Сев в поезд, идущий в обратном направлении, Нина почувствовала огромное облегчение. Только выйдя из станции метро и направляясь к гостинице, Нина осмелилась шепотом сказать своим спутницам:
— Смотрите, та женщина идет за нами.
Она заметила слежку еще по дороге из магазина.
Не оборачиваясь, Вера спросила:
— В серой шляпе?
— И ты тоже ее видела?
Нину бил нервный озноб. А если слежка напрямую связана с запиской в ее кармане? А как насчет Веры и Полины? Они тоже получили по записке, когда расплачивались? Или владелица магазина выбрала Нину только потому, что она первой подошла к ней? Нине ужасно хотелось расспросить подруг, но она не осмелилась.
— С нашей стороны это было всего лишь простительное недоразумение, — стараясь успокоиться, сказала она. — Если эта женщина на самом деле следит за нами, она уже все поняла. Мы просто ездили за покупками.
— А если она решит, что мы пытались скрыться? — негромко спросила Вера.
— Нет! — с апломбом заявила Полина. — С какой стати нам бежать за границу?
При этом она выглядела испуганной и растерянной. Ведь и она тоже видела, как живут «по другую сторону», видела зрелые желтые бананы и людей, которые шли мимо так, словно в этом нет ничего удивительного.
Нина подумала о Софии, солистке Большого театра, которую в последнюю минуту сняли с гастролей. Ходили слухи, что у нее в Западном Берлине живет какая-то родня. Теперь-то Нина поняла, в чем дело…
— Все знают, что бежать на Запад — полное безумие! — нервничая, заявила Полина.
Она выглядела бледнее, чем обычно. Темные пятна на скулах проступили с необыкновенной четкостью.
— Меня волнует состояние твоей кожи, — сказала Нина.
Глаза Полины забегали.
— Дядя Феликс сказал, что со временем все придет в норму, — сказала она. И чувствуя неловкость из-за того, что речь зашла о ней, добавила: — Надо быть идиоткой, чтобы хотеть жить на Западе!
— Если сбежать, тебя найдут и переломают ноги, — спокойным голосом заметила Вера.
Полина еще больше перепугалась.
— Нет разницы, куда бежать, — продолжала Вера, — они найдут повсюду. Их агенты везде, по всему миру. И что делать в чужой стране, где мы никого не знаем? Со сломанными ногами танцевать мы все равно не сможем.
Нине доводилось слышать подобное не раз. Она не понимала, к чему такая жестокость. Зачем калечить простую балерину, словно она предатель из советской разведки? Она подавила в себе желание оглянуться на женщину в серой шляпке.
— Боюсь, это моя вина, — дрожащим голосом сказала Полина.
— О чем ты?
— Моя вина, что эта женщина следит за нами. — Полина замедлила шаг. — Зачем мне все это?! Я всего лишь балерина. У меня мало друзей. Никто не доверяет мне своих секретов.
— Не останавливайся, — сказала Вера.
Нина не могла понять, к чему клонит Полина.
— Тебе приказали писать доносы? — шепотом осведомилась Вера.
Такое случалось довольно часто, даже в театральном мире. Людей «просили» информировать компетентные органы обо всем и обо всех. Нина знала нескольких человек, от которых следовало держаться подальше. Они были моложе ее и находились на вторых ролях — исполнительницы характерных танцев или вечные корифейки, не способные самостоятельно стать ведущими балеринами. Информирование компетентных органов могло помочь им в этом, поэтому они и подслушивали чужие разговоры. Нина знала о существовании доносчиков, но не думала, что это когда-нибудь коснется непосредственно ее. В конце концов, она не сделала ничего незаконного.
Вера сердито покусывала губы.
— Вы ведь меня знаете, — сказала Полина. — Я ко всем отношусь хорошо. Меня это все так угнетает.
Нина бросила на нее понимающий взгляд. Теперь ясно, отчего Полина постоянно нервничает, откуда у нее эти странные пятна на лице.
— Что ты им сообщала? — спросила она, терзаясь догадками, о чем могла писать в своих доносах Полина.
Как вообще узнать, что человек способен совершить что-то предосудительное?
— Я отделывалась общеизвестными фактами, — прошептала Полина, — только меня все время ругали за то, что я не исполняю свой долг.
Она расплакалась.
— Но если ты писала правду, чего еще от тебя требовать? — спросила Нина.
Верино лицо окаменело.
«Может, Полина что-то не так поняла? — думала Нина. — Может, ей просто показалось, что от нее хотят большего? Она всегда такая услужливая». Потом ее пронзила новая мысль: «А не могла ли я ляпнуть чего-нибудь лишнего?»
Нина вспомнила, как смеялась над речами Сталина. Даже сегодня она неодобрительно отозвалась об Арво. Она попыталась вспомнить, что конкретно сказала и как ее слова будут выглядеть на бумаге, если Полина их передаст. А еще был клочок бумаги, который сунула ей в руку хозяйка магазинчика.
— Я не причастна к тому, что Софию не пустили с нами! — воскликнула вдруг Полина. — Честно, это не я! Я никому не желаю вреда… никому…
Нинины руки дрожали.
Вера шикнула на Полину, приказывая ей вести себя потише.
— А Сергей тебе помочь не может? Он поговорит с нужными людьми, и тебя снимут с крючка. Больше не будешь писать доносы. Это ведь его работа.
— Его работа? — удивленно спросила Нина.
— Он сотрудник госбезопасности, — упавшим голосом ответила Полина.
Прежде чем Нина успела спросить о роде деятельности Сергея, Вера сказала:
— У него должны быть связи. Наверняка он знает нужного человека.
— Но я не могу жаловаться! Сергей решит, что я не хочу помочь ему и его товарищам в их трудной и важной работе. Он может во мне разочароваться.
— Ты балерина, а не осведомитель, — сказала Нина.
— Может, я его попрошу… — сквозь слезы прошептала Полина. — Я его люблю, по-настоящему люблю… Я не хочу портить наши отношения… Мне это самой противно. Надоело писать доносы.
Она расплакалась.
Они дошли до гостиницы. Вера открыла перед рыдающей Полиной дверь, а Нина, порывшись в сумочке, выудила оттуда носовой платок и брызнула на него одеколоном. Женщина в серой шляпке и шарфе осталась на улице.
Вера подвела Полину к стулу, стоявшему в вестибюле гостиницы.
— Закрой глаза и сделай глубокий вдох, — сказала Нина, прижимая платок к Полининому лбу. — Сейчас тебе полегчает.
Спустя несколько часов, заполненных танцами, душем и едой, Нина смогла наконец прочитать записочку, которая лежала в кармане ее пальто. Печатными буквами там было выведено: «Паспорта, документы Эрнст 09-14-34-752».
Григорию Солодину исполнился двадцать один год, и он провел много времени за изучением поэзии Виктора Ельсина. Он часто открывал виниловую дамскую сумочку и рассматривал ее содержимое — фотографии и письма. Кулон свято хранил свою тайну. Григорий прочел все, что смог найти, о Ельсине и Ревской, пытаясь сложить кусочки головоломки. А потом пришло разочарование: он услышал насмешку в голосе профессора Большие Уши и увидел, несмотря на весь проявленный им такт, сердитые зеленые глаза Нины Ревской.
Впрочем, его старания не пропали даром: Григорий нашел тему для своих научных изысканий. Представитель соцреализма, советский поэт Виктор Ельсин вскоре принес ему грант и первую поездку в Россию. В Москве, опираясь на адрес и почерпнутую в свидетельстве о рождении информацию, он принялся за поиски. Безрезультатно. Еще никогда Григорий не испытывал такого разочарования. Он даже не смог добиться того, чтобы ему показали нужные документы. Через два года, уже в качестве преподавателя, сопровождающего группу студентов по академическому обмену, он повторил попытку. Трудности сбивали Григория с толку. Все утро первого дня он ждал, пока дородная дама в архиве актов гражданского состояния закончит заниматься своими делами и обратит внимание на него. Пока он объяснил, зачем пришел, выяснилось, что наступил обеденный перерыв. Когда через несколько часов она вернулась и застала ожидающего Григория, то заявила, что любые записи, которые можно найти, по какой-то необъяснимой причине будут доступны лишь с девяти до половины одиннадцатого утра. Григорий пришел на следующий день в назначенное время, но женщины не оказалось на работе, и ему сказали, что, поскольку только она занимается актами гражданского состояния, ничем помочь ему не могут. На следующий день оказалось, что учреждение по непонятной причине закрыто.