Зал ликовал. Люди повскакивали со своих мест, не щадя ладоней, лупили ими. И режа своими взглядами, как ножами, злорадно смотрели на Машу. Не сквозь нее, не на целующихся, а четко ей в глаза, в душу. Каждый хотел зацепиться за нее, проникнуть своими холодными, скользкими щупальцами в ее остатки самообладания, а попав туда, разорвать их в клочья, разрезать на ничтожно маленькие кусочки, а остатки сожрать, как праздничный свадебный торт, все до последней крошки.

Маша даже не ревела. Эта была не обида. Не страх и не стыд. Это был ужас. Не отступный истерический ужас. Дыхание в ней замерло, а сердце ломилось из груди. Яна с Виктором перестали целоваться и лишь ухмылялись, наблюдая за реакцией мертвенно бледной Маши.

— Всегда! — блеснули великолепные зубы Яны. — Всегда было и будет.

Маша резко дернулась назад. Развернулась и, смотря себе по ноги, быстро зашагала по направлению к выходу. Но, когда она все же подняла голову, то к ужасу обнаружила, что тех дверей, через которые она сюда попала, их просто не было. Серая стена.

Зал взорвался хохотом.

— Навсегда! — сказал надменный торжествующий голос Виктора. — Ты здесь навсегда.

Неистово гогочущие люди неожиданно стали приближаться к Маше, окружать ее, отрезая ей дорогу к дверям, в которые уходила Яна. Они тыкали в девушку пальцами, в припадке истерического смеха не замечали, как слюни текут по их подбородкам, как из-за конвульсий, охвативших некоторых из них, те попадали на пол и стали, захлебываясь своими слюнями, хрипеть и задыхаться.

Яна с Виктором стояли, полуобнявшись, и тоже смеялись над девушкой. Вдруг хохот людей перерыли торжественные и неуместные аккорды вечного свадебного вальса. И толпа разразилась еще громче.

Маша не дышала. Она стояла среди куражившейся над ней кучи людей. Смотрела затравлено на Яну и Виктора и не могла даже заплакать, не могла ничего крикнуть им. Она хотела убраться отсюда, вырваться, сбежать. Но как это сделать?

Маша рванулась вперед, сбивая попавшихся по дороге недолюдей. Но, подвернув ногу, распласталась на полу, прямо перед ногами своего парня и своей подруги. Она подняла голову наверх и встретила их взгляды.

— Вечно! — сказали они хором и заржали, как и окружающие их, брызжущие слюной животные.

Слезы все же хлынули из раздавленной Маши, как будто кто-то неимоверно большой взял и втоптал ее в пол, надавил на самое больное и уничтожил самое дорогое, вытягивая его по ниточки из души девушки.

— Почему?! — задыхалась она. — За что? Зачем?

Виктор отпустил рыжеволосую Яну и присел на корточки перед Машей, приподнял ее голову за подбородок, и, цинично выковыривая своим наглым взглядом и своими словами остатки Машиного самообладания и сознания, сказал, постоянно ухмыляясь и хихикая:

— Почему? Да потому, что я тебя никогда не любил.

Мендельсон грянул с новой силой, заглушая слившийся в дикий вой смех толпы.

— За что? Да за твое доверие и преданность, — Виктор сильно сжал челюсть девушки.

— Зачем? — зло и отрывисто продолжил он. — Да для того, что бы ты знала и поняла, ты никому ненужное ничтожество, которому необходимо сдохнуть.

— Горите вы в аду! — прохрипела через зажатый рот Маша и тут же отброшенная сильной рукой парня, замерла с вывернутой за спину головой, уставившись стекленеющим взглядом в царящую вокруг вакханалию.

— Мы уже и так здесь! — Виктор подхватил под руки Яну и закружился с ней в вальсе, постоянно ускоряясь и смеясь. Горящие волосы Яны и вправду став огненными, удлинились и обрели жар. Раскручиваясь, они воспламеняли все вокруг, и гогочущих людей, и мебель, не затрагивая лишь свою носительницу и ее парня.

— Маша. Маша! Ты в порядке? — Виктор гладил девушку по руке. — Ты кричала во сне.

За окном было еще темно. В комнате душно, а в кровати с Виктором тесно и противно. Маша еще под впечатлением ото сна отстранилась от парня, обняла простыню, которой укрывалась и, зажав ее край зубами, тихо заплакала, нервно всхлипывая. Не осознавая, что сон уже кончился, она была готова ударить своего парня, плюнуть ему в лицо, обвинить его во всех тех грехах, что приснились ей сейчас. Она была раздавлена, уничтожена. Душу ее вынули во сне и там же оставили.

Но вот темноту комнаты разогнал робкий полумрак рассвета, выветривая из головы Маши остатки сна. О нет, она не забывала его, она все четко помнила. Девушка только сейчас, с приходом этого белесого полумрака поняла, что это был лишь сон. Что Виктор, вот он, лежит рядом и боится ее обнять, потому что она брыкнулась пару раз, когда он пытался сделать это раньше. Что на свадьбу к подруге она еще не ездила, до нее еще меньше двух месяцев, и уж точно у Яны ничего не могло быть с Виктором. Они же никогда раньше не виделись. И что она Маша сама жива и здорова. Только вот устала сильно, не выспалась и голова болит. А так же Маша вспомнила, что сегодня они договорились встретиться с Игорем, что бы обсудить их дальнейшие действия.

Девушка обернулась к Виктору, обняла его, прижавшись к нему всем телом, и тихо прошептала, еле касаясь губами его уха.

— Прости. Это все сон.

Белая пенная шапка медленно опадала вниз, оставляя на стенках бокала белесые прозрачные разводы. А навстречу ей спешили, торопились трепещущие, стремящиеся вверх к сияющему солнцу прозрачные пузырьки. Они ползли по стенкам бокала, играя на его вспотевших гранях веселыми, яркими переливами, отражая в себе по маленькому, теплому солнышку. Тысячи кусочков света. Они срывались со дна и, постепенно ускоряясь, как ракеты взмывали вверх, подпитывая собой шипящую пенную корону.

В дело пошел уже второй бокал, а Виктора с Машей все не было. Игорь же, не зная чем себя занять в ожидании невольных знакомых, хрустел ржаными сухариками и с наслаждением утолял жажду.

День был жарким, как и все последующие после грозы. Город уже справился с последствиями разбушевавшейся стихии, за исключением метро, конечно. Там, после трех дневного траура, было решено установить мемориал по погибшим. Ремонт на станции и в перегоне, как говорили власти, обещался быть длинным и трудоемким, и для объезда поврежденной линии на поверхности пустили несколько десятком автобусов, постоянно курсирующих только лишь по небольшому маршруту. Причиной же крушения поезда метро власти затуманено называли выход из строя тормозной системы поезда, а почему она вышла из строя, ни каких внятных объяснений дано не было. Ходила версия про теракт, однако ее распространение имело лишь характер слухов, не нашедших официального подтверждения, в принципе, как и все другие версии. Город же продолжал жить, постепенно забывая о происшедшем и все больше погружаясь в повседневные заботы.

На работу Игорь так и не вышел. Вернувшись, домой после ночного путешествия, он созвонился с начальником, рассказал ему, что был в разбившемся поезде, но травмы получил не серьезные, поэтому и не был госпитализирован. Как оказалось, каждый человек в этом многомиллионном городе так или иначе знал кого-нибудь из пострадавших, через знакомых, через знакомых знакомых, но знал. Равнодушных и не затронутых не было. И поэтому начальник смены, будучи достаточно адекватным и ответственным человеком, ведь руководство — это и есть, прежде всего, ответственность, вытребовал у кадров для Игоря внеочередной оплачиваемый отпуск, сроком в одну неделю. Срок не большой, но для того, что бы зажили раны и нервы пришли в порядок, при этом чтобы организм не обленился и не заплыл жиром, неделя — самое то.

Ссадины и ушибы почти зажили. Отравления Игорь не получил, хоть и мучился диареей несколько дней. Никаких кожных болячек он не подхватил. Но все равно, чтобы обезопасить себя от возможных последствий купания в нечистотах города, Игорь закупил целую кучу антибиотиков, и пил их, ровно пять дней, которые благополучно вчера и закончились. Поэтому холодное пиво сегодня, было не только напитком для утоления жажды, оно также подводило своеобразную черту его личного путешествия, из которого удалось выбраться не только живым, но и здоровым.