– Мы простые путешественники, – ответила Арна, улыбнувшись. Но, против обыкновения, ответной улыбки не получила. – Мы хотели бы остановиться на ночлег в вашем городе.

– Простые путники, говоришь, – стражник прищурился, окинув взглядом тяжелую секиру на поясе орка и мечи Гундольфа и Талеаниса. – Ну‑ну. Видал я таких путников с большой дороге. Езжайте куда ехали.

– Мы устали с дороги и промокли. Мы не замышляем ничего дурного, поверьте – просто хотим переночевать под крышей, обсохнуть и поесть!

– Все говорят, что ничего плохого не замышляют! А потом дома горят! – Мужчина поднял арбалет. – Давайте, езжайте!

– Но…

– Ты что, не понимаешь? – Палец лег на спусковой крючок. – Я сказал – проваливайте!

На Арну и стоявшего рядом с ней Орогрима нацелились три арбалета – подошли другие стражники.

Орк опустил лапищу на рукоять секиры, чуть выдвинув ее из петли.

– Что здесь происходит? – раздался вдруг спокойный, властный голос.

К замершей у ворот компании направлялся незаметно вышедший из сторожки мужчина.

На вид ему было не больше сорока, хотя волосы его были полностью седыми. В светло‑карих, почти желтых глазах отражались усталость и недоверие ко всему, чему только можно. Одет он был в простой кожаный колет, такие же штаны, и длинный плащ с капюшоном, сейчас накинутым на голову, но не скрывающим лица.

– Бродяги какие‑то в город ломятся, – ответил пожилой стражник, махнув арбалетом в сторону Арны.

– Кто вы и зачем прибыли в графство Сайлери? – спросил седой, скользнув внимательным взглядом по каждому члену отряда.

– Путешественники, – повторила Танаа. – Проезжали мимо, попали под дождь. Мы просто хотим поесть и переночевать в тепле. Мы не разбойники, правда!

– Я вижу, что вы не разбойники, сударыня. Простите Найла за грубость, он всего лишь выполняет свой долг – мы не пускаем в город чужаков после захода солнца, – он учтиво склонил голову.

– Я уже поняла… Что ж, извините… – Арна обернулась к спутникам. – Поищем другое место.

– Постойте. – Седой сделал шаг вперед и поймал ее лошадь под уздцы. – Я пропущу вас. Пусть это против правил, но будем считать, что вы мои гости. Найл, старина, открой ворота, пусть они проедут.

– Спасибо! – Танаа улыбнулась, Орогрим опустил секиру обратно в петлю, а Гундольф убрал руку с рукояти меча.

– Не за что. Проезжайте.

– А вы не подскажете, где здесь можно остановиться?

– Таверна закрыта уже довольно давно, так что только если кто‑то из жителей согласится вас принять. Что маловероятно. Я же сказал – не за что благодарить, – сухо бросил седой и, отвернувшись, ушел обратно в сторожку.

– Мне здесь не нравится, – тихо буркнул Орогрим, когда они ехали по главной улице и высматривали дома, в которых горел свет. – Слишком уж они подозрительные и неприветливые.

Отряд постучался уже в четыре дома. В первом им не ответили, в двух следующих – грубо рявкнули что‑то, даже не открывая двери. Когда Арна постучала в четвертый дом, дверь отворилась – но тут же захлопнулась. Из дома пробурчали что‑то вроде: «Нищим не подаем», Танаа попыталась объяснить, что они готовы даже заплатить за возможность переночевать под крышей и обсохнуть, но ее, похоже, уже не слушали…

– Мне тоже, – отозвалась девушка и поманила всех остальных ближе. – Я чувствую здесь страх и безнадежность. Ощущение неотвратимости и в то же время – готовность идти до конца, сражаться до самой смерти – и только до нее… Абсолютная безнадежность, и ни малейшего проблеска хоть каких‑то положительных эмоций. Еще озлобленность – они настолько напуганы, что готовы кинуться на каждого, кто кажется хоть чем‑то подозрительным, и разорвать его на части. – Арна замолчала, продолжая вслушиваться в фон поселка.

– Видимо, у них совсем пакостное что‑то случилось, – пробормотал Грим.

– Я бы сказал – не случилось, а происходит. Даже прямо сейчас, – добавил Гундольф. – Я, конечно, чужие эмоции читать не могу, но Арна права – здесь в воздухе витает столько безнадежности и страха, что их невозможно не почувствовать. И это не последствия чего‑то – это осознание того, что впереди что‑то еще более страшное, чем то, что есть сейчас.

– Да, именно так. В общем, я не знаю, что происходит в этом поселке, но явно ничего хорошего…

За этим совершенно не жизнерадостным разговором путники добрались до городской площади. Конечно, площадь – это довольно громко сказано, просто довольно просторная вытоптанная поляна, с колодцем, несколькими крытыми прилавками в стороне и помостом в самом центре. С таких помостов, как правило, делают объявления, зачитывают какие‑нибудь приказы и новые законы, и тому подобное, а перед помостом, на скамьях, сидят почетные жители городка или поселка, предоставляя остальным, не столь привилегированным, слушать стоя. В общем и целом, неплохой помост. Тем более что сработан он был на славу, из хорошего дерева, и явно прекрасным плотником.

Портило воображаемую идиллическую картину возможных городских собраний, после которых жители дружно расходятся по домам, обсуждая новости и делясь сплетнями, только одно. И, пожалуй, даже не портило – просто не давало столь пасторальной картинке вообще появиться пред чьим‑либо внутренним взором, сколь бы не была богата фантазия.

Посреди помоста высилось еще одно детище того же талантливого плотника – прекрасная, прочная виселица с длинной перекладиной, на которой при необходимости можно было одновременно повесить до пяти человек.

Возле помоста собрались люди. Все хмурые, молчаливые. Без суеты и спешки расселись на мокрых скамейках, поправляя плащи и куртки. Приготовились ждать. Ни свойственного человеку извращенного возбуждения, предшествующего зрелищу чьей‑то публичной смерти, ни сожаления о том, чья жизнь сейчас прервется, ничего такого. Только общая, единая на всех, мрачная удовлетворенность.

Четверо вооруженных мужчин выволокли на помост‑эшафот двух приговоренных – человека лет тридцати, одетого в лохмотья, и бледную, но удивительно спокойную эльфу. Руки пленников были связаны за спиной. Их заставили встать на табуреты, деловито накинули петли на шеи…

Арну полоснуло чувством дикой, всепоглощающей ненависти, направленной на этих двоих. И спустя секунду – ощущением смутной опасности.

В этот момент взгляд огромных синих глаз эльфы встретился со взглядом Мантикоры. На миг в этой бездонной синеве мелькнула отчаянная мольба – но тут же сменилась почти презрительным спокойствием.

…Не дай боги ты – случайно, намеренно, своими руками или чужими, или даже просто бездействием своим, но погубишь хоть кого‑то из эльфов – конец и тебе, и твоей расе…

Слова Маалинни огненными буквами вспыхнули перед глазами Талеаниса.

Даже просто бездействием своим. Если я позволю им убить эту эльфу, кем бы она ни была – проклятие может сработать…

Арна тем временем спрыгнула с лошади в жидкую грязь, неравномерно покрывающую все вокруг, и направилась к импровизированному эшафоту.

– За что вы их казните?

– Их поймали, когда они тайком пробирались в город, – ответил один из мужчин, затягивая петлю на шее эльфы.

– Только за это? – в ужасе выдохнула Танаа.

– Они лазутчики Птицы. – Невольный палач, нисколько не обремененный возложенной на него задачей, пожал плечами.

– Почему вы так в этом уверены? И о какой птице идет речь?

– Подруга, здесь все делятся на три категории: жители города, люди Птицы и чужаки, по странной прихоти Змея вошедшие в город и лезущие не в свое дело, – грубо бросил мужчина и ловко выбил табуретку из‑под ног эльфы.

Мантикора бросился вперед, чуть не сбив с ног Арну, одним прыжком оказался на помосте и, молниеносно выхватив меч, обрубил веревку. Спасенная девушка скорчилась у его ног, впившись пальцами в горло.