этой цели, превращаются в объекты эстетического отношения. Таким

образом, в антагонистическом обществе в объекты положительного эстетического отношения превращаются не только те, которые действительно имеют положительною общественную ценность, но также и реально вредные. Но поскольку объект эстетического отношения является

тем непосредственным объектом, который удовлетворяет ту или иную

общественную потребность человека, то создается возможность (и неизбежность) извращения средств удовлетворения общественных потребностей, что означает также извращение и самих потребностей (третьего

уровня), поскольку они неразрывно связаны со своими объектами.

«Для современного буржуазного потребителя, – пишет О.Г. Дробницкий, – покупаемый им товар важен не сколько его полезными качествами,

сколько заключенным в нем символом. Предмет роскоши – это прежде

всего знак социального престижа, символ преуспевания в жизни, свидетельство общественной принадлежности его обладателя. Индивид слепо

следует этой потребительской «табели о рангах». И простой предмет, помимо своих полезных свойств, наделяется еще другим достоинством –

становится «духовной ценностью», заключающей в себе моральную заповедь и «высшие соображения»«107. Здесь верно отмечено превращение

вещи в символ, однако это касается не только лишь «современного бур104

Правда. – 25 марта 1969 г.

Стендаль. Соч. – Т. 6. – С. 469.

106

Татий, Лонг, Петроний, Апулей. – М., 1969. – С. 420.

107

Дробницкий О.Г. Мир оживших предметов. – С. 157.

105

127

Л.А. ГРИФФЕН

жуазного покупателя», хотя несомненно, что современный капитализм

довел это явление до его высшего выражения. Наделение вещей «духовной ценностью» начинается с возникновением противопоставления человека и общества, и значение этого второго качества вещи для человека

растет с возрастанием общественного антагонизма.

Такое наложение возникает уже в глубокой древности, и наиболее

ярко выражается оно сначала в украшениях, а затем и в одежде. Например, А.Ф. Лосев особо отвечает роль пояса как украшения у древних греков: «Когда Гера просит у Афродиты дать ей любовь и привлекательность, то Афродита дает ей свой пояс. Пояс в глазах грека был

настолько существенной принадлежностью их платья, что Гомер употребляет даже такие эпитеты, как «глубоко-опоясанный» и «прекрасноопоясанный» в применении к мужчинам и женщинам»108. В тех местах,

где благодаря более суровому климату одежда приобретала и более

важное утилитарное значение, она же становится и главным носителем

функции самоутверждения. В средине века «одежда представляла собой большую ценность, ее не теряли, не выбрасывали, а очень берегли,

неоднократно перешивали и донашивали до полной ветхости», применение находили все «остатки и обрески». И наряду с этим мы видим

удивительную расточительность столь ценного материала на казалось

бы совершенно бесполезные детали. Мало того, что «богатый кафтан

был длинным – доходил до самых лодыжек», что вовсе не требовалось

по его защитной функции, но и «некоторые виды платья имели рукава

очень длинные – гораздо длиннее рук»109, что уже прямо служило помехой. Но именно высокая ценность материала и делала эти излишества показателями богатства, а само их неудобство для работы лишний

раз подчеркивало привилегированное положение их владельца. В Западной Европе имел место другой курьез: «Если бы потребовалось

классифицировать одежду европейских женщин в историческом разрезе на основании какого-либо конкретного элемента формы, то этим

элементом могла бы быть только одна деталь, совершенно исчезнувшая из современной моды: шлейф». Наиболее характерной оказалась и

наиболее практически бесполезная и неудобная деталь – а все потому,

что в те времена «подол женской юбки стал наиболее существенной и,

по-видимому, самой важной мерой сословных различий»110.

В наше время давно уже отказалась от столь примитивных отличительных особенностей одежды, но это отнюдь не значит, что одежда

потеряла свою репрезентативную функцию. Наоборот, в настоящее

108

Лосев А.Ф. История античной эстетики. – М., 1963. – С. 196.

Латышева Г. Москвичи в далеком прошлом // Наука и жизнь. – 1956. – 10. – С. 90-92.

110

Венде Э. Нескуолько слов о юбке и шлейфе // Силуэт. – 1968, весна. – С. 42.

109

128

ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ

время можно с уверенностью утверждать, что эта функция заняла доминирующее положение, а утилитарная, по-прежнему сохраняющая

важное значение, чаще всего отодвигается далеко на задний план. И

этот процесс имеет место вовсе не только в буржуазном мире. Он идет

и в странах социализма, являясь прямым следствием повышения материальных ресурсов общества.

Одежда – наиболее яркий, но далеко не единственный промер того,

как потребность в общественном самоутверждении выражается в потребности в определенных вещах. Сейчас имеется значительное количество так называемых «престижных вещей», при приобретении которых их утилитарная функция служит лишь предлогом, оправданием

(в том числе и для приобретающего их). Их ассортимент простирается

от транзисторного радиоприемника до личного автомобиля. Получая

широкое распространение, эти вещи перестают выполнять данную

функцию, на смену им приходят новые, либо появляется стремление

приобретать те же вещи, но имеющие какие-то особые качества. Появляются новые потребности третьего уровня, выражающие потребности

в новых вещах, создаются новые «ценности», которые в условиях

классового общества опосредуют (как правило, неадекватно) действительные человеческие ценности.

Нарастание ложных ценностей, извращенных потребностей, раз начавшееся, развивается по имманентным законам и неизбежно приводит к девальвации действительных ценностей. Капиталистический мир

находится на завершающей стадии данного процесса. Этот процесс в

качестве реакции порождает вообще отрицание важности материальных ценностей некоторыми философами. П.В. Корнеев, анализируя

взгляды Гелена, отмечает, что он «порицает «удивительное отсутствие

всех аскетических идеалов». Его огорчает, что в прошлом отказывающийся от земных благ имел моральный авторитет, а теперь он просто

натолкнулся бы на непонимание, что почти все изделия индустрии

вначале дороги, являются роскошью, а затем в силу массового производства становятся предметами всеобщего потребления, что само производство создает новые потребности. Он ссылается на Бергсона и

Шелера, которые тоже критикуют эту тенденцию, изображая ее в духе

«дурной бесконечности», как безостановочную и бессмысленную гонку за все новыми материальными ценностями. Для ее обозначения он

заимствует у Шелера термин «плеонексия» (от древнегреческого «плеон» – больше). По Гелену каждый, кто обнаруживает плеонексию,

принадлежит к массе, толпе, каково бы ни было его образование и социальное половине, и, наоборот, к элите относится всякий, кто укро-

129

Л.А. ГРИФФЕН

щает себя, становятся выше себя самого»111. Конечно, никакие призывы к «укрощению» не могут изменить дела, ибо эта «плеонексия» порождается самой природой буржуазного общества.

Иначе обстоит дело у нас. Сама природа коммунистического общества, строительству которого подчинены все наши планы, предполагает