Приближался день подъема на лодке советского Военно-Морского флага. Одновременно с нами успешно подготовились к этому знаменательному событию и экипажи остальных подводных лодок нашего дивизиона.
Вечером, после ужина, я, как обычно, спустился в матросский кубрик. Меня обступили чем-то взволнованные подводники.
- Что случилось? У всех у вас такой вид, будто вы ждете глубинной бомбежки, - переводя взгляд с одного матроса на другого, спросил я.
- Товарищ командир, - склонился ко мне Тельный, озираясь на английских матросов, находившихся в отдаленном углу кубрика, - разве можно матроса наказывать плетью?
- Какого матроса? Кто наказывает? - спросил в свою очередь я.
- Двадцать плетей дали...
- Блекхиллу...
- Это у них такая мера есть дисциплинарная...
- Бедняга...
- Как им не стыдно? А еще культурный народ! - не могли успокоиться матросы.
- А кто это там, в углу? - спросил я.
- Это сочувствующие. Там лежит побитый Блекхилл.
- За что же наказали?
- Говорят, за то, что шапку не снял, обращаясь к офицеру...
- А может, за то, что он нам всегда помогает, разве разберешь тут...
Мы долго еще говорили об этом событии. Наконец, подводники несколько успокоились, и я смог перейти к цели своего посещения - к информации о текущих событиях.
Обычно утром я просматривал свежие английские газеты, получаемые в офицерском салоне, выписывал из них наиболее интересные материалы и вечером рассказывал о прочитанном матросам и старшинам.
В тот вечер я пришел рассказать о том, что наши войска наступают по всему фронту, что идут бои за столицу Белоруссии Минск, в Чехословакии, на Карпатах, за Прибалтику. Фашисты под могучим натиском Советских Вооруженных Сил отступали по всему фронту. Разгром фашистской Германии и, следовательно, конец войны был близок. Все это радовало сердца подводников, но в то же время каждый из них думал о своем участии в окончательном разгроме врага. Никто не хотел задерживаться здесь, чтобы не опоздать принять участие в последних, завершающих боях великой битвы.
Не успел я рассказать матросам обо всем, что прочитал, как в кубрик вошел Фисанович и, отозвав меня к двери, тихо сказал:
- Ты почему же не отпускаешь людей на вечер? Там все уже собрались, ждут...
Я совершенно забыл, что в восемь часов в портовом клубе начинался вечер самодеятельности, в котором принимали участие английские и наши матросы.
- Да, товарищи! - спохватился я. - Завтра утром закончим. А сейчас на вечер! Быстро!
Вслед за Фисановичем в кубрик ворвалась группа английских матросов. Они тоже пришли за нашими подводниками. Увидев офицеров, матросы снимали свои бескозырки и, сжимая их в левой руке, вытягивались по стойке "смирно".
Вскоре в кубрике остались только мы с Фисановичем. А с пирса уже неслась знакомая мелодия "Широка страна моя родная..." Эту песню должен был исполнить на вечере объединенный хор - наших и английских матросов.
- Пойдем в клуб, - предложил Фисанович.
- Дэвис сказал, что этого нельзя делать. На матросские вечера у них офицеры не ходят.
- Их офицеры и в кубрики не ходят. Ты ведь не следуешь этому правилу? Невинность все равно нарушена.
- Да. но там могут обойтись и без... Впрочем, пойдем! Посмотрим, как наши матросы будут исполнять английские народные танцы, а английские - наши.
Но в коридоре нас встретил Трипольский, поинтересовался, куда мы спешим, а затем сказал:
- Соберите командиров лодок и приходите ко мне в каюту. Обсудим план на завтра. Нечего устанавливать свои порядки. Раз у англичан офицерам не полагается посещать матросские вечера, значит, незачем идти в клуб. Ведь мы у них в гостях, а не наоборот.
На следующее утро, несмотря на то что вечер самодеятельности закончился поздно, задолго до официальной побудки в кубрике все уже были на ногах. Матросы брились, чистили и гладили обмундирование, готовились к подъему Военно-Морского флага. В этот день в строй Советского Военно-морского Флота вступали пять кораблей: линкор и четыре подводные лодки. Все они представляли далеко не последнее слово техники, но мы понимали, что в руках умелых советских моряков каждый из этих кораблей может быть грозной силой в борьбе с врагом.
К моему приходу все уже были готовы следовать на рейд - к месту торжественной церемонии подъема флага. Матросы слонялись по кубрику, боясь присесть, чтобы не помять тщательно отутюженные брюки.
- Почему так рано? - сделав вид, что мне непонятна причина волнения, спросил я, приняв рапорт от дежурного по команде - Чай пили?
- Так точно, товарищ капитан третьего ранга, уже пили!
- Вы, наверное, им опять не дали? - указал я на часть кубрика, где еще только поднимались со своих коек английские матросы.
- Да... видать, немного помешали, товарищ капитан третьего ранга. Но... они понимают... - сверкая глазами, говорил Трапезников. - Конечно, волнуемся малость...
Вид у подводников был образцовый: аккуратно подстрижены, причесаны, выбриты, обмундирование выглажено, обувь начищена до "лакового блеска".
Мы прибыли на пристань очень рано, и буксира, который должен был доставить наши экипажи на линейный корабль, одиноко стоявший на обширном рейде, еще не было.
Стояла "шотландская" погода. Моросил дождик. Но люди словно не замечали этого. Они шутили, смеялись, веселились.
На линкоре нас встретили моряки надводных кораблей, которые с не меньшим волнением ждали знаменательного события.
Одна за другой выходили из док-ярда подводные лодки и направлялись на рейд, к месту стоянии линкора. Их вели английские команды. Две лодки "Санфиш" и "Урсула" - ошвартовались к правому борту линкора, а две другие "Унброкен" и "Унисон" - к левому.
Наши экипажи были выстроены на кормовых надстройках подводных лодок, английские - в носовой части палуб.
На церемонию передачи кораблей прибыли из Лондона советский посол и глава советской военной миссии в Англии. Вместе с ними на палубе появились английские адмиралы.
Стройные ряды моряков замерли. Под звуки английского гимна на кораблях был спущен английский флаг, а еще через минуту под звуки Гимна Советского Союза на кораблях был поднят советский Военно-Морской флаг.
По окончании торжественного церемониала английские экипажи пересели на буксиры и отправились в порт.
День был уже на исходе, когда подводные лодки получили разрешение командира отряда идти к месту своей стоянки в док-ярде, расстояние до которого не превышало трех миль.
У внешнего причала док-ярда первой ошвартовалась подводная лодка "Санфиш", второй "Урсула". Затем одна за другой ошвартовались остальные корабли.
На берегу собралось множество людей, пришедших приветствовать советских моряков. Здесь же прогуливались дородные полисмены.
Я сошел с мостика и увидел на палубе Свиридова, который как бы застыл у развевающегося по ветру кормового флага.
Под этим флагом всем нам стало теплее. От него веяло родным и близким. Он защищал нас от всего...
Вечером я решил проверить, как обстоит дело с дежурной службой на лодке. Дежурный главстаршина Терлецкий, отдавая мне рапорт, в каждое слово вкладывал столько чувства, что, кажется, таких рапортов я не слышал даже на Черном море. За время наших переездов он соскучился по службе и теперь "отводил душу".
На верхней палубе порядок был безукоризненный. Но в центральном посту я увидел матроса, возившегося с разобранным компасом.
Свободные от нарядов люди уже давно должны были быть в клубе. И у меня, таким образом, нашелся формальный повод, чтобы "придраться" и к вахтенному, и к сопровождавшему меня главстаршине.
- Непорядок, - с притворной строгостью сказал я.
- Так точно, непорядок, - уныло согласился Терлецкий. Но в уголках его рта скользнула едва заметная улыбка.