И он был прав. Они спускались ниже и ниже. Четвертый ярус. Пятый. Шестой. Седьмой. И с каждым этажом, туннель становился все более опрятным. Так уже на пятом ярусе на стенах появились, выдолбленные неглубокие отверстия на уровне головы под углом уходящие вниз. Их повторение через каждые пятнадцать шагов наводило на мысль, что это не что иное, как своеобразные держатели для факелов. На шестом ярусе стали систематически попадаться ниши в стенах, овальные и прямоугольные. А на седьмом. И это заставило компанию остановиться на привал, с целью обдумывания своих дальнейших действий, да и усталость уже накопилась. На седьмом ярусе, к которому спускались по нормальной ступенчатой лестнице. На нем почти сразу от спуска к основному туннелю подходили симметрично два ответвления. Заглянув в оба из них, компания обнаружила тупиковые помещения. Одно было полузавалено осыпавшейся породой, а второе представляло собой ровный четырех угольник с невысоким порожком вдоль стен. Такие своеобразные встроенные лавочки.

— О! Да тут и нары есть! — Моня скинул свой рюкзак и тут же присел на один из порогов. — Ну что? Привал — ночлег? А то уже ноги гудят, да и топаем порядком.

Привал и первый ночлег было решено организовать прямо в этом ответвлении.

На газовой горелке вскипятили воду и заварили вермишель быстрого приготовления. Потом запили свой ужин пакетированным чаем. Никто не жаловался и не возмущался. Все понимали, что идти придется долго. Поэтому скудность пищи была вынужденной необходимостью.

У Беса, как будто бы он предвидел пополнение в рядах, оказался один запасной лежак, правда, запасного спального мешка не нашлось. Но в помещении было достаточно тепло, и Леонид Васильевич, отужинав последним из Анниной миски, собрался было расположиться на ночлег, однако, спокойно это сделать возможности не представилось. Решив не рисковать, компания гопников связала ему руки и ноги, стянув их между собой за спиной у полковника. Неудобно — зато безопасно.

Посидев еще немного у бледного огонька горелки и поострив по поводу их спуска, компания все же решилась поспать. Хоть оставаться в полной темноте и без дежурного было страшно, все же решили лечь прямо так. Единственное — загородили вход своими рюкзаками, примостив на самый верх железный котелок с кружками в качестве сигнализации.

Всем было неуютно и страшно. Полная темнота, мгновенно сковавшая их без синенького живого огонька горелки, давила на людей всей тяжестью горы, вжимала в лежаки, сдавливала воздух в легких. Люди тонули в ней, растворяясь и становясь с ней одним целым, тяжелым и одновременно легким ничем. И вот уже не ты всматриваешься в расплывающуюся белыми кругами перед глазами черноту, а она смотрит на тебя и что еще ужасней в тебя, а через мгновенье, она следит за происходящим твоими собственными глазами, став тобой.

Но тяжелей темноты оказалась полная тишина. Пока шли по коридорам этого не замечали, потому что болтали, шуршали, топали и смеялись. Но сейчас в молчании, каждый ощутил как вокруг тихо и понял, что вообще значит слово «тихо». Когда все звуки исчезли, и люди, перестав крутиться, наконец-то заняли удобные места, а дыхание у них успокоилось, сменив дневной темп на медленные и глубокие вздохи, то до слуха людей стали добираться непонятные звуки, которые раньше никто и не замечал. Звуки, которые производили их тела, постоянно сопровождающие их в течение всей жизни. Пульсация крови в сосудах, буханье сердца, тихие урчания в животах, дыхание, казавшееся громким, как работа насоса.

Донимало сознание и постоянное ожидание чего-то нехорошего. Глупое ожидание беды. Что сейчас что-то произойдет. Что раздастся какой-нибудь звук, шорох, или глаза, всматривающиеся в темноту, что-то увидят, страшное, невероятное. Но, ни чего не происходило. А усталость от длинного перехода все же взяла свое. Сон пришел. Дерганый, нервный. С несвязными бормотаниями и вскрикиваниями, но это был сон.

Один раз проснулись от громкого визга. Кричала Анна. Когда Миха зажег свой фонарь, и показавшийся ослепительным свет бледных диодов разорвал темноту, то все увидели, что девушка, забравшись на один из порогов и вжавшись спиной в стену, сидит, закрыв руками лицо. Ее била сильная дрожь, а ноги беспрерывно двигались, как будто бы она пыталась что-то оттолкнуть или старалась стряхнуть кого-то с себя.

Моня подскочил к ней, накинул шерстяное одеяло и попытался обнять, но Анна, будучи еще не в себе, жестко оттолкнула его. Парень по инерции, чтобы не упасть, отошел на пару шагов назад. Девушка же, постепенно приходя в себя, просто уткнулась головой в одеяло и зарыдала. Моня обнял ее еще раз и вскоре всхлипывания прекратились.

— Просто приснилось, — прошептала, успокоившись, девушка. — Дурной, скользкий сон. Мерзко тут. Давит все.

Каждый безмолвно согласился с ней. Тяжело было всем.

Проснувшись и перекусив бутербродами с сыром, компания разобрала импровизированный завал и пошла дальше. Точнее поплелась дальше. Вчерашний длинный переход дал о себе знать. Мышцы ныли. Ноги отказывались слушаться. Приходилось чаще останавливаться. Да и обувь, новая и не обношенная натирала ступни.

Вместе с усталостью и болью в натруженных телах, к людям пришла злоба. Леонид Васильевич пару раз получил увесистые удары по спине от Мони. Тому показалось, что полковник слишком медленно переставляет свои ноги. Вот и получил. Анна же сорвалась на самого Моню. Так, просто, из-за того, что он донимал ее расспросами о ночи. На что девушка лишь ответила, что что-то скользкое пыталось на нее забраться. Моня решил уточнить, что это было, и получил разнос и за их поход, и за мента, понукаемого им, и вообще за все невзгоды и переживания.

Ярусы сменялись все с той же частотой. И все так же становились краше и интереснее. Этаже на десятом на стенах стали появляться рисунки. Сначала полустертые и замыленные они к концу яруса стали четче. И изображения на них уже не вызывали сомнения, что же там нарисовано. Взглядам людей открывались весьма странные картины. Были там и горы. Были и звезды. Солнце, почему-то везде отсутствовало. Лишь ночные пейзажи. Люди, воздевающие руки к ночному небу и преклоняющие колени перед горой. Не той ли горой, в которой блуждают они?

Леонид Васильевич заметил, что с появлением рисунков, сопровождающие его гопники о чем-то задумались, каждый о чем-то своем, личном, но по общему настроению, казалось, что это личное их очень сильно объединяет. Общее уныние охватило компанию. Шли молча, разглядывая вздымающих к небу руки людей.

— Бред, — не выдержал Миха.

Моня лишь искоса взглянул на него, толи соглашаясь, толи не принимая его высказывание.

— Не бред, — тяжело ответил Бес.

— Господи! За что все это нам? — чуть ли не всхлипывая, проговорила Анна. — За что это все мне?

Полковник смотрел на спутников, кожей чувствовал, что они испытывают животный страх. Боятся того, что видят, боятся своих мыслей, и боятся идти дальше. Но идут.

— Расскажите что все это? — обратился полковник ко всем сразу. — Я же вижу, как на вас это действует.

Миха хмыкнул себе под нос.

— Веришь в проклятия, мент? — спросил он.

— Как-то не особо, — ответил полковник.

— А поверить придется. Ты вот думаешь, что мы наркоманы, убийцы там? Да? Так?

— Это все в протоколе написано.

— Да засунь ты себе свои протоколы, знаешь куда?

— Догадываюсь.

— Чушь все это, что там написано. Видел бы ты своими глазами, что видели мы. Или побывал бы в шкуре вон, Беса. Ты бы все свои звездочки пропил или продал, что бы откупиться. Но откупиться здесь не возможно. Здесь все должно быть по-честному. Получил задание. И идешь выполнять его, как проклятый. Иначе не сорвешься.

— Не понимаю, — признался полковник.

— Пока не увидишь — не, не поймешь. Помнишь, мы корчились, там на карнизе. Ты еще ржал, как придурок.

Леонид Васильевич утвердительно кивнул.

— Это не наркотики. Это все вот это, — Миха указал рукой на рисунки.

— В смысле?