Впрочем, такие сомнения закрадывались в душу Кати редко, как все матери, она была предана своему семейству, и, если по справедливости, то ее чумазые гефестики были ей милее и дороже всего на свете... Смуглые — в отца, черноглазые, быстрые на ногу, сметливые, драчуны меж собой — ни на кого они не были похожи. И как в шутливой народной поговорке: каждая сова своих совят хвалит, — так и для Кати не было краше ребятишек, чем ее дорогие гефестики.

Но Бобовников в ее душе все же продолжал жить. Она смутно надеялась когда-нибудь повстречаться с ним. Когда Катя видела приезжего офицера, широко вышагивающего по улице, она бросалась к окошку и провожала военного взглядом. Однажды лесничество выделило Дорофеевым покос возле самого тракта. Скосили траву, предстояло сгрести сено и сметать его в стог. Работы было много, надо было управиться с ней за выходной день. Гефест решил переночевать на покосе, чтобы завтра взяться за уборку сена пораньше, не теряя времени на восьмикилометровый переход с рудника до покоса. Спать устроились в шалаше. Проснулись рано: Гефест принялся чинить грабли, Катерина готовила на костре еду. Рядом, по песчаному тракту, то и дело сновали грузовики с грузами для рудника и с пассажирами. И пешеходы шли. Бросила взгляд Катерина — военный вышагивает в форме, с котомкой за плечами, погоны, форменная фуражка. Что за военный? Почему он идет пешком? Может, на подходе к руднику слез с грузовика, чтобы поразмяться, и идет. Показалось вдруг Катерине: Бобовников! В отпуск идет!.. А может, в долгом плену был — возвращается. И не знает, что мать его давно не живет на руднике. Долго не думая, бросилась она наперерез к тракту. Шибко бежала, запыхалась. Человек в военной форме, увидев бегущую к нему женщину, остановился: что-то, видно, ей нужно от него. Радостное, изумленное лицо было у бабы-покосницы. Однако с тем как она приближалась, лицо ее скучнело, радость сменялась будничным выражением.

— Здравствуйте! — весело поздоровался военный. — Может, помощь какая от меня требуется?..

Это был другой — не Бобовников. Этот и ростом ниже, и светловолосый, и усатый.

— Я брата в гости жду из армии, — нашлась Катерина. — Вот-вот должен приехать.

— А-а, — протянул военный и пошагал ровным шагом дальше.

Только в начале семидесятых годов, после долгого отсутствия побывал я на руднике-прииске, где прошли мои юные годы, откуда я был призван в армию. Меня встретили те же синие горы, крутые и пологие, голые и поросшие лесом, местами льдистые, сияющие на солнце таскылы. В поселке горняков и добытчиков золота все то же: и названия улиц, и домишки, прилепившиеся на скалах, и кривые улочки, и речка Сухая, однако в дожди творившая так много бед, что только успевай справляться с ней.

Ствол шахты перенесен в другое место, шахтеры опускались под землю в клети, а не ходили пешком, как раньше. Но мехцех и кузня стояли на старом месте. На старом же месте, за той же наковальней, стоял Гефест, бородатый дед, и постукивал молотком. А молотобойцами у него были два крепких паренька, ростом невысокие, но такие же плечистые и рукастые, как и Гефест. И я догадался: сыновья, их у него с Катериной, как мне было известно, не счесть.

Я стоял в дверях кузни, Гефест — за наковальней. Мы улыбались, так как узнали друг друга: я посылал письмо, предуведомляя о приезде на рудник-прииск.

Работа прекратилась, горно перестало шуметь. Мы обнялись с Гефестом и троекратно поцеловались.

А потом была встреча с Катериной, сухонькой, моложавой. Она вышла мне навстречу с двумя маленькими внучатами — двое старших сыновей были уже женаты. Молодым певучим голосом, тоже узнав меня, своего школьного товарища, она сказала мне:

— Ну, здравствуй!..

А вечером мы ужинали и вспоминали...

Обо всех мы вспомнили — многих не было в живых, иных с войны, иных с более позднего времени.

Я погостил у Дорофеевых несколько дней. Все они жили одним домом. Двое старших работали, как уже было сказано, у отца в кузне. Другие дети кончали техникумы, учились в институтах.

От имен и лиц, очень похожих, у меня рябило в глазах.

В течение нескольких дней, пока я гостил, мне удалось поговорить с хозяевами с каждым по отдельности. От Катерины я, между прочим, узнал о ее недавней встрече с Бобовниковым.

— Заскучала я, — начала свой рассказ Катерина, — так мне захотелось отдохнуть от своей оравы и побыть одной, что я взмолилась перед хозяином, и он отпустил меня в дом отдыха в Крым — по путевке отдохнуть и поправить здоровье...

Дом отдыха, куда добыл Гефест путевку для жены, был не шахтерский, а для артистов. Артисты отдыхали только летом, а в другие сезоны сюда по договоренности приезжали горняки. Это делалось для того, чтобы дом отдыха не пустовал и не приносил убытка. Располагался он в Восточном Крыму на берегу голубого залива. Кругом горы, выжженные солнцем рыжие холмы и синее просторное море, которое никогда не утихает, и днем и ночью, шумит то ласково, то грозно. Катерину поселили отдельно, в крохотной комнатке, где было все, чтобы можно было жить. Веранда была большая, на ней всегда толпились отдыхающие, так как возле самого окошка ее комнатки был установлен титан для кипячения воды. И на веранде шумно, и за стеной. За стеной жила большая семья во главе с толстым, лысым полковником в отставке. Семья шумела, от нее никакого покоя не было Катерине. Внучата полковника, толстые, упитанные, краснощекие, были баловники, капризные, жена полковника, уже немолодая, то и дало падала в притворный обморок, а сам полковник часто выпивал и разговаривал сам с собой. Стенки были тонкие, и Катерина, сама того не желая, все слышала.

— Эй, Зинаида, где ты? — то и дело раздавался оклик полковника. — Смотри, что творят отпрыски! Они режут розы! Они вооружились ножницами и режут последние розы. Уйми их, пожалуйста! Дай им под задницу, черт возьми, раз не помогают твои вопли.

Вслед за тем из осеннего сада доносилось бабье кудахтанье, смех и крики баловников, не желающих подчиниться бабушке...

На короткое время становилось тише, потом опять слышался громкий голос полковника.

— Эй, Зинаида! Где ты?.. Кофе!.. Скорей, черт возьми, кофе!

Слышались грузные шаги, Зинаида ставила на стол кофе в чашке и уходила. Полковник громко пил кофе и снова кричал:

— Эй, Зинаида, где ты, иди слушай!

Зинаида являлась.

— Что слушать?

— Начало написал. Кажется, получилось.

— Читай, послушаю... — Скрипело кресло, видно, Зинаида усаживалась.

— Павел Бобовников. Мемуары, — внушительно прочитал полковник в отставке.

— Это я знаю, а дальше что?

— Слушай дальше... «Я родился и вырос в Ленинграде, любил футбол, физкультуру, военное дело. Можно сказать, меня с детства влекло к военному делу, и это мое настроение послужило причиной того, что я избрал своей специальностью военное дело...»

«Что за Павел Бобовников? — подумала Катерина. — Уж не тот ли?»

— «В тысяча девятьсот сорок первом году я был вместе с матерью эвакуирован, два года жил в Сибири, на руднике-прииске, откуда был призван на службу в армию и определен в пехотное училище, где я получил первоначальное обучение...»

«Тот, — промелькнуло в голове у обомлевшей Катерины. — Тот самый. Живой, невредимый...»

Катерина разволновалась, не могла дальше слушать чтение и вышла. Долго бродила по набережной. Море было тихое, волны плескались чуть слышно, по песку вслед за волной сползала белая пена. На волны садились нырки, их качало. На берегу безлюдье, ноябрь — не очень удачное время для отдыха.

Прошлое ожило в памяти. И показалась сама себе Катерина молодой, какой была она когда-то, влюбленной в ленинградского паренька, зачисленного в школу лейтенантов.

Он не обращал на нее никакого внимания, а она бегала за ним по пятам, караулила каждый его взгляд.

Провожать прибежала на конный двор, откуда отправляли молодых призывников.

И все годы о нем думала, не верила в его погибель на фронте...