— Не трогай его, Крэ. Там хрупкие контакты, — предупредил один из Палачей, снимая свой красный колпак. Канцероид послушно отошёл. Как и многие мутанты-членистоногие, будь то ракообразные или насекомые, он был со странностями. Он не считал нужным иметь имя и прекрасно обходился без него раньше. Но Палачам с ним как-то нужно было общаться. Его хотели назвать Альфеус, в честь биологического вида, к которому он принадлежал. Он пообещал отломать челюсть тому, кто так его назовёт. Сочетание звуков «Крэ», сокращённое «креветка», ему почему-то больше пришлось по душе.

— Нашёл там что-нибудь?

— Дверь, — бесстрастно прогудел мутант репродуктором, превращающим нервные импульсы движения жавл в речь.

— Ещё одну что ли? Куда же этот тоннель ведёт-то?

— Сломал? — осведомился второй палач. Крэ отрицательно покачал головой. — Своим звуковым ударом не сломал? — в голосе звучало удивление. Крэ повторно покачал головой.

— Ни хера себе — тайное убежище! От вас шуму то с вашими звуковыми ударами, — влез в разговор Валет. — И топоры эти ваши. Выбросьте вы их!

— Ты не сечёшь ни хрена. Мы новая власть в городе. Нас бояться должны. Мы Палачи и будем рубить головы! — ответил Германов-старший.

— Да, а я Шут и буду заставлять всех умирать со смеху от моего пердежа! — присоединился убийца к их спору. — Хочешь пугать, пугай величиной своих яиц, а не тем что они раскрашены, как на Пасху.

— Нас благодаря этим топорам запомнят!

— Да. Запомнят. Тем, что один из вас в первой же драке сам себе ногу отрубит! Впору вместо масок колпаки, как у меня, себе будет шить.

— Опа, вот оно как! Циркачи-то спелись у нас! — раздраженно сказал брату Германов.

— Ладно, это хрен с ним. Железка чё умерла? — спросил Валет. — Ты говорил, ты ей управляешь.

— Где бы ты был сейчас, если б не эта железка? Где бы все мы были? Погоди ты, мы механики, а не робототехники. А ты чё думаешь, Крэ?

Ракообразный мутант подошёл к Германову-младшему и жестом левой руки, похожей на розовую рыцарскую перчатку с заострёнными пальцами, попросил топор. Раздался треск ломающегося дерева. Клешня согнула и смяла сталь, выбросив в угол изуродованное лезвие, три остальные руки разломили топорище, превратив его в щепки.

Капитан Арафаилов оставил мотоцикл на уютной парковке недалеко от плохо смытого, большого пятна запёкшейся крови на сером асфальте. Вот и всё, что от тебя осталось, недоделанный ты аристократ! Ящер вспомнил один из разговоров с Себеком. Тот рассказывал, как древний богатырь нашёл пчелиные соты с мёдом в теле убитого льва. А потом силач придумал загадку: «Из пожирателя вышло съедобное, сильное стало чем-то сладким». Крокодил считал, что этим знамением Бог показал тщетность гордыни и неисповедимость его путей. Знак, видимый Абдельджаффаром, был не менее выразительным — пятно на парковке шикарных апартаментов, среди роты охраны. Отделанное бежевым камнем четырёхэтажное строение на окраине делового района патрулировали люди и мутанты в серых бронежилетах. И на улице, и в холле бросались в глаза пустые ниши, где должны были нести свою вахту боевые автоматизированные системы. В свете утренних событий, роботов решили убрать, хотя пара из них и открыла огонь по Амат, но его оружие и броня оказались совершеннее.

Бронежилет практически идеально подходил по цвету к чёрно-серому оперению высокого бескрылого орнитоида, который встретил офицера в холле и поднялся с ним на лифте на верхний этаж, полностью арендованный семьёй покойного Константина Эдберга. Фар испачкал пыльными сапогами бледно-изумрудный ковер в небольшом коридоре с бежевыми стенами. Массивную дверь открыла ещё одна чёрно-серая ворона, правда на вид женского пола и в сером платье вместо бронника. Она объявила, что Виталия Константиновича ещё нет дома, но он просил подождать, и пригласила зайти внутрь. Фар перевёл слегка удивлённый взгляд с одного мутанта на другого и принял приглашение. Его жёлтые глаза осматривали убранство гостиной. В отличие от коридора, всё было отделано в пепельно-сером цвете. Мебель, декор — всё выглядело шикарно, прямо-таки пахло новизной, но создавало очень уж не уютную атмосферу. Даже в маленькой съёмной конуре Фара было больше жизни, а уж с домом старого крокодила, с его кучей древних интересностей, обитель Министра вовсе не шла ни в какое сравнение. По крайней мере, для Абдельджаффара. Хотя, он нашёл, за что зацепиться взглядом. У одной из стен стояли рыцарские доспехи, опираясь на широкий меч. Латы блестели полированной сталью с золотом, шлем венчала когтистая лапа. Справа и слева висели щиты. На одном из них были изображены три золотых льва на красном фоне, на другом красный лев на золотом. При ближайшем рассмотрении всё это оказалось хорошо выполненной бутафорией. За спиной Фара раздался тихий глубокий голос:

— Древнее английское рыцарство. Интересуетесь историей? — у дивана стояла невысокая, как и Фар, львица в стильном зелёном платье с широким оранжевым поясом. Тёмно-жёлтую короткую гриву слегка припорошила седина. Самка была единственным цветным пятном в этом шикарном сером мире. Ящер повернулся, рассматривая хозяйку дома:

— Да не особенно, — соврал он, не собираясь её расстраивать. — Туда, надеюсь, робот не вмонтирован?

— Костя собирался, только я запретила. Терпеть не могу этих жестяных дураков. Вон, их сколько было внизу, а толку?

— Я соболезную Вам. Вы, как я понимаю, госпожа Эдберг?

— Рябинова. Его фамилию я так и не взяла. А здесь уже были ваши коллеги. Важные такие, не в такой потрепанной форме, как Вы. Тоже соболезновали, лапы жали. Только в глазах не было ничего, кроме страха.

— А в моих вы что видите?

— Презрение. По крайней мере, искреннее.

— Это не презрение, — улыбнулся Фар. — Скорее злая ирония. Я так смотрю на многое в жизни.

— Злая ирония — лучшее описание моей судьбы. Вы не развлечёте вдову беседой, пока сын не приехал? — львица пригласила Фара присесть на диван, на противоположном крае которого устроилась сама.

— Вы с Динмухамедом одного вида?

— С кем? — удивился Ящер, но потом понял. — А, да! Человекоподобная зелёная ящерица. «Гоминиес Лацерта Виридис».

— Вы не очень похожи. Даже если не брать в расчёт его рога эти.

— Да это ещё что! Мы с братьями-то были не похожи один на другого. У одного более салатовые чешуйки, у другого больше коричневые или изумрудные. У меня не так много коричневых крапинок и полос, старший например, был весь разукрашен. Только с одним из них меня можно перепутать. Ещё, с возрастом и у меня, и у Димона, горло посинеет, а живот пожелтеет. Как у моего отца будет.

— А с Себеком вы не родственники? Простите, глупость говорю. Он же крокодил.

— Удивили же вы меня этим вопросом! — улыбнулся Фар.

— Жаль вашего друга. У старика не будет таких пышных похорон, какие я сегодня весь день организовывала мужу. Хотя вам, наверное, больно об этом говорить…

— Вы слышали такое выражение — «крокодиловы слёзы»? — ответил Абдельджаффар. — Я рептилия и не особо склонен к драматизму. Он был хорошим помощником, в своём роде наставником. И можно было бы переживать, только зачем? Сожалениями его не вернёшь. Поэтому я, как и положено хладнокровной твари, принял его гибель как должное. Не он первый, не он последний, кого я потеряю.

— А я вот, например, теплокровная. Но, думаете, чем-то сильно в этом от Вас отличаюсь? Я всегда понимала, что его убьют. С первой встречи, когда была молодой раздолбайкой, сидящей на «быстрых», а он привозил нам пакетик, и мы ехали в клуб, где Костя в конце вечера бил кому-то рыло, пока я отплясывала в лазер-бите. — Мутантка зачем-то разоткровенничалась, видимо, поговорить об этом было просто не с кем. — Когда сыну исполнилось пятнадцать, я поняла, что рано или поздно убьют и его. И, поэтому, в утренних событиях я тоже не увидела драмы. Так что, слёзы львицы мало чем отличаются от крокодиловых.

— Тогда зачем всё это было? — спросил Фар после недолгого молчания.