Капитан, обладавший тонкой чувствительностью, поспешно повернул выключатель. Запах исчез; вместе с ним погасло и изображение в телескопе. Капитан отерся платочком, придвинул к себе книгу путевого журнала и мохнатою лапкою записал:

«Планетная система средней величины к северу от Альфы Центавра. Восемь планет в различных стадиях охлажденья. Наиболее интересные формы принял процесс на третьей от центрального светила планете. Образуются пузыри, притягивающиеся друг к другу. Возможно, с силою обратно пропорциональной квадратам дистанции. После соприкосновения пузыри лопаются и растворяются в близлежащей среде. Явление имеет, по-видимому, вулканическое происхождение».

Капитан отодвинул журнал, зевнул и перенес наблюдение на приближавшийся Сириус.

С 11-го на 12-ое июня 1933 года[144]

Прежде всего, вещественные доказательства. К сожалению, ни одно из них не исчерпывающее: все могут быть истолкованы как подделки. Собственно говоря, они убедительны лишь для меня самого.

Первое. Довольно большая чернильница толстого стекла, квадратной формы. Невысокое стеклянное горлышко, металлическая (кажется, медная) крышка. Особенность: крышка не открывается — нет шарнира. Несмотря на это, чернильница наполнена. В настоящий момент чернильница стоит передо мной на столе.

Второе доказательство. Письмо старшего врача 4-ой городской лечебницы города Вены. Из всех остальных это доказательство кажется мне наиболее ценным. Факт, что я первый обратился в Вену, подтверждается датами. Мое письмо к госпоже Верницкой отправлено вечером 12-го июня, когда никаких побочных сведений о событии у меня быть не могло. В подлинности ответного письма, которое я здесь привожу, можно удостовериться справками.

«17 июня 1933 г.

М. Г.! Ваше письмо было вскрыто родственниками m-lle Верницкой и по ознакомлении с его содержанием доставлено мне. M-lle Верницкая с 12-го июня по настоящее время находится на излечении в нашем госпитале (воспаление мозговой оболочки на почве общего нервного потрясения). Домашние ничего не могут сообщить о причинах её внезапного заболевания, она же сама до сих пор находится в бессознательном состоянии. Судя по вашему письму, Вы располагаете какими-то сведениями по этому предмету, хотя я не могу объяснить себе путей, которыми эти сведения могли бы быть Вами получены.

К сожалению, Ваше письмо чрезвычайно кратко, Вы лишь запрашиваете, не случилось ли с m-lle Верницкой чего-либо особенного в ночь с 11-го на 12-е июня. Даже указываете час: около 3/4 двенадцатого; по-видимому, Вы больше знаете по интересующему нас делу, чем кто-либо другой. На какое событие Вы намекаете? Быть может, Вам известно что-либо о лицах, с которыми m-llе Верницкой приходилось встречаться или корреспондировать? Я убедительно прошу Вас сообщить мне или родственникам моей пациентки всё, что Вам известно по этому поводу. Выяснение причин болезни могло бы помочь нам ориентироваться в ее особенностях и облегчить нам нашу задачу. Положение больной внушает серьезные опасения. Надеюсь, что Вы поймете важность моей просьбы и не замедлите с ответом.

С уважением,

Фр. Эдгар Шмидт, старший врач 4-ой Венской лечебницы».

Самым поразительным для меня, но наименее ценным объективно является третье доказательство. Это фотография, очень тёмная, размером 6 х 9. На ней различима фигура человека, сидящего у стола. На столе — кое-какая посуда, по-видимому, остатки ужина, высокий, странной формы стакан с вином или пивом. Источник света находится вне поля аппарата, где-то в глубине, человеческая фигура слабо освещена, вырисовывается, скорее, силуэтом. Однако можно разобрать: безусое и безбородое лицо, длинные — до плеч — тёмные волосы, поза непринужденная, оба локтя на столе. Одежда — куртка с широкими откидными рукавами и с рядом часто посаженных пуговиц. Кажется, они оторочены мехом. Почти от плеч видны рукава нижней одежды — широкие до локтей, узкие кисти. На столе, по левую руку, лежит черная шляпа пирожком. Такие носились в Италии во времена среднего Возрождения. Глубина комнаты за молодым человеком видна очень смутно. Что-то высокое, светлое — не то массивный шкаф, не то камин. И как будто ещё два человеческих силуэта, стоят и разговаривают. Всё остальное пропадает в потемках.

Наконец, четвертое доказательство — заметка в журнале «Астрономический Вестник», номер 7 за 1933 год, отдел хроники. Привожу ее полностью:

«12 июня. Гринвической обсерваторией отмечена странная ненормальность в движении Ганимеда, третьего спутника Юпитера.

12 июня, 0 часов, 8 минут внимание наблюдателя было привлечено внезапным резким нарастанием яркости Ганимеда. Яркость возросла в 2–3 раза, причем обращали на себя внимание резкие колебания свечения: планета то загоралась с необыкновенной силой, то почти совершенно утрачивала свой блеск. Явление длилось около трёх минут, затем прекратилось. Проверка движения Ганимеда показала необъяснимое запоздание его в местоположении на орбите. Запоздание равнялось почти 30 секундам. О явлении свечения нам доставлены сведения от двух астрономов-любителей: одно из университетской обсерватории Кембриджа и другое из Будапешта. Исчерпывающего объяснения явление не находит. Возможно, что мы имеем дело с рядом сильнейших вулканических взрывов».

Вот и все «вещественные доказательства». Можно было бы еще, пожалуй, прибавить вырванную с гвоздями доску из моего письменного стола да несколько сломанных карандашей.

Перехожу теперь к описанию самого происшествия.

Маленькое предупреждение: ни оккультизмом, ни какими-либо родственными ему течениями я никогда не интересовался. Отношусь к ним, скорее, враждебно. По мироощущению я — позитивист. Никаких сверхнормальных способностей я прежде за собою никогда не замечал.

В памяти моей события запечатлелись с чрезвычайной яркостью. Ни на минуту не прерывалась деятельность сознания: напротив, сознание было обострено до крайности, работало с никогда не испытанной четкостью. Не делая попыток объяснения, не строя гипотез, постараюсь точно передать основные моменты случившегося.

Я вернулся домой около десяти часов вечера. Приблизительно до одиннадцати читал, лежа в кровати, не раздеваясь. В квартире было тихо; хозяева, видимо, уже спали. В одиннадцать поднялся, собираясь раздеться. Снял пиджак, галстук…

Началось всё с подтяжек. Раздеваясь, чтобы лечь спать (11 часов вечера 11-го июня 1933 г.), я обнаружил, что передний ремешок на левой стороне моих подтяжек порван. Уже весь вечер я чувствовал — с брюками моими что-то неладно: левая сторона подозрительно обвисает, но приписывал это оторвавшейся пуговице и не предавался унынию: пуговицу всегда легко и просто заменить французской булавкой. Теперь дело осложнялось; французской булавки было недостаточно. Предстояло, по-видимому, браться за иголку и нитку. Это вносило печальное изменение в мои планы: вместо чтения романа в постели, которое я уже сладострастно предчувствовал не менее чем получасовое корпение над порвавшимся ремешком. «Черт бы их взял, хозяйственные холостяцкие починки. Хочется почитать интересное место, а тут…»

Мне определенно кажется, что первым звеном развернувшейся психологической цепи явилась именно эта досадная мелочь с подтяжками. Должен отметить, вообще, всё событие развивалось с чрезвычайной внутренней логикой, психологически совершенно последовательно. Были, конечно, небольшие скачки; ведь и в обыденном состоянии ход ассоциативных суждений порою весьма неожидан. Часто, пытаясь припомнить только что пройденный мысленный путь, вдаешься в тупик: как я забрался сюда? Начал с воспоминания о кассирше в кино, а пришел к коммунизму… Но дело не в этом; немного сосредоточась, можно, в конце концов, реставрировать связь: наша мысль, несомненно, бежит цельным и непрерывным ручьем. Можно, скорее, только почувствовать, чем ясно обнаружить те таинственные притоки из подсознания, которые нет-нет да и просочатся откуда-то из глубины; чуть-чуть, едва заметно, нажмут на верхний поток; наполнят его каким-то иным новым содержанием и поведут его, незаметно для него самого, в какое-то новое, совсем для него непредвиденное русло.