— Вы его опознали.

— Работы ведутся, но пока безрезультатно, — Леонид Васильевич поджал губы, произнося последнее слово, и, ожидая выговора, сложил бумаги, показывая своим видом, что большей информации у него нет.

— Скажи мне, пожалуйста, Леонид Васильевич, — сейчас Алексей Михайлович выглядел явно раздраженным. — У нас, что нет идентификационной базы, или некому отследить его передвижения до и после крушения. Откуда он появился, куда делся потом? А? — начальник вопросительно смотрел на полковника. — Ну что молчишь, Леонид Васильевич?

— Отследить момент, когда парень попал в метро, пока не удается, он мог зайти с любой станции, и целый день кататься, перепрыгивая с поезда на поезд. По его выходу на поверхность тоже нет данных. Вся ветка после крушения была перекрыта. Камеры наблюдения не зафиксировали его не на одной из станций, ни до «Сухоревской», ни после нее. Среди погибших его тоже нет. Как сквозь землю провалился. А по базе его лицо не идентифицируется. Но работы ведутся, привлекаются смежные отделы и большее количество сотрудников.

— Как сквозь землю говоришь, провалился, — Алексей Михайлович отодвинулся от стола, и грузно навалившись на него руками, с видимым усилием поднялся из кресла. — Как бы нам всем вслед за ним под землю не провалиться, или еще куда. Поглубже! — Он оторвался от стола и медленно, будто в раздумьях, хотя на самом деле ему было просто очень не по себе, зашагал через кабинет к своему рабочему месту. — Еще инциденты были?

— Была потасовка, среди пассажиров у последнего вагона. Две компании что-то не поделили. У одного парня оказался травмат, ну, он им и воспользовался, так, что скоро на одного участника драки похоже станет меньше. Он в коме в Склифосовского, а другие в ИВС, в местном отделении полиции.

— Глаз с них не спускать. Персонал больницы уведомить, что бы кроме родителей никого не пускали, — Алексей Михайлович наконец занял свое привычное место и с шумом и, как показалось Леониду Васильевичу, с отдышкой (хотя прошел всего несколько метров) опустился в кресло. — Все?

— На текущей момент все.

Полковник поднялся было, что бы выйти, но руководитель управления остановил его.

— Подожди, Леонид, — он вновь стал говорить более мягко, как в самом начале их разговора. — Вполне вероятно, это мое последнее дело. Как-то я стал очень стар и нездоров для этой работы. Мне хотелось бы видеть на моем месте, после увольнения, именно тебя, — генерал-майор опять скрестил руки, положив их на стол, и, не отрываясь, смотрел в глаза Леониду Васильевичу. — Ты постарайся, чтоб все как должное было, по заслугам, а не по притязаниям, — и, повысив голос, более жестко спросил. — Понял?

— Так точно, генерал-майор! — полковник аж подскочил на месте, принимая стойку смирно и выстреливая каждым словом. — Буду стараться!

— Давай, давай. Старайся, — проговорил Алексей Михайлович, откидываясь на спинку кресла. — Работай и не забудь про отчет. Будут новости первому мне. Все. Свободен.

Леонид Васильевич чуть ли не строевым шагом покинул кабинет начальника, хотел было отдать честь, но вспомнил, что голова не покрыта, да и сам он не в форме, остановился у дверей, обернулся на мгновенье и, слегка поклонившись, вышел в приемную, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Работай. Работай, — Алексей Михайлович тяжелым взглядом смотрел на не менее тяжелую люстру, висящую под потолком, широко раскинувшую свои позолоченные ветви. — Зачем она здесь такая? — и, не найдя лучшего ответа, остановился на мнении, что находясь под ней подчиненные да и он сам постоянно должны ощущать груз ответственности перед своей службой, Родиной, ну и перед начальством разумеется тоже.

Если бы Егору довелось пообщаться с еще одним невольным участником недавнего происшествия в метро, то он точно бы испытал ощущение дежавю. Когда он открыл глаза, то сначала решил, что окружающей его мир всего лишь мерещится ему, нечеткие образы иллюзии плавно перетекают на объекты реальности. Словно видишь рябь перед глазами, как бывает за мгновенье до и после потери сознания, вроде бы что-то и видишь, но определить, что именно не является возможным. Поэтому, когда Егор открыл глаза, то сразу их закрыл, надеясь, что через некоторое время ему станет легче. Но и следующий раз взору парня предстала та же унылая картина, что и до этого.

Егор лежал на выжженной коричневой земле, испещренной множеством сходящихся, расходящихся и выстраивающих всевозможные узоры трещин. Мелкий, такой же коричневый, как и земля под ногами песок небольшими участками покрывал обнаженную землю. Небо же было серым, неприветливым и абсолютно чужим. Не может небо быть таким однотонным. Нет такого закона природы, который скрыл бы все оттенки раскинувшегося над головой пространства или свел бы все их к одному матово-серому тоскливому унынию. Это даже было не небо. Егору казалось, что над ним огромный выключенный экран старенького лампового телевизора, к тому же покрытого толстым бархатистым слоем пыли.

Егор поднялся на ноги, еще раз осмотрелся по сторонам и, не увидев ничего нового, неожиданно сам для себя осознал, что совершено ничего не помнит. Как он попал сюда и где был то этого? Егор осмотрел свою одежду и обувь. Вроде бы все было в порядке, только отчего-то Егору показалось, что его одежда неправдоподобно, даже утрированно чиста. Никогда парню не доводилось выглядеть так опрятно, будто все только что из химически и сразу из-под утюга. Ни одной складочки или неровности. Полный лоск и шик в определенной мере.

— Э-ге-ге! Есть тут кто-нибудь?

Кому кричал? Зачем? Егор и сам не знал. Но давящая тишина вынуждала его хоть как-то разорвать ее оковы. А слова, срывающиеся с губ, уносились к горизонту словно камень, брошенный с обрыва вниз, быстро и безвозвратно.

— Хоть бы эхо возвращалось, что ли, — подумал парень. — А то как… — он замялся, подбирая нужное слово, которое характеризовало бы бесследное исчезновение только что появившегося звука, но не смог подобрать ни единого варианта.

— Как в вакууме.

Лишь через мгновение Егор задумался, была ли это его собственная мысль, или просто кто-то тихо шепнул ее на самое ухо.

Думалось Егору очень тяжело. Он никогда не был тугодумом, но сейчас мысли если и приходили в голову, то ворочались там очень тяжело, как старый заржавевший механизм, натужно с противным скрипом, с ощущением, что еще немного, и подобно тому же механизму они разлетятся на очередном витке в разные стороны, и вновь собрать их вместе будет не возможно.

— Долбаная пустыня.

Парень вышагивал уже, наверное, битый час, а может и целых два. Благо хоть жары не было, и не донимали ни жажда, ни голод. Даже в туалет и то не хотелось. В голове было пусто, и память была пуста, как чистый лист, за исключением лишь одного сиротливо расположившегося в самом начале знака вопроса. Как очутился здесь? Что это, в принципе, за место здесь? Что было до этого? И как отсюда выбраться?

— Сны, — снова кто-то шепнул в ухо, а может неповоротные мысли наконец-то заняли одно из рабочих положений и стали давать ответы на поставленные вопросы?

— Сны, — медленно повторил Егор. — Это сон? — переспросил он сам себя и тут же сам и ответил. — А что? Вполне, похоже.

Это легкое объяснение даже заставило появиться на лице Егора легкую улыбку.

— Сон — это же замечательно.

Егор всегда любил сны. Если они ему снились, то вместо каких-либо не сформулированных переживаний, он мог увидеть полноценную историю. С завязкой, с развитием сюжета и с логическим концом. Такой своеобразный фильм во сне. Такие сны парню нравились, но бывали и такие, что проснувшись, и вспоминать было не охота, что там снилось. Полная чушь и муть. Да и голова еще болела после них. Но к счастью, непонятные, тяжелые сны Егор видел редко. И если Егор сейчас спал, то разобраться какой именно сон, хороший или плохой, он видит, у него пока не получалось. Сюжета нет, время идет, но ничего неприятного тоже не происходит.