Мысль явилась внезапно, как будто сверху, ниоткуда.

Развернувшись на каблуках к ожидавшим моего мнения командующим корпусов, я произнес:

— План Хана Нахичеванского — одобряю. Готовьте полки. Двумя армейскими соединениями выступаем на Петроград походным порядком. Движение осуществляется по сходящимся направлениям со стороны Пскова и Нарвы. Продвижение по первой линии возглавите вы, Келлер, по второй соответственно вы, Гусейн-хан. Добавить хочу лишь одно… в Питер оба корпуса отправятся без меня.

Не дожидаясь недоуменных вопросов, я подозвал к себе Воейкова.

— Вот что, любезный, мне немедленно нужен Непенин. Да, именно. Адмирал.

Серые воды лупили в броневые пластины, накатываясь на клепаные обводы мрачными, свинцового цвета валами. Безоблачная высь над моей головой казалась бездонной, обрушивая на фуражки и палубу свет миллиардов далеких звезд. На востоке грязной струной виделся Петроград, подернутый низкими сизыми дымами. В обратной стороне, к закату, перед взором моим, широко раздаваясь в сторону к северу и к югу, развертывался дивной лентой безбрежный водный путь. Он вел взгляд мой в Финский залив и далее, к Балтийскому морю, где за свинцовыми водами стояли Хельсинки и Свеаборг, Аланды и шведский Стокгольм. Льда не было там, на западе. Лед сковывал наш путь впереди.

Балтийский флот, основа мощи и морского величия Российской Империи, пять месяцев в году был намертво скован льдами. На зиму, часть осени и весны, западный берег Ботнического залива, Финский залив и Невская губа покрывались незыблемыми торосами, не давая прохода судам.

В мирное время корабли вставали на Большой рейд Кронштадта сразу по завершении летней кампании — то есть в сентябре-октябре, втягиваясь в главную военно-морскую гавань, разоружались и оставались мирно спать на всю зиму, до следующей весны. В военное время все изменилось — ходили столько, сколько возможно, почти до конца ноября. Однако в зимние месяцы, вне зависимости от настроения командиров броненосных эскадр, воды вблизи Питера сковывались иною броней — ледяною.

Беды в этом не было. В плане большой политики казалось обидным, что могучий океанский флот России отстаивается в портах, однако в тактическом смысле оледенение прибрежных вод столицы Империи никак не влияло на ведение боевых действий на море. По словам сопровождавшего меня адмирала Нилова, стратегическое применение сил России в ходе Великой войны ограничивалось стоянием в гаванях и обороной рубежей в соответствии с оперативными планами, утвержденными еще в 1907–1914 годах и разработанными с учетом реального соотношения сил на Балтике.

Иностранные державы тех лет страдали «дредноутной лихорадкой» — созданием гигантских эскадр, и мимо России дорогостоящая эпидемия не прошла. Работы по постройке кораблей шли с полным напряжением сил и ресурсов. Морской министр адмирал Григорович добился доверия Государственной думы, и огромные кредиты, отпущенные на выполнение программы, поглощались Морведом с выдающимся аппетитом.

На Балтике была создана Центральная минно-артиллерийская позиция, идея сражения на которой стала основой применения сил Балтфлота.

Позиция располагалась в Финском заливе в районе между Ревелем (будущий Таллинн) и Гельсингфорсом (будущий Хельсинки). Одним флангом линия опиралась на укрепления Поркала-удд, другим на крепость Петра Великого, сирень сам город Ревель. В случае прорыва германского флота водное пространство между указанными укреплениями засыпалось тысячами мин.

В районе Моонзундского архипелага Центральную оборонительную позицию дополняла Передовая позиция между островом Даго и полуостровом Гангэ, а также «Тыловая позиция», по меридиану острова Гогланд. Таким образом, подступы к столице для неприятельского флота надежно перекрывались, и ни одно вражеское судно в принципе не могло оказаться в водах Невской губы. Русские превратили Петроград в неприступную крепость. В то же время я не был склонен рассматривать последнее утверждение как догму.

В начале двадцатого века существовало два технических средства, способных перемещать крупные военные силы быстро и на дальние расстояния — железная дорога и флот. Первое оказалось недоступно, что делало выбор необычайно простым.

Навигация в Финском заливе, согласно данным Нилова, заканчивалась в ноябре и начиналась в апреле.[11] Но только для боевых кораблей. Гражданские суда кочевали между Питером, Ораниенбаумом, Ревелем, Кронштадтом и Гельсингфорсом в марте и даже ранее.

Благодаря ледоколам!

При мысли о ледоколах в голове возникало видение стальных титанов, бредущих сквозь ледяное поле по Северному Ледовитому океану. Мрачные железные монстры наползают на белую твердь, раскалывая глыбы величиной с дом чудовищной массой. За тушами разрубающих лед гигантов вереницей ползут торговые караваны…

В Ревельской гавани, однако, Нилов показал совершенно иное. Я увидел перед собой несколько неброских судов, напоминающих буксиры или даже рыбацкие шаланды. Выкрашенные в красный цвет ниже ватерлинии и смотрящие облупленной черной краской выше, с рулевой рубкой, похожей на ржавый лифт, и одинокой трубой, кособоко указывающей на хмурые облака, суденышки не производили впечатления, но казались приземистыми и выносливыми.

По пути в Ревель адмирал рассказывал мне, что первый в мире ледокол был создан как раз для увеличения срока навигации по Финскому заливу по указанию русского судовладельца Михаила Бритнева в далеком в 1864 году.

В Кронштадте небольшому пароходу «Пайлот», принадлежащему Бритневу, срезали нос под незначительным углом к линии киля, в результате чего судно могло наползать на лед и ломать его своей тяжестью. В некотором смысле идея была не нова, за образец Бритнев взял форму торосных лодок, применяемых поморами в далеком Средневековье.

22 апреля 1864 года первый в истории ледокол впервые вышел на пробу в Финский залив, пройдя из Кронштадта в Ораниенбаум. Осенью того же 1864 года знаменитый в будущем русский адмирал Макаров писал по этому поводу:

Передо мной сейчас стояли три ледокола, наследников легендарного «Пайлота»: «Ермак», «Волынец» и «Тармо». Справа и слева от ледоколов на рейде, как на параде, выстроились стальные красавцы Балтийского флота — знаменитые линкоры «Слава» и «Андрей Первозванный», «Император Павел I» и ветеран Цусимского боя блистательный «Цесаревич». Чуть далее, в сторону к бескрайнему водному полю, сверкали стальными бортами новейшие «Гангут» и «Полтава», «Петропавловск» и «Севастополь». По обе стороны от чудовищных туш линкоров курили в небо легкими прозрачными дымками крейсера, эскадренные миноносцы, плавучие краны, минные заградители, транспорты. Тут и там между могучих гигантов прятались баркасы и паровые катера.

Непенин, в гости к которому спешили мы с Шиловым, находился в чине вице-адмирала. В отличие от Нилова, он являлся не царедворцем, а руководителем страшной военной силы, именуемой русским Балтийским флотом, и чтобы осуществить задуманное, нам следовало явиться к нему.

Обдумав ситуацию, я решил не телеграфировать о прибытии заранее. Отставки последней недели миновали вице-адмирала, и я надеялся, что фокус, который прошел с Бонч-Бруевичем, получится и с Непениным. Командующего Балтфлотом нельзя было считать откровенным заговорщиком как Рузского или Алексеева, но он принял отречение царя, как сделали Иванов или Великий Князь Николай Николаевич, — об этом не стоило забывать. Таким образом, позиция вице-адмирала могла внушать шансы, но могла оказаться западней.