— Поняла — туфли? — подсказала Роза Яковлевна.

— Туфли. — Орлов кивнул, заторопился объяснить: — Купить-то мы их купили, тот же Уразов и привез. По мне очень приличные, и цена приличная. А бухгалтер наш, Александра Петровна, — забраковала, прямо расстроилась: не модные! И примерять не велела давать. Нельзя ли на какие подходящие сменить? Может, на складе, на базе где-нибудь есть? В магазинах нет, Уразов их все обошел. И мужика загонял, и девочек огорчать не хочется.

— Покажите, — попросила Роза Яковлевна, с улыбкой поглядывая на озабоченного и смущенного директора; то, что речь пойдет о туфлях и они именно лежат в раздутом портфеле, она догадалась сразу же, как только Орлов сказал, что трое выпускников — девчата.

— Главное, понимаете, удобно — одинаковый размер, — шурша тонкой оберточной бумагой, убеждал Орлов. — Все — тридцать шестой. Одни, правда, можно и тридцать седьмой. Сказали — каблучок поменьше должен быть. Чтоб и потом, повседневно, носить можно.

Туфли были добротные, из хорошей кожи, но действительно не модные, — Роза Яковлевна хорошо знала и фабрику, их изготовляющую, и ее главную беду.

— Попробую поискать, Сергей Николаевич.

Она хотела было тут же позвонить на склад, передумала и полчаса спустя, приехав туда с Орловым, сама же себя за это мысленно и похвалила. Туфли нашлись, легкие, изящные — умеют чехи делать обувь, ничего не скажешь! — но по тому, как заведующая складом недовольно надула крашеные губки, Роза Яковлевна поняла: позвони она, и самое малое одной бы пары не хватило. С невольной улыбкой наблюдая, как пожилой коренастый дядя с белыми висками, посапывая от удовольствия, засовывает в свой необъятный портфель продолговатые картонные коробки, она спросила:

— Сергей Николаич, а не балуете вы этим?

— У них первый бал — это на всю жизнь. — Орлов выпрямился, защелкнул замки портфеля. — Избаловать их трудно, Роза Яковлевна. Обидеть — легко.

Сказал он это своим обычным спокойным тоном, без всякого упрека, — может быть, упрекнули лишь его серые внимательные глаза, — и все-таки Роза Яковлевна почувствовала себя неловко; от той же неловкости — стараясь избавиться от нее, сгладить, — задала новый вопрос:

— Сергей Николаич, а почему для дочери никогда ничего не спросите? Церемонный вы человек.

— У дочери есть родители, — суховато ответил Орлов, полные добродушные его губы сомкнулись, отвердели.

Роза Яковлевна смолчала, про себя же подумала, с уважением и одновременно с каким-то сочувствием, что ли: таким людям, с их жесткими убеждениями, правилами, нелегко, должно быть, в семье и, уж определенно, — нелегко семье с ними. Хорошо, если такому жена умница попалась, а то ведь, ничего не поняв, запилит…

Вскоре Орлов появился в торге снова — выяснить, как можно одной из трех выпускниц поступить в школу торговли. Роза Яковлевна обрадовалась: школа торгового ученичества была и у них, для молодежи со средним образованием двери туда широко открыты, но предупредила, что не такая уж это легкая штука — быть продавцом и, скорее всего, в сельском магазине. Многие — натаскавшись, как грузчики, ящиков, намаявшись по осенним раскисшим дорогам и огребая, за все за это, не бог весть какую зарплату, — многие довольно быстро разочаровываются, недаром в торговле и поныне еще большая текучесть кадров. Так что лучше всего предупредить сразу: на безмятежную красивую жизнь надеяться не приходится.

Орлов усмехнулся, несговорчиво покрутил крупной удлиненной головой.

— Тунеядцы, Роза Яковлевна, из нашего детдома не выходят. Иначе бы нас гнать оттуда надо!.. Нет, тут совершенно другое. Училась девочка очень прилично. Если хотите знать — даже общей любимицей была. Хотя, конечно, ничем ее не выделяли. Есть у нее — хозяйственная жилка, что ли? Охотно всем помогала — кастелянше, поварам. С удовольствием занималась с малышами. Почему-то мне думалось, что из нее получится хороший добросовестный врач. Может быть потому, что она была у нас санинструктором, ведала детдомовской аптечкой. И вы знаете — ошибся!.. Я много с ней разговаривал, особенно — в этот последний год. В конце концов, одеть, обуть, накормить — это полдела, меньше даже. Главное — распознать. Помочь найти, обрести в себе — человека. Так вот — удивила меня эта самая Женя. Не разочаровала, нет, — именно удивила. «Врачом, говорит, Сергей Николаевич, никогда не буду. Крови боюсь, и когда болеют — мне жалко. А врач не жалеть должен — помогать. Не сердитесь на меня, пожалуйста, — я вам правду скажу! Пока нас никто не слышит. Хочу я, говорит, очень немного — только не смейтесь. Хочу получить какую-нибудь специальность и работать. Продавцом, допустим, — чтоб не очень долго учиться. И людям быть полезной. Хочу, чтобы у меня поскорей был дом, семья. Только не обижайтесь, — ладно?» И знаете, Роза Яковлевна, что мне показалось? Человеку пожилому и педагогу, вдобавок?.. Что она — более зрелая, чем остальные наши мальчишки и девчонки. Которые еще — как на качелях: то вверх, то вниз, — то в химики, то в летчики…

— Наверно, так и есть, — согласилась Роза Яковлевна.

— А туфельки-то помните? — Орлов улыбнулся. — Зашел я на другой день после бала, под вечер. Сидит Женя в комнате одна и тряпочкой их протирает. Понравились, спрашиваю, Женя? «Эх, говорит, еще бы! Я в них всю ночь танцевала — как летала! Сейчас их уберу и больше никогда в жизни не надену». Вот так, мол, здорово! — это почему же? «Туфли, отвечает, у меня еще будут всякие. А таких уже не будет: первые модельные, — от вас ото всех…»

Широкие добрые губы Орлова на секунду каменно сомкнулись, он крепко потер шею. Негромко, вроде бы даже несколько виновато признался:

— Необыкновенные дни у нас сейчас в детдоме, Роза Яковлевна. Ребятишки чемоданы собирают… Замечательно это. А жалко. Чувствуешь себя старым деревом — с которого листья слетают.

— Счастливый вы человек, — не то спрашивая, не то утверждая, и тоже почему-то негромко сказала Роза Яковлевна.

Она ожидала, что Орлов удивится, или смущенно пробормочет что-то неопределенное, или отшутится, наконец, — ожидала любого ответа, но не этого, короткого и простого, сопровожденного внимательным ясным взглядом:

— Очень счастливый, Роза Яковлевна.

Ночью гремел гром, чернильную гущу темноты вспарывали молнии, нетерпеливо шумели, волновались — в ожидании близкого дождя — листья тополей, но утром, когда я распахиваю окно, в мою гостиничную клетушку победно вливается все тот же сухой плотный зной. Как в пословице: замах рублевый, а удар — избегая смачной простонародной рифмы — копеечный. В расплавленном белесо-синем небе по-прежнему ни облачка; по-прежнему стремятся в короткую недолгую тень прохожие; привычно вяло защищается от солнца тыльной шершавой стороной жестоко обманувшаяся листва. От стариков слышал: перелом в погоде мог бы произойти на стыке мая и июня, а сегодня уже — первое, худо дело…

Окончательно решаю: нынче уеду, пусть даже ночью. Держит теперь один «американец» — так обозначен в моих торопливых записях преподаватель математики Леонид Иванович Козин. Заранее благодарен Розе Яковлевне, сказавшей о нем: ближайший друг Орлова, что само по себе уже — находка. Никаких сомнений, удобно или неудобно идти к нему, даже не возникает: они появятся позже. Доволен я и нашей первой встречей с Розой Яковлевной, добавившей к портрету Орлова какие-то новые штрихи. Считаю встречу первой потому, что должны последовать и другие: убежден, чувствую, из этой немолодой энергичной директрисы можно немало еще вытянуть — столько лет проработала с Орловым бок о бок! Конечно, неплохо бы продолжить разговор сегодня, подряд, но вчера, когда я в сумерках проводил ее до дома, она сама попросила отложить встречу: с утра у нее, не считая обычной текучки, какое-то важное заседание, потом собирается в командировку. Да так, наверно, и к лучшему: для начала она выплеснулась — нужно время, чтобы снова наполниться. Догадываюсь, что рассуждаю чересчур по-делячески, но что попишешь, если в каждой профессии, и в моей в том числе, есть и вторая, оборотная сторона? Утешаюсь тем, что мне охотно идут навстречу, что занимаюсь всем этим не по своей прихоти. Кстати уж, какая-то пауза полезна будет и самому: нужно немного отойди в сторону — иначе, как говорится, за деревьями и леса не увидишь; нужно, наконец, хотя бы в какой-то порядок привести свои беглые, часто условные записи — сделанные в надежде на память, которая с годами начинает давать перебои. Вот, к примеру, — на чистой странице, наискосок — две, одна под другой, строчки, жирно подчеркнутые: «зигзаг» и «березы в поле». Записал их вчера, позавчера, не позже, но даже сейчас не в первую минуту соображаю, что ими обозначено. Не расшифруй их вовремя, и через месяц-другой будешь страдальчески морщить лоб: какой зигзаг, зачем зигзаг, для чего мне эти березы в поле?..