Гвен Дуайт была очень красивой. А ещё достаточно смелой, чтобы избавить меня от этого "порока". Она сломала мне нос, на всю жизнь оставив неблагородную горбинку. Всё моё лицо было разбито. Открывать глаза стало мукой. Дышать, жевать, глотать. А говорить, я не говорила. Бедняга Ранди, наверное, подумал, что это навсегда. Его личная трагедия: единственный человек, способный понимать, онемел. Ну что за ирония.

Ничего, мы квиты. Он тоже меня сильно напугал.

Когда я проснулась, разбуженная усердием расстрельной команды, Ранди лежал рядом. На мне не было одежды. На Ранди тоже. Мы лежали на ворохе грязных одеял под ещё большим ворохом одеял и инстинктивно жались друг к другу. Даже во сне мы искали — он меня, а я его, искали тепло. Я задумалась над тем, как мы здесь оказались, но в подвале кроме нас были только крысы. Это кажется невозможным, но это Ранди — полумёртвый — притащил меня сюда. И теперь лежал, не двигаясь, не дыша. Прижавшись ухом к его груди, я прислушалась — его сердце не билось.

Умер… Ещё тёплый, но вот-вот остынет.

Мне хотелось кричать, но я не смогла выдавить из себя ни звука. Внутренности сводило от боли и холода, словно я напоролась на нож.

Как это? Он не мог умереть. Я же просто ненадолго закрыла глаза.

Мне казалось, что в этой смерти виновна я. Я отвлеклась, не думала о нём, не берегла так, как мне было завещано. Умер, потому что его никто не любил, когда ему это было особенно нужно. Об этом меня предупреждала мама?

Я люблю. Честно! — заклинала я его мысленно. — Я больше никогда ни о чём другом не буду думать. Договорились? Даже во сне. Ты только оживи, и я буду тебя любить даже сильнее полубрата.

Свен был далеко — никто не представлял насколько, и я уже привыкла к этому — не видеть его, ничего о нём не знать, находиться в состоянии постоянного ожидания. А Ранди ещё до моего появления на свет был рядом. "Быть рядом" — смысл его жизни, который он осознал, ещё до того, как я покинула материнское чрево.

Мы могли не видеться днями, блуждая по коридорам просторного дома, но всё равно мы знали, что никуда друг от друга не денемся. Всегда поблизости…

Теперь же я осталась одна, в окружении мира, так внезапно возненавидевшего свою любимицу, а на фоне этого смерть, в самом деле, выглядела избавлением. Мне нужен был способ вернуть его, лекарство… но я знала только одно единственное, которое мне оставила мама и в которое я, в силу своего возраста, всё ещё верила.

Люблю. Пожалуйста, не умирай! Не бросай меня здесь!

И Ранди открыл глаза. Неохотно, словно раздумывая над моим предложением — остаться со мной и позволить любить его больше жизни или послать всё к чёрту. Он выглядел ужасно, как и полагается восставшему из мёртвых.

— Что такое, Пэм? — Прислушавшись к звукам снаружи, он прошептал: — Ш-ш-ш. Не бойся. Они тебя не тронут.

Исполнив свой долг, я отключилась.

Я не знала, что теперь так будет всегда — Ранди спал совершенно бесшумно. Без лишнего вздоха, холодный, как стекло. Его пульс едва прощупывался. Врачи сказали бы, что впадать в анабиоз в опасных для жизни ситуациях — типично для тайнотворцев.

Но я тогда даже не предполагала, что такое возможно. Для меня он умирал на самом деле, и вернуть его могла только я. Поэтому каждый раз, просыпаясь и находя его на грани трупного окоченения, я целовала его. Так меня когда-то лечила мама, и я по-другому не умела.

Ранди наверняка довольно скоро во всём разобрался, но не спешил меня переубеждать. Любовь на войне в дефиците, и ему, правда, жизненно необходимо было это — хотя бы капля ласки. И мне… мне тоже. Без неё мы бы не выжили. А если бы и выжили, то точно чокнулись.

Так и повелось.

Если я открывала глаза, и Ранди не было рядом, я начинала "ритуал", и он возвращается. Всегда с едой, с одеждой, с лекарствами. Так я себе вбила в голову, что всё зависит от меня. Главное думать, как сильно любишь. Чем сильнее любишь, тем быстрее он вернётся, тем вкуснее еда, тем её больше, тем теплее и чище одежда.

— У самой окраины ещё остались склады, где можно что-то найти, — рассказывал Ранди, пристально в меня всматриваясь. Я молча жевала принесённые семечки, прямо так с шелухой. Брала горсть и запихивала в рот, глядя под ноги. — Или во дворах у тех, кто эвакуировался. Они закопали кое-какое барахло, которое можно обменять на еду. У солдат. — Он ждал реакции. Гнева. Слёз. — Нам… мне придётся… пока не придёт подмога, придётся делать такие вещи, от которых тошнит. Но мне всё равно… Плевал я на гордость. Я сделаю всё, чтобы ты выжила. Понимаешь?

Конечно. Ты молодец. Я люблю тебя.

Вот только подмога… вряд ли стоит на неё надеяться. Мы больше никому не нужны. Папа мёртв (я почему-то знала это), Свен всё равно что мёртв, мама… лучше бы была мертва. За нами не придут. Нас никто не спасёт. Потому что спасение утопающих, дело рук самих утопающих.

— Можешь меня возненавидеть. — Ранди низко опустил голову, пряча лицо. — Но потом. Когда выберемся… делай что хочешь… молчи… презирай… но не сейчас…

Ему нужно было знать, что всё, что он делает вопреки себе, имеет значение и ценится мной.

Так оно и было.

Мне просто очень больно. Я боюсь и безумно тоскую. По ней. То, что она осталась там… Я не могу не думать об этом… Я постоянно об этом думаю. Нам нужно туда вернуться.

— Мы выживем. Ты и я.

Я знаю. Но как же мама? Мы не можем её бросить.

— Всё, что от тебя требуется — просто говорить со мной. А остальное я сделаю сам.

Чтобы снова заговорить, мне потребуется очередное потрясение, иначе никак.

— Если бы я мог… — Он морщился как от боли, хотя понятия не имел, что это такое. — Как бы я хотел всё исправить… Я ничего не смог сделать, Пэм. Прости. Пожалуйста, прости меня.

Ты сделал намного больше полубрата или отца. Они даже не представляют, что с нами происходит.

— Они умрут. Клянусь. Каждый из них. А когда — решать тебе. Если скажешь сейчас, я сделаю это. Не знаю как, но сделаю… Ты только скажи хоть что-нибудь.

Я слизала с ладоней подсолнечный запах, потом разделась и легла под одеяла. За спиной я услышала шорох одежды: Ранди разделся следом. Я не успела замёрзнуть, он лёг рядом, не нарушив границ моего личного пространства. Таков был наш элементарный этикет. Я долгое время оставалась неприкосновенна в его понимании, поэтому каждый раз я придвигалась к нему сама. Без всякого смущения: нам было слишком плохо и холодно, чтобы думать о чём-то ещё кроме выживания.

На следующее утро я проснулась от холода, в одиночестве. На полу было написано углём "НЕ ВЫХОДИ!" — приказ или мольба. На улице больше не стреляли, лишь истошно голосили вороны, но мне стало жутко… Я подумала, что нас нашли, и чтобы меня не поймали, Ранди решил пожертвовать собой. Какая ещё необходимость могла его выгнать в такую рань на мороз?

Я прождала его целый день (вечность), прежде чем поняла, что он не вернётся. На этот раз мой проверенный метод не сработал.

В итоге, голод и надежда выгнали меня наружу. Возможно, решила я, он где-то совсем рядом, и ему нужна моя помощь. Я подползла к засыпанному выходу и оглядела пустую сумеречную улицу. Сдвинув один из камней, я выбралась из убежища, пообещав, что вернусь через пять минуточек. Просто осмотрюсь…

Как оказалось, вернуться туда мне не придётся.

Эту войну впоследствии назовут героической. Сколько масштабных боёв, славных подвигов и грандиозных побед. Любой ребёнок из Рачи мог рассказать о другой войне. Рассказать так, что любого генерала стошнило бы.

Я не видела столько живых людей за всю жизнь, сколько увидела мёртвых в один день, когда вылезла из убежища.

Под ногами хрустел красный лёд, по которому катались гильзы. Звенящее перекати-поле. Золотые "намизинечные" напёрстки. В тот раз я крепко задумалась над тем, что размер и внешний вид зачастую не играют никакой роли. Пуля по сравнению с человеком ничтожна, но едва ли человек мог с ней спорить.