Паттон позвонил минут через двадцать пять. В коттедже Кингсли горел свет, рядом стояла машина.

В Алхамбре мы позавтракали, и я залил полный бак. Выехав на шоссе и очутившись в холмистой местности с многочисленными ранчо, мы принялись обгонять грузовики. Дегармо сидел в углу машины с угрюмым видом, глубоко засунув руки в карманы.

Я смотрел на густые ровные ряды апельсиновых деревьев, которые мелькали за окном. Прислушивался к шуршанию шин по дороге и чувствовал себя усталым и разбитым.

К югу от Сан-Дима мы достигли перевала, который тянется вверх до самого хребта, а потом круто спускается вниз, к Помоне. Здесь кончался пояс туманов и начинался полупустынный край, где по утрам солнце легкое и сухое, как выдержанный херес, в полдень жаркое, как доменная печь, а в сумерки валит тебя с ног, как со злобой брошенный кирпич.

Дегармо сунул в угол рта спичку и сказал чуть ли не с презрительной ухмылкой:

— Устроил мне Веббер вчера вечером взбучку. Сказал, что разговаривал с тобой, и рассказал, о чем шла речь.

Я ничего не ответил. Дегармо посмотрел на меня, потом опять отвернулся в сторону. Махнул рукой вдаль.

— Не стал бы я жить в этих проклятых краях, хоть ты мне их подари. Воздух тут тяжелый еще до восхода солнца.

— Через минуту мы будем в Онтарио. Свернем на бульвар Футхилл, и ты увидишь, как на пять миль тянется роща лучших в мире гревиллий.[17]

— Да я их от пожарного крана не отличу, — сказал Дегармо.

Мы въехали в центр города, свернули на север, к Юклиду, и выехали на великолепную аллею. Глядя на гревиллии, Дегармо посмеивался.

Через некоторое время он сказал:

— Это мою женщину утопили в горном озере. С тех пор, как я об этом услышал, у меня в голове словно помутилось. Все вижу в красном, горячечном цвете. Добраться бы мне до этого Чесса…

— Ты и так нагромоздил немало трудностей, — сказал я, — дав ей улизнуть после убийства жены Алмора.

Я смотрел прямо перед собой в ветровое стекло. Краем глаза увидел, что Дегармо повернул ко мне голову и уставился на меня. Но я не видел, чем были заняты его руки. Не видел выражения его лица. Очень скоро он заговорил. Слова вырывались наружу сквозь плотно сжатые зубы, задевая при этом уголки рта.

— Ты сумасшедший или как?

— Нет, — сказал я. — Как, впрочем, и ты. Ты, как и кое-кто еще, прекрасно знаешь, что Флоренс Алмор не вставала с постели и не спускалась в гараж. Знаешь, что ее несли. Знаешь, что из-за этого Тэлли и украл ее туфельку, ту, которая ни разу не ступала по бетонной дорожке. Знал ты и то, что Конди Алмор всадил своей жене наркотик в руку — ровно столько, сколько нужно, ни больше ни меньше. Он так же хорошо умел делать инъекции, как ты — избивать бродяг, у которых нет денег и которым негде жить. Ты знаешь, что Алмор не убивал свою жену морфием, потому что если бы он хотел ее убить, то использовал бы для этого все что угодно, кроме морфия. Но ты знаешь, что это сделал кто-то другой, а Алмор отнес ее вниз, в гараж, и положил там, чтобы она — теоретически еще живая, но с медицинской точки зрения практически мертвая вдохнула бы там окись углерода. Все это тебе известно.

— И как это тебе, братец, до сих пор удалось остаться в живых? — мягко проговорил Дегармо.

— Это потому, — сказал я, — что не давал вешать себе лапшу на уши и не особо боялся крутых ребят-профессионалов. То, что сделал Алмор, мог сделать только мерзавец, за которым числятся такие вещи, которые нельзя вытащить на свет божий. С формальной точки зрения его могли обвинить даже в убийстве. Только я не думаю; что вопрос вообще так ставился. Конечно, он стал бы доказывать, что жена находилась в такой глубокой коме, что помочь ей не было никакой возможности. Но ты понимаешь, что практически убила ее твоя женщина.

Дегармо расхохотался. Расхохотался резко и неприятно, смех был не только безрадостный, но и бессмысленный.

Мы проехали бульвар Футхилл и снова повернули на восток. Мне казалось, что все еще холодно, но Дегармо покрылся потом. Снять пиджак он не мог, потому что под мышкой у него была кобура.

Я сказал:

— Эта женщина, Милдред Хэвилэнд, была любовницей Алмора, и его жена об этом знала. Она угрожала Алмору. Об этом мне рассказали ее родители. А Милдред Хэвилэнд знала все о морфии: и где достать столько, сколько надо, и какое количество вводить. После того как она уложила Флоренс Алмор в постель, они остались одни. Был самый подходящий момент, чтобы набрать в шприц несколько кубиков и впрыснуть их в тот же самый прокол в коже, который оставил Алмор. Флоренс Алмор умерла, наверное, еще до того, как доктор вернулся домой. Он вернулся и обнаружил, что жена мертва. Это была его проблема, и решать ее ему пришлось одному. Никто бы не поверил, что кто-то другой до смерти накачал его жену наркотиком. В это трудно поверить, не зная всех обстоятельств. А ты знал. Если предположить, что не знал, то получается, что ты даже больший дурак, чем я думал. Ты прикрыл ту женщину. Ты все еще любил ее. Она уехала из города, оказалась вне опасности, вне досягаемости. И выгородил ее ты. Ты позволил убийце уйти. Такую она имела над тобой власть. Зачем ты поехал в горы искать ее?

— А откуда я знал, где ее искать? — грубо спросил Дегармо. — Тебе ведь и это нетрудно объяснить, так ведь?

— Нетрудно, — сказал я. — Она устала от Билла Чесса, от его пьянства, от его безалаберной жизни. Но чтобы уйти от него, ей нужны были деньги. Она решила, что теперь, когда она в безопасности, у нее есть кое-что против Алмора, и этим можно воспользоваться. Что-то беспроигрышное. И тогда она написала ему о деньгах. Он послал тебя побеседовать с ней. О подробностях — как ее теперь зовут, где и как она живет, — она Алмору не сообщила. Письмо, адресованное Милдред Хэвилэнд в Пьюма-Пойнт, дошло бы до нее. Ей требовалось просто спросить о нем, и все. Но никакого письма не пришло, и никто не связал ее с Милдред Хэвилэнд. Все, что у тебя было, — это старая фотография и твои грубые манеры, но с этим ты далеко не уехал.

— А кто тебе сказал, что она пыталась получить деньги от Алмора? — раздраженно спросил Дегармо.

— Никто. Мне пришлось додумать все так, чтобы совпадали все факты. Если бы Лоури или миссис Кингсли было известно, кем на самом деле была Мюриэл Чесс, и они сказали бы об этом, ты бы знал, как ее теперь зовут и где ее найти. А этих вещей ты не знал. Следовательно, ниточка тянулась от одного-единственного человека, который знал о прошлом Мюриэл Чесс, и этим человеком была она сама. Поэтому я и предположил, что она написала Алмору.

— О’кей, — наконец проговорил Дегармо. — Давай об этом забудем. Теперь уже ничего не изменишь. Коли я вляпался, так это мое дело. Повторись такое, я поступил бы точно так же.

— Ладно, — сказал я. — Сам я не собираюсь никого впутывать. Даже тебя. А рассказал все это в основном для того, чтобы ты не пытался повесить на Кингсли те убийства, которых он не совершал. Пусть он отвечает только за то, в чем виноват сам.

— И ты только поэтому мне все рассказывал? — спросил Дегармо.

— Да.

— А я подумал: уж не потому ли, что я у тебя в печенках засел, — сказал он.

— Можешь успокоиться, — сказал я. — Моя ненависть к тебе прошла. Бывает, что я страшно злюсь на кого-нибудь, но быстро остываю.

Теперь мы ехали по земле виноградников, по широкой песчаной долине, мимо изрезанных предгорных склонов. Через некоторое время добрались до Сан-Бернадино и проехали через город, не останавливаясь.

В Крестлайн, на высоту в 5000 футов над уровнем моря, жара еще не пришла. Мы остановились выпить пива. Когда вернулись в машину, Дегармо вынул из кобуры под мышкой револьвер и осмотрел его. Это был «смит-вессон» тридцать восьмого калибра на станине от сорок четвертого, страшное оружие с убойной силой как у калибра сорок пять, но куда более дальнобойное.