осторожно прикоснулся к узкому серебряному колечку, - я вижу… Саа?

Девушка вскинула на него враз заледеневшие глаза.

- Да.

- Я понял, - повторил он. – Тала… я люблю тебя. И если когда-нибудь, хоть когда-нибудь тебе понадобится помощь – в чем угодно, в любое время, то… ты просто знай, что есть человек, который никогда, ни в чем тебе не откажет. И если я не погибну…

Словно испугавшись, она шагнула к нему:

- Тир… Что ты знаешь?

- Там очень тяжело, - сказал он просто. – Туда теперь сгоняют всех, кто хоть как-то способен воевать. А магов ценят на вес бриллиантов, не золота даже…

- Саадан… - выговорила она шепотом. – Он ведь тоже там?

- Да. – Тир не отводил взгляда. – Я получил от него письмо – вчера. Он тоже там, мы будем рядом, совсем рядом.

- Тир… - она схватила его за рукав. – Поклянись мне, что ты…

- Я тебе обещаю, - раздельно, четко произнес он. – Я буду с ним рядом и постараюсь уберечь. Правда, - он усмехнулся, - ты же знаешь, как трудно уберечь Саа. Он лезет в самую гущу, не заботясь о последствиях. Но насколько это возможно – я постараюсь. В конце концов, - Тир хмыкнул, - у меня и свой интерес есть – работу-то мы так и не закончили. Да и Кервин тоже там будет… Словом, я обещаю тебе.

- Спасибо, - выдохнула она облегченно, выпуская его руку.

- Не за что. Больше всего на свете я хотел бы видеть тебя счастливой. И если уж не придется увидеть тебя – так - рядом со мной, то пусть хотя бы рядом с другим ты станешь счастлива. До свидания.

Наклонившись, он коснулся губами ее лба – легким-легким, как дуновение ветерка было это прикосновение, - и, резко развернувшись, вышел. Простучали по лестнице его шаги, хлопнула входная дверь. Тала стояла, оцепенев, и молча смотрела в никуда остановившимся взглядом.

* * *

Это была самая долгая осень на свете, и страна застыла в ожидании. Все взгляды были прикованы к маленькому городу на северо-востоке от Ледена, носившему название Последние Холмы. Последние Холмы открывали к столице прямую дорогу.

С продовольствием в Ледене стало совсем плохо. Давно уже действовали хлебные карточки, дрова подвозили с перебоями. Госпитали были забиты ранеными, а рук не хватало. Дамы из самых знатных семейств становились сестрами милосердия, и никого это не удивляло.

В Гильдиях магов, впрочем, все было по-прежнему. Почти по-прежнему – нехватка магов уже начинала сказываться. Но ушедших с войсками уже не осуждали, как в первые дни. Впрочем, и не одобряли тоже.

И в самой столице, все было почти по-прежнему. Предзимье. Мокрые, гулкие улицы, резкий, пронизывающий ветер, словно грозящий снести маленький домик. Ветер шумел так сильно, что порывы его зачастую заглушали стоны и хрипы, доносившиеся из спальни наверху.

…Как долго он умирал, как трудно – Тала никогда не думала, что можно умирать несколько недель, почти беспрерывно ругаясь от боли. Как быстро он сдал – ведь всего только несколько месяцев. Отец… она не чувствовала уже почти ничего, кроме огромной, бесконечной усталости, и порой молилась, чтобы все закончилось – как угодно.

Конечно, у него случались минуты и даже часы просветления, и тогда профессор ин-Реаль снова походил на себя прежнего и даже садился в постели. Он то шутил, смеясь надтреснутым, слабым смехом, то торопливо надиктовывал Тале свои заметки к так и не законченной книге, то просто рассказывал о прошлом, и Тала, прижавшись к его ладони щекой, свернувшись клубочком на скамеечке у его ног, уносилась мысленно в это прошлое. Она любила эти вечера, и в такие часы даже тревога утихала, девушка снова начинала верить, что все будет хорошо. Даже редкие, такие редкие письма приносили радость – без горечи.

Тем больнее было видеть ей, как сопротивляется отец болезни и как проигрывает ей – раз за разом, раз за разом. А когда боль и удушье отступали, бессильными пальцами гладил ее руку и словно в забытьи шептал:

- Не уходи…

Как будто она могла уйти, как будто у нее была возможность выбирать! Жалость, любовь и отчаяние разрывали ее душу.

В ночь начала зимы выпал снег. Тала проснулась от необычной, звенящей какой-то тишины – на всем свете. Тихо было в доме, тихо – за окнами, тихо – во всей жизни. Девушка, не одеваясь, подошла к окну. Белые, медленные, торжественные хлопья заполняли собой пространство, и казалось, город заснул, успокоенный, казалось, никакой беды не может случиться, пока он есть – этот невероятный, счастливый, детский какой-то – снег.

И она снова легла, и долго-долго лежала, глядя открытыми глазами в темноту. А потом засмеялась счастливо, потому что поняла – все будет хорошо. И еще – сегодня ей будет письмо. И уснула – так, как не спала уже очень давно…

Разбудил Талу испуганный голос кухарки. Она открыла глаза, еще улыбаясь, но по глазам женщины, по взгляду ее ускользающему поняла – сразу. И, накинув платок, кинулась прочь из комнаты.

Отец как будто уснул, откинувшись на подушки. Лицо его было пепельно-серым, очень спокойным и очень строгим. Совсем как на портрете, сделанном в день их с матерью свадьбы. Даже борода казалась тщательно расчесанной. Тала долго смотрела на это лицо, а потом подошла и осторожно поцеловала высокий лоб. И тихо, точно боясь разбудить его, вышла.

Неделю после этого она не помнила совсем. Похороны, много чужих людей, говорящих ей ободряющие слова, черное платье и черная мантилья, ледяная дорога за гробом, протяжные, тягучие слова молитвы. Бумаги в огромном столе, завещание, что-то еще. Это было с ней – и не с ней. Делами распоряжалась какая-то другая высокая рыжеволосая женщина с каменно-застывшим, точно неживым лицом, а она, Тала, оставалась за прозрачным экраном и с равнодушным любопытством наблюдала за этой женщиной. И лишь изредка спохватывалась – да это же я…

На девятый день она поняла – пора уезжать. Ее место – там, где война, где Саа… может быть, она сможет уберечь его, если будет рядом.

Сосредоточенно хмуря брови, она разбирала книги – что-то взять с собой, что-то оставить, в уме прикидывая, как быстро сможет добраться до места, если поедет верхом. В доме было тихо; наконец-то иссяк поток сочувствующих и соболезнующих друзей, родственников, знакомых. Тихо было и внутри, тихо и спокойно. Тала, наконец, поверила, что все будет хорошо.

Спокойствие это и отстраненность взорвались звонком в дверь и узким серо-зеленым конвертом с печатью Гильдии магов Земли. Непослушными пальцами Тала вскрыла, развернула желтоватые листы и грустно-ласково улыбнулась. Тирайн… Она рассеянно скользила глазами по строчкам, почти не вникая в смысл написанного. Но после обычных приветствий и поклонов глаза ее натолкнулись на имя Саа, и, нахмурившись, Тала стала вчитываться внимательнее…

Огненная волна встала совсем рядом с ней, опрокинула на выскобленный пол, взорвалась внутри тысячами маленьких костров. Заплясали, задымились сотни поленьев, раздуваемые одним и тем же словом. Убит. Саадан. Убит. Узкое серебряное кольцо сорвалось с пальца и, звеня, покатилось по полу, звериный рык вырвался изнутри и разодрал на части легкие. Убит. Пламя сорвалось с вскинутых к небу пальцев, вытеснило все живое, что еще оставалось в ней, ручейками побежало по подолу платья, по волосам… Уби-и-ит!

Когда сбежавшиеся слуги испуганно кинулись тушить занявшиеся огнем мебель и оконные занавеси, Тала была без сознания.

* * *

- Он погиб в самом начале… я видел, как это случилось, - рассказывал Тирайн хмуро, избегая ее застывшего взгляда. – Они оттеснили нас к реке…