— Сегодня у тебя мрачное настроение, — сказала Эвелина, когда они подъезжали в «ауди» Григория к дому Роджера и Хоан Томсон. — Не волнуйся, надолго мы там не задержимся.

— Извини. Я просто кое-что вспомнил…

Эвелина сочувственно посмотрела на него. Возможно, она решила, что Григорий вспоминает покойную жену. Она проявляла невиданное терпение со Дня святого Валентина, даже сказала, что рада тому, что они «не спешат».

Первое марта. Холодный субботний вечер. Ежегодная факультетская вечеринка, посвященная Международному женскому дню, проходила в доме Томсонов. (Конечно, праздновать следовало восьмого марта, но на следующей неделе начнутся весенние каникулы и многие преподаватели разъедутся.) Причина приглашения Григория и его спутницы была проста: кабинет Хоан, преподававшей французский и вьетнамский языки, находился на том же этаже, что и кабинет Григория. Вьетнамка одевалась агрессивно-сексуально, почти вульгарно. Несмотря на плохую кожу и льдинки в узких карих глазах, Роджер считал Хоан очень сексапильной. Она использовала много косметики и носила облегающую одежду, открывающую для чужих глаз куда больше, чем осмелились бы открыть другие преподавательницы. Все — за исключением, пожалуй, Эвелины, которая разбиралась в моде, — считали Хоан университетским секс-символом. Даже на вечеринки, подобные той, на которую Они сейчас ехали, большинство преподавателей приходили в сапогах, мешковатых свитерах с высокими воротниками и парках, пригодных почти для любого времени года, — такая одежда вполне подойдет для пешего перехода через Гималаи. Эвелина была исключением: шелковая безрукавка, элегантная черная юбка и кожаные сапоги на высоких каблуках.

Когда Эвелина предложила ему автомобильный пул[38], Григорий с радостью согласился. Вот и теперь, попросив подвезти ее к Томсонам, она апеллировала к этой договоренности, словно фраза «Поедем на вечеринку вместе?» противоречит «неторопливости» развития их отношений. Семантические нюансы, впрочем, не будут иметь никакого значения для их коллег, которые начнут перешептываться за их спинами.

«Ладно, ничего страшного».

— О боже, я и забыла, что здесь принято снимать обувь! — с удрученным видом пошутила Эвелина.

В прихожей на расстеленных газетах стоял ряд грязных сапог, кроссовок и галош с соляными разводами. Просторная квартира Томсонов находилась на Мэдфилд-стрит. Из-за камина в холодное время года там часто пахло дымом.

— Без сапог я не произведу должного впечатления, — добродушно смеясь, сказала Эвелина.

Она расстегнула свои элегантные сапожки и сбросила их. Григорий молча снял легкие мокасины. Хотя он был согласен с Эвелиной в том, что заставлять своих гостей снимать обувь не очень гостеприимно, что-то помешало ему поддержать ее. Без сапог Эвелина выглядела на добрых три дюйма ниже. На ногах — полупрозрачные чулки.

— Прошу, — открывая дверь, сказал Григорий и, чувствуя себя виновным в нехватке благородства, пропустил Эвелину вперед.

— Добрый вечер! — приветствовал их Роджер и протянул Эвелине букетик роз в бутонах.

Это тоже было частью традиции. Каждой женщине — букет цветов. По стереосистеме — только певицы, никаких певцов. У двери — декларация празднования Международного женского дня и ящичек для сбора пожертвований в пользу Женского фонда Америки.

— О-о… Теперь я смогу их нюхать, — осторожно прикалывая букетик себе на грудь, сказала Эвелина.

Роджер повесил их пальто на вешалку.

— Спасибо, Роджер!

Остальные гости в теплых носках и мешковатых свитерах стояли кружком, попивая домашний кофейный ликер Роджера.

«Как грустно», — подумал Григорий, хотя и его брюки не мешало бы погладить.

Новоанглийская зима… Но Кристина в свою последнюю долгую зиму не впала в апатию и не перестала следить за собой.

— Эвелина, вы сегодня просто обворожительны, — сказал Роджер.

Он был прав. Мерцание шелка блузки гармонировало с сиянием ее глаз. Эвелина выглядела гордой и изящной на фоне одетых в толстые свитера гостей.

— Вы знаете, где сигары. Вино и кофейный ликер — там, а здесь — чем перекусить, — указывая на сервированный столик у окна, сказал Роджер. — О, меня зовет подруга!

Он поспешил к Хоан. На вьетнамке было обтягивающее платье, ткань которого, казалось, прилипала к лобку.

Григорий обрадовался, что не пришлось разговаривать с Роджером. Он терпеть не мог этого социолога, специализирующегося на изучении претенциозно одетых людей в качестве «социального импульса». В его поведении чувствовалась фальшь. Роджер ездил волонтером благотворительной образовательной организации в Азию и ужасно гордился тем, что взял в жены молодую азиатку, вообразившую себя великой соблазнительницей. Он был практичным человеком. Блестящий галстук и добротный костюм свободно сочетались у Роджера с кроссовками фирмы «Конверс», высокие голенища которых затягивались шнурками. В хорошую погоду он приезжал на работу на старом трехскоростном велосипеде фирмы «Швинн». Роджер потратил месяцы на поиски подходящего ретро-велосипеда и наконец заказал его в Чикаго. Даже его квартира была рассчитана на то, чтобы производить соответствующее впечатление. В ней африканские ритуальные маски и вьетнамские водяные марионетки чередовались с цирковой афишей, транспортной картой Лондона и сделанными в кабинке «Поляроида» снимками, на которых Роджер и Хоан с притворным задором корчили рожи. На книжном шкафу в гостиной были выставлены на всеобщее обозрение альбомы Джоан Баэз[39], Лоры Ниро[40], Патриции Смит[41] и Джоан Джетт[42]. При этом каждому было ясно, что вся музыка проигрывается на подключенном к динамикам ай-Поде, стоявшем в углу комнаты.

— У них хоть есть проигрыватель для пластинок? — раздраженно спросил Григорий.

— Пластинки — часть интерьера, — толкнув его локтем, сказала Эвелина. — Перестань ворчать.

— Ворчание — неотъемлемая часть моего характера.

Он наполнил бокал домашним ликером и протянул его Эвелине.

— О-о, неплохо! Попробуй, Григорий. Здравствуйте, Золтан!

— Kezét csólom[43], — поцеловав Эвелине руку, сказал венгр.

Григорий пожал ему руку.

— Должен признать, Золтан, я удивлен, что вижу тебя здесь.

Поэт всегда подчеркивал, что у него нет времени на «околонаучные мероприятия, где все стараются показать друг другу свое превосходство».

— Я решил прийти. Это уже в последний раз.

— О чем ты?

После смерти Кристины Григорий не мог не разволноваться, услышав такое от друга. А вдруг врачи нашли у него неизлечимую болезнь?

— Т-с-с… — оттянув его от стола с напитками, прошептал венгр. — Это мой последний год на факультете. Я говорю это пока только тебе. Ты ведь заведующий кафедрой, так что должен узнать первым. Пожалуйста, не говори никому. Не хочу, чтобы все решили, что необходимо устроить по этому поводу прощальную вечеринку, церемонию или еще какую-то фигню. Никаких торжеств.

У Григория были сильнейшие сомнения насчет подобного поведения своих коллег и членов университетской администрации. Вряд ли они станут из кожи лезть, чтобы сделать Золтану приятное.

«Надо подумать, как выразить ему свою признательность», — решил Григорий.

— Поверь мне, — продолжал Золтан, — так будет лучше. Просто уеду тихо ночью, и все.

— Куда же вы от нас уедете?! — сказала Эвелина, и Григорий понял скрытый подтекст ее слов.

Университетская среда с ее непоколебимой верою в интеллект и интеллигентность была единственным местом на земле для таких людей как Золтан, чье преклонение перед искусством будет вызывать непонимание со стороны «простых смертных». В конце концов, университеты являются в некотором смысле музеями, где люди, подобные Золтану, люди, которые не смогли бы приспособиться к внешнему миру, преспокойно живут десятки лет, до глубокой старости, занимаясь избранными ими отвлеченными материями.