— Глубже треба смотреть на вещи, — философски заметил кореш. — Если во время работы человек заглядывает в рюмку, стало быть, он крепко сидит в служебном кресле. В противном случае он бы пахал как вол…

— Но если человек просто дрянь? Обыкновенный пропойца, которому море по колено?

— Не-е! — мотнул головой Валера. — Такие даже в нашей глухомани не задерживаются надолго. Хоть и темные уголки у нас, и до районного начальства ехать битых два часа, но все равно их быстро сдувают свежие ветры…

— Как знать… — глубокомысленно изрек Коля.

— Дядя порою рассказывает эти вещи, — пояснил Валера. — Он же председатель колхоза, а стало быть, доступ имеет к высшему начальству. Там, наверху, — сделал выразительный жест юнец, — за красивые глаза тебя не будут держать… Все должно быть на взаимной основе, понял? Если ты лесничий, значит, дай лес, организуй охоту. Да так, чтобы дым шел столбом… Тогда и тебя будут уважать.

Коля смотрел на рассказчика уже с любопытством. Выходит, Валера почти и освоил простые правила жизни? И это в семнадцать лет! А что с ним станет, ежели стукнет лет тридцать? Обойдет, объегорит, обгонит на поворотах без всяких проблем. И в голове вспорхнули ревнивые мысли: «Вот что значит иметь грамотных родителей…» А что у него? Мать — домохозяйка, а батя — темный мужик, у которого ничего светлого за душой. И, наверное, здесь он впервые почувствовал, какая у него слабая база для резкого прыжка в самостоятельную жизнь.

В округе стало припекать, и довольно сильно. Парни разделись до трусов, а после пластом легли на траву, предаваясь мечтам.

Пете мерещились далекие города, в которых процветают институты и заводские трубы дымят во весь дух, а бесцветные училища шумят, словно зовут в собственные коридоры. «Что делать? Куда бедному крестьянину податься? Может, все же попробовать в институт, а? Ведь, в принципе, хотеть же не вредно…»

А Коле вспомнилось, как в шестом классе у Пети проснулось острое желание пошалить. Раз Петя подскочил к нему возбужденный, с лукавым смешком в глазах.

— Хочешь, организуем новое дело? Коля ошеломленно взглянул на приятеля:

— Какое еще дело?

— А ты послушай… Сегодня по чувашскому языку снова будем грамматику штудировать до одурения, верно?

— Ну и что? — не понял товарищ.

— Так вот, — загадочно прибавил Петя. — Я предлагаю придумывать смешные слова. Но здесь должен быть высочайший уровень, чтобы ржали все… Понял?

Коля наконец уловил мысль.

— Но это еще не все! — далее продолжил приятель. — Ты должен выступить первым…

«Почему именно я?»— невольно нахмурился Коля, но, приметив в глазах товарища легкий укор, согласился. И он проговорил:

— Валяй! Какие слова я должен сказать?

— Значит, первое предложение такое: «Кашкарсем кильте выртман»7. Но ты, прежде чем ляпнуть, выдержи паузу. Да так, чтобы класс затаил дыхание, понял? Тогда будет эффект… А после мы продолжим сей фурор.

И вот через несколько минут, когда зазвенел звонок и ученики, словно курицы-наседки, расселись по своим местам, началось это светопреставление. В тот день снова изучали падежи, и снова высокая и стройная женщина заставляла всех работать поголовно. В нужный момент Коля поднял руку, от кивка красивенькой женщины встал и с удовольствием выпалил потребное предложение. В классе раздался жидкий смешок но учительница, давний друг Коли, не растерялась. Она мотнула головой, недовольно пронзила его взглядом, а после невозмутимо попросила объяснить структуру предложения. Коля легко расправился с вопросом. Но одноклассники уже смекнули стремление шалунов. Как только поднялся Петя, многозначительно посмотрев по сторонам, класс замер в ожидании очередного чуда. И Петя их не подвел. Он рассыпал жидкий смешок, а после шепеляво буркнул:

— Медведь в болоте утонул…

Взрыв хохота потряс класс, а красивенькое лицо учительницы позеленело от злости. Указка ударила об стол, и женщина кинулась к Пете — выдворять за дверь…

От воспоминаний пройденных дней у Коли чуть ли не блеснули слезы. Лежа здесь, на ровной и зеленой поверхности знаменитого луга «Айтуш», он отчетливо понял, что милое детство, дни безудержных утех со временем будут еще более близкими, родными, и очевидно, будут восприниматься лишь через розовые очки. А ведь оно, детство, прошло как осенний переменчивый день, со своими радостями, заботами, болью в душе. Но, видно, так устроен человек, что его память, словно старый омшар, в первую очередь впитывает тяжелые, влажные ноши, а на своей поверхности оставляет легкое, красивое и, несомненно, приятное для души…

А в округе, словно предчувствуя близость грустной осени, все цвело, и все рвалось ввысь, к солнцу, в поисках лучшей доли. Вдали, возле колхозной фермы, устало бродила стая гусей. В нижнем лесу куковала кукушка, и ее голос был полон тоски.

Таким и представлял себе Коля мощный, зубастый и современный крупный город: большой, удобный вокзал, где все бегут, спешат и где всех захватывает непонятная круговерть; высотные кирпичные и железобетонные дома, где через подъезд вряд ли встретишь хоть одного знакомого…

В Свердловск они приехали втроем, как и предполагалось. Все им было ново, особенно Коле, впервые попавшему в столь сильный людской водоворот. Аркадий, словно вожак стаи, прямиком повел их к дяде. Тот жил на отшибе, в собственном деревянном доме, и ехать к дядьке предстояло битый час…

Ребята легко нашли нужный дом. Толя, высокий хлопец с тонкой мальчишеской шеей, первым подлетел к калитке и грохнул новенький чемодан наземь.

— Вот и все! Наше путешествие, можно считать, завершилось…

Аркадий, низкорослый и худенький малец, остановился, смерил друга ревнивым взглядом, сказав:

— Если еще кто-либо в доме есть… Ежели не будет никого, значит, путь наш еще только и начинается.

— Уже идут…

И действительно, через минуту из калитки вышел крупный мужчина лет под сорок пять. Он был в отличном костюме и, несмотря на жару, — в галстуке.

Мужчина непринужденно улыбнулся, племянника даже потрепал по плечу, а после всех пригласил в дом.

В дядиной квартире блаженствовала идеальная чистота, а на стенах висели добротные ковры.

— Кстати, меня зовут Владимир Иванович. А вас как? — голос Владимира Ивановича звучит мягко, а нежные большие и карие глаза внимательно смотрят на парней.

«Такие юные птенцы! Им бы еще соску сосать. А они уже в Свердловске, в тысяче километрах от дома… Неужели и я таким был, когда, взяв полотняную котомку, двинулся в город, как считал, в поисках счастья? Даже нисколечко не верится…»

Ребята поочередно представились.

— Я что-то твоего отца помню слабо, — проворковал Владимир Иванович, тепло поглядывая на Колю. — А где находится ваш дом?

Хлопец пояснил:

— Прямо в центре села, на перекрестке двух дорог… Помните, где наш магазин? Вот рядом с ним и наша изба…

И Владимир Иванович принялся представлять себе родное село. Много воды утекло с тех пор, как он покинул его. Но в памяти по-прежнему живо струится чувашская речь, и вся деревенская родня четко встает перед глазами. Будто живые, здесь, рядом с ним. И в голове вновь просыпаются непокорные мысли: «Костьми лягу, но язык свой не забуду…»

— Снимите ботиночки и проходите к столу. А я займусь яичницей, идет?

Владимир Иванович зашаркал в кухню, но мысли, возбужденные приездом деревенских хлопцев, вновь ошалело перекидываются в родимые места. Снова в памяти встают и родной брат, прервавший свою жизнь от рук душегуба, и старая, предобрая мать, одиноко куковавшая в забытой богом глуши. И в горячее сердце вонзается жестокая обида за брата. «На кой черт нужна была ему эта баба? Бросил жену, детей и подался за потрепанной юбкой… Скоро дети один за другим, словно птенцы, пойдут в рост. Они вырастут, и каждый из них пойдет по собственной дороге. Но только не будет тебя, дорогой мой брат…» На миг глаза охватывает расплывчатая пелена, а в беспокойной голове, подобно кузнечикам, бегут и бегут мысли: «Придется его детей взять на себя… Сколько буду жить, столько и буду ласкать каждого из них».