Её потерявшие любовь руки отпустили меня, я упала на пол и сжалась в клубок. Всё моё лицо опухло и пульсировало. Израненный зубами язык едва помещался во рту. Нос был переполнен кровью, и я, пытаясь удержать её внутри, закрывала его ладонями.

Я чувствовала, как Ранди пытается поднять меня. Но куда явственнее его рук я чувствовала их шаги. Казалось, меня может раздавить один лишь этот звук.

Они уже поднялись по лестнице и зашли в комнату, как мама и предсказывала. И хотя я пообещала ей быть храброй и помнить о великой силе любви, я не могла думать ни о чём кроме солдат, что вломились в наш дом, и тошноты. Мы было слишком больно и страшно.

— Проклятое ворьё! — Это мама про нас. — Растащили последнее, а мне ведь ещё гостей встречать. — А это она про них. — Хотя…мы ведь сможем что-нибудь придумать, так?

Непревзойдённая актриса Гвен Дуайт использовала весь свой талант и опыт в эту роковую мерзейшую минуту.

— Спрячьте оружие, мальчики. Зачем так торопиться? Вы, я смотрю, неплохо потрудились. Не пора ли передохнуть? Только вынесите прежде мусор.

А это снова про нас.

Я открыла глаза — только на это меня и хватило. Ранди поддерживал мою голову, не давая захлебнуться кровью и помогая рассмотреть "гостей". Их было четверо. Я вглядывалась в их лица, смотрела на грязную форму через щелки век.

Карательный отряд сформировали из неприкасаемых, бежавших в Ирд-Ам. Теперь же они вернулись, чтобы поквитаться. Всё самое жестокое, что было в этой войне, совершалось именно их руками.

— Вы только поглядите на это!

— Пойду проверю дом, а вы пока разогрейте как следует эту птичку.

— Ха-ха, ну если ты та-а-ак просишь…

— Только после меня, ублюдок!

Ранди с рычанием бросился на того, кто шагнул к маме, прямо в полете сцепляя пальцы на его горле. Они рухнули на пол, Ранди оказался сверху, наваливаясь всем весом на его шею. Он хотел убить и бросить к ногам и это чудовище. Как в тот раз, с ящерицей…

Но, конечно, ничего не вышло. Враг был больше, сильнее и брал числом. Ранди скинули с солдата, отшвырнули к дверям, но он вскочил и кинулся на мужчин снова — безрассудно и отчаянно. Он был похож на взбесившегося пса из той редкой породы, которая ни за что не ослабит челюсти-тиски на глотке жертвы.

Его сбили с ног, ударив прикладом автомата под дых.

— Неблагодарный щенок. И это ради таких, как ты, мы сюда притащились? Скажи спасибо, выродок! Говори, мать твою, спасибо! Спасибо!

Ранди сильно досталось. Ему пришлось хуже, чем мне ещё и потому, что я своё бессилие оправдать могла, а он — даже не пытался. Всю жизнь в случившемся он будет винить себя, потому что беречь нас — единственное, что от него требовалось. Мол, от него никогда не было толку, даже больше — он марал репутацию нашей семьи, а когда настал час себя проявить, он оказался слишком слаб.

Его повалили на пол, и он уже не смог подняться. Его нечувствительное к боли тело сдалось прежде него самого. Просто в какой-то момент Ранди перестал сопротивляться, и каждый нанесённый удар стал звучал не глухо, а…влажно, чавкающе.

Я не закрыла глаза, запоминая всё до мелочей.

— Ну вот, вы всё-таки намусорили…

— Заткнись, сука, ты здесь больше не командуешь!

Я посмотрела на погоны самого опасного среди них человека. Сержант. Он тёр пострадавшее горло. На пальцах его правой руки чернели татуировки-символы.

— Ох, правда? Так может, ты уже займёшь чем-нибудь мой болтливый рот?

— Парни, уберите это дерьмо отсюда.

Ранди схватили за руки, меня — за шкирку, и поволокли из нашего дома, вниз по лестнице, давая сосчитать ступени. Нас стащили с крыльца, провезли по промёрзшему мрамору и оставили за воротами. Нашей с Ранди кровью они выстелили себе парадную дорожку, по которой вернутся в дом.

Послышался щелчок передёргиваемого затвора.

— Оставь. У нас приказ патроны тратить лишь на дваждырождённых. А эти сами подохнут.

— Думаешь?

— Тут такой холод собачий. Да и Вилле неплохо постарался.

— К вашим услугам, мля.

— Ладно, хер с ними. Пошли отсюда. Не стоит оставлять Батлера без присмотра.

— Сержанта Батлера, Митч.

— Этот козёл как всегда в своём репертуаре.

Они ушли, не зная, что совершили подряд две роковые ошибки. Вломились в наш дом и оставили нас в живых.

Мне едва удалось перевернуться на живот. Ещё сложнее было открыть глаза — их резало невыносимое сияние. Я словно ослепла, но всё вокруг окрасилось не в чёрный, а в белый. Через минуту я нашла взглядом Ранди. Он лежал в метре от меня, из его рта, плавя снег, вытекала кровь. Он умирал молча, продолжая упрямо смотреть на меня.

Я преодолела самый длинный метр в своей жизни и легла рядом, тесно-тесно. Больше я ни на что не была способна. Только лежать и чувствовать холод… холод… холод… а потом внезапно стало тепло: я замерзала, и эта мысль не вызвала во мне никакого беспокойства. Я подумала, что смерть снимает с человека всякую ответственность.

Началось.

Три "В": война, выживание, взросление. Мама не обманула меня: она любила нас так сильно, что мы пережили тот день. Но после того как нас оторвали от её сердца, нам пришлось справляться с этим самим — любить друг друга так, как она завещала: неистово, отчаянно, крепко. Только так можно было спастись. Наш невидимый бронежилет.

Меня разбудил звук щедрого летнего ливня. Капли барабанили по жестяной крыше. Получается, я опять заснула на террасе нашего загородного домика.

Холодно. Мне чудится уже давно почившая бабушка. Она что-то говорит с недовольным видом, но её слова заглушает дождь. Когда же я попыталась к ней подойти, она отвернулась и зашла в дом, хлопнув дверью прямо перед моим носом. Заглянув в замочную скважину, я увидела стол, за которым сидели люди — молодые и уже совсем старые. Некоторых я знала только по фотографиям из семейного альбома. Их так много, но за столом ещё оставалось несколько свободных мест.

Для меня. Для Ранди.

— Папа! — ахнула я. Он сидел рядом с дедушкой, в том самом костюме и пальто, в котором уезжал из Рачи. Он улыбался, словно приехал туда, куда и собирался. Вот только встречать меня с букетом больше в его планы не входило.

— Тебе сюда нельзя! — крикнул он, каким-то чудом меня заметив. — Не лезь, куда не просят!

Я проснулась в подвале разрушенного дома. Шум летнего дождя превратился в стрёкот беспорядочной стрельбы. Наверху, у стены выстроили очередную партию приговорённых. Никто из них не говорил, не пытался вымолить пощады. Вряд ли это было осознанным гордым молчанием. Просто шок.

Только одна женщина осмелилась хрипло вымолвить:

— Ребёнка-то за что? У него летом волосики выгорели на солнце, только и всего. А с дваждырождёнными мы не знаемся. Кто же нас к ним подпустит?!

Каратели работали отлажено, без перебоев, как фабричный конвейер. Мобильный завод по производству смерти. Пять минут — и готово. Убивали всех, кому не повезло родиться светловолосым и голубоглазым.

Пули впивались в стену, будто гвозди, на которые каратели хотели повесить результат своих трудов, как картины, но убитые всё равно сползали на землю. По подвалу скакало эхо. Я представила, как равнодушно злая расстрельная команда перезаряжает автоматы и вытирает прилипшую к перчаткам кровь. Они устали, у них затекли плечи и болели руки. Им бы в тепло и покурить. От куража, какой бывает поначалу, не осталось и следа.

Как нам с Ранди доведётся убедиться, будничными могут стать и самые жестокие убийства, и самые немыслимые страхи.

Хуже всего в Раче пришлось вовсе не детям. Дети, как это ни парадоксально, были защищены своей беззащитностью. Детей (тех, что не из знати) старались не трогать, им даже нашли применение, а вот женщины… Хуже не придумаешь, чем быть в то время красивой женщиной. Красота в войну — это приговор.