На кухне Миха неожиданно пришел в себя. Туманным взором прошелся по Бесу, безучастно сидящему в углу, по темной сгорбленной фигуре возле него, не обратил на нее никакого внимания и перевел взгляд на пустое место перед собой.

— Ушел. Вернееем.

Затем плеснул себе в стакан водки, поднес его к губам, замер, либо, решаясь пить или не пить, либо просто перебарывая рвотные рефлексы, собрался с силами и выплеснул содержимое стакана в себя. Падающей вместе с головой рукой сбил стоящую бутылку, выпустил стакан, который, докатившись до края столешницы, нырнул за него и, не разбившись, гулко ударился о пол, поудобнее переложил голову на руке и еле слышно пробормотал:

— Вернем. Всеее ве-р-нем.

Егор открыл глаза и долго смотрел в серый потолок над головой. Голова гудела, как кипящий чугунок, наполненный булькающей волокнисто-пенной массой. Как будто кто-то там варил холодец. И долгожданный покой должен был наступить лишь в момент, когда холодец разольют по вместительным тарелкам и чашкам, и он, остывая, застынет в еле подвижное желе. Но сейчас в голове бурлило, клокотало и перекатывалось что-то тяжелое, не способное сформироваться, обрести четкость. Образы разорванные и невнятные толкались между собой, не в силах собраться, сфокусироваться в одну определенную мысль.

Егор повернул голову на бок и перевел взгляд с матового серого потолка в сторону. Отчего-то серая, вероятно, ни в один и даже, ни в два слоя выкрашенная поверхность, такой глубокой она казалась, все неслась вслед за взглядом, не обнаруживая перед собой ни какой преграды, пока вдалеке не соприкоснулась с коричневой растрескавшейся землей.

— Твою же мать, — прохрипел Егор. — Опять?

Он закрыл глаза и вернул голову в исходное положение. Где-то рядом раздалось негромко чириканье, а лица коснулся легкий ветерок, заставивший жалобно заскрипеть давно несмазанные петли старенькой форточки.

Егор открыл глаза и рывком сел, в непонимании и удивлении крутя головой. Форточка в его комнате и вправду была раскрыта, и из нее в квартиру лилось веселое пенье воробья, сидящего на дереве возле окна. Солнце освещало комнату мягким, теплым светом, играло зайчиками, отражающимися от качающегося под порывами ветра стекла форточки.

— Привиделось, — с облегчением вздохнул парень. — Твою же мать! — повторил он свои недавние слова, только сейчас в них звучало не обречение и усталость, а радость и воодушевление.

Егор соскочил с кровати, схватил лежащие на комоде шорты, сходу запрыгнул в них и, минуя одним рывком коридор, влетел на кухню. Никого. Зал тоже был пуст. Парень надеялся увидеть родителей, но в квартире был только он один. Он вновь вернулся на кухню и посмотрел на часы. Одиннадцать.

— Конечно, кого ты хотел увидеть? — сам себя спросил парень. — На работе все.

Тоска по родным, сменившая радость от возвращения домой, заставила его безвольно опуститься на табурет перед столом. Уперев взгляд в потертый линолеум, Егор сидел, некоторое время не двигаясь. Затем встал и быстро пошел в свою комнату. Начал обшаривать комод, стол, сдернул с кровати покрывало, перевернул подушку, заглянув под нее.

— Где же ты?

Он полез в шкаф, перебирая вещи на полке. Не нашел что искал и принялся осматривать комнату заново.

— Может в зале или прихожке.

Он двинулся вслед за мыслями, обшаривая, обглядывая поверхности мебели в квартире. Сотового нигде не было: ни в комнате, ни на кухне, ни в зале, ни в прихожей. И вновь надежда сменилась тоской. Не обнаружив дома родителей, парень решил позвонить им, но телефон, как назло, тоже куда-то запропастился.

— Не. Я так не сдамся.

Егор накинул на себя майку, хлебнул холодной воды из чайника и, прикрыв форточку в комнате, вышел из квартиры, заперев за собою дверь.

Парень ни как не мог понять, почему он так сильно хочет пообщаться с родителями, откуда в нем взялась эта тоска, будто он не видел их целую вечность. И сейчас, что бы исправить это, что бы заглушить свое одиночество, он стремился, рвался, во что бы то ни стало, встретиться с ними, увидеть, обнять.

Не вызывая лифта, Егор за секунды сбежал по темной лестнице, и ослепленный ярким солнцем, заполнившим все вокруг, вырвался в оглушающий своей жизнью мир. По горячему асфальту, шаркая и цокая, гуляли люди. Деревья шелестели листвой, скрывая в своих кронах, поющих разными голосами птиц. Собаки на поводках приветствовали друг дружку настороженным лаем, а когда проходили мимо, то тихо обнюхивались, закрепляя свое знакомство верным идентификационным кодом.

На улице Егору вновь стало легче, он даже почувствовал некоторую радость от того, что вышел наконец-то из дома, и, окончательно успокоившись, подавшись сквозящему со всех сторон жизненному теплу и до краев пропитавшись им, он направился к расположенному в двух кварталах от него небольшому магазинчику, в котором его мама работала кассиром. Он предвкушал радость встречи, как будто расстался с мамой не вчера перед сном, а когда-то очень-очень давно и был готов наконец-то встретиться с ней, увидеть ее, рассказать, как же сильно он соскучился.

День был жаркий, но островки тени, располагающиеся под кронами деревьев, выручали Егора также, как и всех остальных людей, которые подобно муравьям, бегущим по выверенной, натоптанной, а затем вытоптанной миллионами ног тропинке, перетекали от одного островка к другому, выполняли свои повседневные функции и задачи, но на самом деле, преследовали лишь одну неосознанную ими цель: обустройство жизни своей матки-королевы, своего города, а заодно и своей жизни собственной.

И если бы Егор не был так сильно погружен в мысли о предстоящей встрече, то он весьма сильно удивился, заметив рядом с собой несколько людей, отстающих от него на пару шагов, и одетых совершено не по погоде. Темные спортивные костюмы с олимпийками, застегнутыми до самого горла, тяжелые кроссовки и кепки, скрывающие лица. Двигаясь в том же направлении, что и Егор, они держались определенного расстояния от него, и, не смотря на парня, выполняли все те же маневры и повороты, что и сам парень. Одним словом шли за ним.

Раздался телефонный звонок. Негромкое пиликанье сотового выдернуло парня из своих мыслей, заставив обратить на себя внимание. Егор даже остановился на месте, что не замедлили повторить идущие за ним преследователи. Егор похлопал по карманам шорт, а затем вытащил из одного из них свой сотовый, играющий детскую песенку про рыжего Антошку, который, как и все прогрессивное, и не очень прогрессивное человечество хотел быть накормлен за счет социального неравенства и труда других людей, но не своего собственного. Егор некоторое время стоял, не двигаясь, вспоминая, проверял ли он карманы шорт дома, когда искал сотовый по квартире. Могло ли быть такое, что он, облазив все вокруг, чуть ли не перевернув весь дом верх тормашками, не удосужился или просто забыл заглянуть в шорты, которые был одеты на нем? И решив, что, в принципе, так и могло случиться, выбросил этот инцидент из головы. Сотовый-то сейчас вот, в руке, и на экране высвечивается имя его друга.

И в момент, когда сотовый начал проигрывать припев, на словах «Тили-тили, трали-вали», Егор нажал кнопку приема вызова, а секундомер на экране стал отсчитывать уносящиеся в безвременье слова. Парень медленно пошел дальше, увлекая за собой так и не обнаруженных им черных людей.

— Привет, Егор! — раздался в трубке веселый голос Антона. — Ты пакет взял?

Егор улыбнулся бездушному пластику и поприветствовал товарища.

— Здорова, коль не шутишь. Чего ты там говоришь? Какой пакет? — переспросил он.

— Пакет с бомбой, говорю, взял? — раздалось на том конце, и голос затих, ожидая ответа.

— С чем пакет? — Егор подумал, что ослышался и переспросил еще раз.

— С бом-бой! — медленно, по слогам произнес голос в телефоне. — Бом-бой! Такой: ба-бах!

— С какой бомбой? — еще улыбаясь, но уже как-то нелепо это делая, спросил парень.